"ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВЕТЕР НА КРУГИ СВОЯ,

не шумят возмущенные воды.

Повторяется все, дорогая моя,

повинуясь законам природы..." -
                                                     из стихов белоэмигранта Шполянского /Дон-Аминадо/, за чтение которых полетел из руководителей лит.объединения "Нарвская застава" ученик Сельвинского, Игорь Леонидович Михайлов. По доносу библиотекарши. Все идет по циклам, по кругу."Круг" писателей, последнее независимое издательство 30-х годов - и "Круг" 80-х.
Начиная с обложки художника Юры Дышленко /старшего, младший, Борис Иванович - график и прозаик/, и кончая редактором Колей Коняевым /второй редактор - А.Л.Мясников, не знаю/ на последней странице, где выходные данные: "КРУГ. Сборник. Л.О. изд-ва "Советский писатель", 1985, 312 стр. Без объявл."

Что означает это "Без объявл.", я не знаю.
Но сборник вышел. Составители - Боря Иванов и Юра Новиков /муж хакаски, приятель Ю.Вознесенской, искусствовед - который, похоже, и засунул 8 фотографий Птишки, в том числе и украденную покойным Проффером, 5-ую/.

И вообще - знакомые всё лица.
И немудрено. Это ж - комбинация 10 лет назад затеянных "Лепты" и антологии прозаиков, но сведенное к числу избранных: 10 прозаиков и 24 поэта /и 1 фотограф/. Стихи поэтов перепечатывать ни к чему: почти все они, но в гораздо лучших подборках были в "Лепте" и имеются в Антологии. Правда, процедили их - на совесть.

Прозаиков процеживать сложнее. Разве уж - целиком. Поэтому проза там представлена круче. Половина имен мне и неизвестных, но стоющих. Чувствуется рука Бориса Ивановича. Поэтов же подбирали - явно Кривулин и Драгомощенко, а на их вкус я не положусь.
Словом, добились своего мальчики /и девочки!/, "Клуб-81". "Высокая печать, 10 000 экземпляров" - печаталась, вдобавок, в типографии на Красной, рядом с моим домом, откуда, в свое время, выносились непереплетенные Пастернак-Мандельштам. Не мною - мне-то они на хуя? А поклонниками Кривулина.
 

Добывал я этот "КРУГ" с трудами велиими. Сначала Эдик написал. Потом погоревший миллионер Армалинский - прислал титул и оглавление. Потом мать в Ленинграде достала, но выслать не смогла: уже и НОВЫЕ книжки надо оформлять через Публичку! Потом, наконец, Крейденков прислал из Айовы.
Но рецензировать мне его расхотелось: поэзия - "тех же щей, да пожиже влей", а проза, хоть и заинтересовала /и Адамацкий, и Аксенов, и Бартов, и - далее по алфавиту/, требует сурового разбора - а если половина авторов мне неизвестна?
 

В принципе, как ФАКТ - это событие весьма значительное. Попытка группы "Горожан" в начале 60-х /Марамзин, Ефимов, Алексеев, Губин и другие/ выделиться в самостоятельную единицу, независящую напрямую от Союза писателей - 20 лет спустя осуществилась. Книга подцензурная, но ни в коем - не проститутская.
 

И ВСЕ-ТАКИ ЭТО НЕ ТО.
 

Не то, о чем мечталось и 20, и 40 лет тому. Формалистов - я попросту не встретил - не брать же за формализм невинные верлибры Драгомощенко? Так, неоклассицизм с неупомянутым уклоном в христианство. "Бог", даже у святоши Игнатовой - с маленькой буквы. Значит, не только формализмом поступились...
 

Ну, дай им Бог! Они-то, все-таки, там, а это здесь я - "рецензирую"... Опубликовались - и то хлеб. Но далеко не все, конечно.

И ДАЛЕКО НЕ ТЕМ.

 

 

 

круг поисков
 

        Бывают литературно-художественные сборники — и я встречал таких немало, — где разных авторов под одну обложку собрано много, но все творения написаны будто одною и тою же робкой рукой, так все в них сглажено и стилистически однообразно. Вот уж чего не скажешь о сборнике «Круг»! Несходство бросается в глаза сразу — так же, как тематическое многообразие практически у всех представленных здесь авторов. Что же свело столь различные творческие индивидуальности в этот общий «Круг»? Коротко можно ответить так: стремление к поиску, к эксперименту, ассоциативно-метафорическое мышление, преобладание усложненной литературной формы.
        Авторами сборника являются члены творческого объединения литераторов, образованного решением Секретариата Ленинградской писательской организации и получившего — по дате своего создания — наименование «Клуб-81». За малым исключением все авторы, представленные здесь, участвовали ранее в работе различных литературных объединений. Некоторые имели публикации в сборниках и журналах, получали положительные оценки на конференциях молодых литераторов Северо-Запада.
        Я говорил о несходстве творческих манер авторов: обратим внимание в этом плане хотя бы на два публикуемых здесь прозаических произведения, принадлежащих перу Е. Звягина и А. Тиранина. Сколь различна конкретное художественное наполнение в каждом из случаев!
        В «Корабле дураков, или Записках сумасброда» Е. Звягина господствует поэтика фантасмагории.
        «Балалаечник», притча А. Тиранина, я сказал бы, напротив, в геометрично-рациональной манере рисует противоречие жизни художника-творца: с одной стороны, он вечный пленник и данник своего дара, с другой — своего быта, простых, но повседневно необходимых забот о доме, о хлебе насущном, о семье, вверившей ему свою судьбу.
        А вот перед нами новый круг проблем, иной жанр — едкая сатирическая проза В. Аксенова, посвященная бездуховной жизни людей, полоненных «зеленым змием».
        И снова иная проблематика, другой жанр, своя стилистика: в жанре психологических изысканий работает Ф. Чирсков — безусловный интерес представляют его картины восприятия симфонической музыки человеком.
        Мне кажется, на диаметрально разнесенных позициях этого круга творческих поисков членов «Клуба-81» стоят И. Адамацкий и Б. Улановская. Если первый дает резкое, без полутонов воспроизведение самих изображаемых событий, то вторая всматривается прежде всего в рефлексию, раскрывает поток сознания человека, осмысляющего подчас даже не сами события, а лишь след событии.
        Мне видится явный отзвук жизненного и профессионального опыта практически во всех представленных здесь вещах: режиссер театра мима Н. Подольский воспроизводит не столько Город, сколько романтически-загадочную декорацию его; инженер И. Охтин точно строит конструкцию своего юмористического рассказа по принципу «необходимо и достаточно»; математик-программист А. Бартов методом перебора ситуаций высмеивает безмыслие тех романистов, которые как раз главное-то и опускают в своих якобы дотошных исторических описаниях; матрос и художник П. Кожевников рисует действительность в широком диапазоне ассоциаций человека, обладающего приметливым глазом, и т. д. и т. п.
        Поиск целостности характерен для многих стихов В. Кривулина, С. Стратановского, Б. Куприянова, О. Охапкина, А. Миронова. Поэты, преодолевая рамки субъективности, ищут суть вещей не столько среди внешних реалий, сколько на карте истории и культуры. Далекие по времени и месту явления и ценности сближаются. Поэтический язык либо уплотняет историю до некоторого общего итога, либо раскрывает в предметах повседневного историческую глубину. Отсюда ретроспективность как способ осмысления настоящего, расширение лексики за счет включения в нее архаизмов и использование интонационно-синтаксических оборотов допушкинской поры.
        Иногда, как, например, у Е. Шварц, читатель встречается с опытом реконструкции образной системы древних мифов. Достаточно привести только названия некоторых стихотворений сборника, чтобы отметить серьезный интерес их авторов к отечественной и мировой истории и культуре: «Гоголь в Иерусалиме» С. Стратановского, «В ночь на Невскую сечу», «Квадрига (памяти А. С. Пушкина)» О. Охапкина, «Голландия. XVII в.» А. Илина. Можно было бы назвать немало стихотворений, обращенных и не к столь дальней истории, например к нашему городу, но отмечу лишь цикл монологов В. Шалыта. Поэт стремится воспроизвести речи, которые могли произнести палачи и жертвы гитлеровского нацизма. Чудовищная система насилия обнажается изнутри. История перестает быть просто историей, она становится голосами, вплетающимися в голоса наших современников.
        Художественное оформление сборника принадлежит члену «Клуба-81» Ю. Дышленко.
 

Юрий Андреев
 

 

ДУПЛЕТОМ ПО ПОЭТАМ /из В.Меломидова/


 

Иногда надо не дуплетом, а прямо - дубиной. По создателям и участникам сборник "Круг", начиная по алфавиту - с Ю.Андреева. На предыдущий "КРУГ" /издательство 30-х/ это мало похоже. Разве - по прозе, проза в сборнике крутая. Но увы, у меня антология "поэзии". И всю прозу, желаемую привести - никак не вместишь. Не вместишь целиком и поэзию. Разве - цитациями, с некоторым комментарием.
 

Начинается все с Бешенковской Ольги, которая явно "двоюродный плетень троюродному забору":
 

 

* * *
 

Двоюродный лире певучий кувшин

И галькой Селеновой эллипс лимона

Прохладны глазам, как телам крепдешин

В полуденном зное, томящем до звона

В ушах, до мифической связи сирен

С оливковой мухой, в девицах — навозной,

Вулкана —с букетом, — сарьяновский крен

Июльской природы, готовой на воздух

Взлететь из последних расплавленных сил,

Снимает, как приступ, сквозная терраса

Миражем осенним, и дышит настил,

Не сдавленный ворсом и пылью паласа

Полянного... Кто изобрел витражи?

Наркотик для зренья, эффектный двояко:

Сперва одеяльце лоскутное лжи,

А после — мозаика памяти, яда

Целебная доза... И падает жар,

И столбик венозный бледнеет, как будто

Снижается в воду оранжевый шар,

Висящий над сыном, сидящим как будда;

И бой в барабанных, слабеющий в стон

Настенных... И оспа газетного фона...

И вот проступают кувшин и лимон —

Бессмертная и совершенная форма!
 

Форма - она "бессмертная", как бессмертен - банал. Незаконный плод Ахматовой и Кушнера, с трихомонадами Мандельштама. Недаром я ее обозвал "Бешенковской-Матки", в романе. Да, еще Кривулин тут основательно ночевал, третьим.

Вторая - С.Востокова /Софья? Светлана? Сусанна? В оглавлении - тоже только инициал/. Еще одна "простая дудочка" у весьма "неумелых губ", и на той же "одной ноте :
 

* * *

 

Простая дудочка у неумелых губ —

И звуку на одной высокой ноте биться.

В тумане влажном тень на берегу,

Взъерошенная, будто птица.
 

Вот дунула — как тонок долгий звук,

Как он дрожит, пространство заполняя,

Его, как облако, порывы ветра рвут

И плачу детскому уподобляют.
 

В такую ночь едва ль возможна встреча,

Свободный путь тяжел и бесконечен,

Бьет по коленям мокрый плащ,

И моря шум невнятен и враждебен,

Смешалось все: звук дудки, ветер, плач.

И нет звезды спасительной на небе.
 

 

НЕ комментирую: НЕЧЕГО. За ней - христианка Елена Игнатова, "всем поворотом", надо понимать, органичная помесь Ахматовой и Цветаевой, При этом "Господь" с малой буквицы, "Гоморра" же и "Содом" - с больших. Содом, надо понимать, милее Господа - не отстояла!
 

 

Жена Лота


— Ты обернешься...
                            — Нет.

— Ты обернешься!
                            — Нет!
— И в городе своем

Увидишь яркий свет,

Почуешь едкий дым —

Пылает отчий дом!
О, горе вам, сады —

Гоморра и Содом!
— Не обернусь! Святым

Дано — соблазн бороть.

По рекам золотым

Несет меня господь!
— По рекам золотым

Несет тебя господь,
А там орет сквозь дым

Обугленная плоть...
— О чем ручьи поют?
— Там пепел и зола!

Над ангелом встают

Два огненных крыла!
— Они виновны.
                            — Так.
— Они преступны!
                            — Так!
На грешной наготе

Огня расправлен знак!

Ребенок на бегу —

Багровая звезда...

Ты плачешь?
                        — Не могу.

Всем поворотом:
                        — Да!

 

 

Но зато - содомно-геморройные реминесценции, "на грешной наготе" ея.
Я отбираю - не худшее, а лучшее.
Зато Кривулин меня - случайно - порадовал. Текст "Синий мост" можно дать обратной иллюстрацией к гуашам Ротенберга. Полагаю, что видел - у Каценельсона, хотя бы.
Но не посвятил. Я, вместо него - посвящаю. Жене Ротенбергу /см./
 

 

Синий мост
 

где сиреневая мрела

перевернутой дугою

тень от Синего моста —

там совсем уже другое

состояние, и, стоя

изумленно и смиренно,

вижу новые места
 

не успеешь кончить фразу —

тень от синего моста

стала ржавой или рыжей,

и такая духота

все охватывает сразу,

что за маревом не вижу

дальше собственного глаза,
 

дальше синего моста
 

 

Остальное - типичное кривулинское занудство, и стихи, в основном, знакомые. Текст "Натюрморт с головкой чеснока" уже мне более не посвящается - ну и хуй с ним.
 

Дальше идет Боренька Куприянов, заблекотавший таким псевдо-клюевским языком, заумью, что прочесть не смогши - помещаю только отрывок. Там еще страницы 2-3 такого же бреда.
 

2

 

Досыта в тоню наято седьмин,

Захребетевших ветвей и плетений.

Небо и небыль, один на один...
Лес повторивших себя средостений,

Может быть, высажен в славе такой,

Что недостоин признать. За строкой
 

Проще легчает. Во множество «за» —

Больше не сеется семя страданья

Литературного. Тушка-слеза

Не зависает, и в миг расставанья

Не прожигается кожа лица

Именем вещи. Стило из свинца
 

Водит и ведает: смысл и нанес!

Место свидания переносимо.

И назначается часто всерьез

Туча, плывущая мимо,

Невозвратимым путем торжества,

Царским подарком признанья;
 

 

- это мне уже не по зубам, как и последние поэмы-стихи в томе 4Б. Но нравится пусть себе блекочет. Читать мне это - не нравится.

Неизвестный мне Владимир Кучерявкин - и то лучше:
 

 

В саду
 

Да, это я здесь, в саду,
Где женщины на скамейках
Похожи на постаревших сирен
С тяжелыми головами,
Где мужчины, как темные птицы, проходят в траве,
И дети ровным светом горят, и в пламени этом
Слышится гул столетий.
Все говорят негромко, знакомо звучат голоса,
И будто бы все это — я.
Ворона чернеет в ветвях, и она беспредельна,
Как и эта игра, продолжение смерти, твой голос,
Потерявшийся в тканях моей болезни.
Когда бы мы были мертвы, пробирались во тьме
И ощущали лишь то, что мертво!
Но утро медленно сходит сюда,
Где под ногами влажная бродит земля,
Всплывает трава из глубин потрясенных семян,
И мы ожидаем своей череды.
Сад проходит сквозь нас,
Тихими лапами пробуя наши сердца,
И больно цветем мы, про все позабыв,
Что сейчас перед нами.

 

 

Не иначе, как Драгомощенко протащил, за верлибр. Очеретянский, к примеру/см./ - за любое говно хватается, лишь бы "верлибром". При этом он, правда, РИФМЫ у Бурича не разглядел - но таковы уж здесь спецы.

Александр Миронов, такой, аронзонисто-эрлезиастый.
 

 

* * *

 

текут песочные мотивы
и циклопичные следы
где бледный копь вершит правленье
где насекомых слышно пенье
сюда дитя крадется тенью
коснуться ножкою воды.
 

 

Между прочим, покойников неопубликованных - тут нет, а ЛЕПТА, к примеру, открывалась именно ими: Аронзоном и Роальдом Мандельштамом, отчего вторичный Миронов и смотрелся бы соответственно. Эрля, впрочем, в "КРУГЕ" - тоже нет. Он не хочет играть: "Встаньте, дети, встаньте в круг!" А Нестеровский - хочет, о как он хочет! Привожу, параллельными текстами - оффициального и неоффициального друга Синявина:
 

 

Июль
 

Листьев крепкие ладошки

На ручищах статных кленов.

В душной кроне шорох мошки -

Как шептание влюбленных.
 

То июль, листвой могучий,

То июль, детина ражий.

Ключ пробился из-под кручи

И бежит струей в овражек.
 

Подожди за далью, август,

Дай нам летом насладиться.

Ночь не дремлет, словно Аргус,

И светла небес водица.
 

А плоды, конечно, будут,

Будут дыни и арбузы.

Лягут, сочные, по пуду

В погреба тяжелым грузом.
 

О июль, в соку мужчина,

Ты у нас на сельской службе.
Есть, июль, на то причина

Быть с тобой сегодня в дружбе.
 

Я с тобой имею сходство:

Ты средина, средний возраст.

Мы сейчас без сумасбродства,

Глубоко вдыхаем воздух.
 

А плоды, — они созреют;

Мы не все испили соки.

Видим небо чистым зреньем,

Вдохновляемся высоким.
 

Предстоят еще и встречи,

Мы не раз восславим женщин.

Сорок лет — еще не вечер.

Пламень в сердце не уменьшен.

Моя Даная
 

Моя Даная боится света,
Моя Даная давно отпета.
В окне не облак — в окне завеса.
Ее аборты не от Зевеса.
Не бедра — номер ночного клуба.
Тупая похоть разносит губы.
 

Ах, что за тело, ах, что за нега!

Белее гноя, пышнее снега.

Колодец счастья, блаженства база -

Гостеприимней унитаза.
 

Бессильны чувства, красоты слога.

Родит Даная, да не от бога

(Не божья влага ее кропила) -

Родит случайно, родит дебила.
 

Гетера, гейша а ля Европа!
Со всей округи к ней ходит гопа.
 

Алкают люди, алкают звери.

Колени настежь и настежь двери.

Живет свободно и беспечально,

Случайно любит и ест случайно.

Кто что прихватит за труд постельный:

Бутылку водки, сто грамм отдельной.

Весь день в постели, грязна посуда.

Богиня срама, богиня блуда!
 

Ах, славный Рембрандт, теней художник!
Приди к ней ночью, поставь треножник,
И в сердце кисти окуная,
Изобрази мою Данаю.
В тот миг, когда сияя тонко,
Она, как бога, ждет подонка.


 

Гимны женщинам он поет - существенно разные. Одни - чтоб заинтриговать не шибко взыскательную публику /в основном - художников/, другие - чтоб удовлетворить взыскательного советского редактора. Вот и помещаю - оба.
Охапкин же - обрадовал меня публикацией "Бориса и Глеба", я этот текст с первых его чтений на квартире Мыши помню - с 69-го, стало быть. За то и возлюбил. Дабы текст его, зело продолговатый, не резать /я теперь, от лени и от спешки, не набирать чтоб - просто на машине копирую и вмакетирываю в печатаемый на машинке текст!/, все одно он - на две страницы,
отвлекусь и поговорю за этот самый сборник. Дошли мы уже до "О" /там, правда, на "Ш" - до шиша будет!/, а нового я ничего не зрю. И тексты у всех /знакомых/ поэтов - в большинстве своем - старые, т.е. до 1975 г., а иные и того постарше, но, надо же понимать, что это - так сказать - "первая публикация". И отбиралось "что пройдет". Я сам - ТУТ - для Миши Крепса /в альманах к старым вонючкам/ или для Глезера чего попроще даю, и без мата /Глезер очень мата не любит!/, а вот в антологию сую чего ни попадя. И мат перекладаю через каждую строчку. Так что неча, например, Нестеровского винить, что он не "Данаю" предал тиснению, или что Олег дал старые. И еще ведь и отбирали - помимо участников, Эдик пишет, что Ю.Андреев - из трех или четырех годовых альманахов сделал один, чтоб все было проходное. Прозу он так не смог отцедить /тут - либо бери, либо нет/, а со стихами ему /и им/ удалось.

Невпечатляющая такая, серая, жвачка. Хоть и попадаются хорошие тексты /и я их привожу/, но в целом - впечатление благополучное и - скучное.
Кроме того, усредненный /по акмеизму/ подбор - Гаврильчика там, к примеру, нет, и скажем, Димочки Макринова /который теперь отец Алексей/ - нет ни одного формалиста, я уж за визуальные стихи и не говорю - у Ежова и Шамурина, в 1925 - пропущен Крученых, Зданевич, железо-бетонные графические поэмы Каменского - в ту антологию не стандартные тексты тоже не лезли; но нет, в общем, всего тома 4А, хотя все "б" из 4Б - наличествуют. И даже приумножились. Генделев, наверняка, туда тоже попал бы - не уедь он, по глупости, в Израиль. Меня бы там тоже не было, разве, как в "Континенте" - уговорили на вкус какого васибетаки /как Крепс, к примеру, уговорил, или как Петрунис у Глезера - не решается пустить мою шрифтовую поэмку/. А потом меня Верники спрашивают: "Что ж Вы утверждаете, что футурист? Я Вас вполне традиционное читал, в "Континенте". Так и тут.
Какой с них спрос, когда - и отбирают не они /ими же, правда, даденное - но ими же уже и ОТОБРАННОЕ: кто там порно-поэму Ю.Андрееву в публикацию понесет?/, но они - отбирают НАПРАВЛЕНИЕ. Поэтому - трансфуритов /см/ в сборнике нет, а верлибристы - уже явление ортодоксальное, Г.Алексеева, вероятно, уже и в Союз приняли. Знакомо.
 

 

В ночь на Невскую сечу

 

 

В годину невзгоды, во время

Позора Батыева плена

Запомнило русское племя

Военные шведов знамена.
 

Обыкновенная сеча.

Но что-то в ней неизгладимо.

С восхода — Батыева туча,

С заката — безумие Рима.
 

С Востока — ярмо и нагайка,

Невежества желтая сила,

А Запад — грядущего гайка,

Златая средина, могила,
 

И в это-то время лихое

Нам было не то что виденье,

Но знаменье, правда глухое,

И живо в народе преданье.
 

В ту ночь по Владимире князе,

Почтив его светлую память,

Отряд новгородцев в железе

Ушел нас навеки прославить.
 

И вел Александр их. Ижорца

Пелгусья, Филиппа в крещенье,

Заутра, до свету, до солнца

О вражеских войск размещенье
 

Разведав, он ставит при входе

В Неву, поручив ему стражу

Двух русл, дабы враг при отходе

И здесь ущемил себе грыжу.
 

И вот, чуть светало, с залива

Внезапно повеяло чудом,

Как будто бы грохот прилива,

Как если бы русским народом,
 

Поднявшимся разом на сечу,

Дохнуло пространство и время,

Всходившему солнцу навстречу

Дохнуло видения пламя.

Печенный Филипп обернулся

На шум, распахнувший до неба

Простор, будто спал и проснулся

Он видит Бориса и Глеба.
 

Корабль, и на нем двое рослых

Мужей в одеяньях червленых.

Ладья выгребает на веслах,

По-русски в бортах укрепленных.
 

В насадах гребцы, как бы мглою

Одеты, лишь двое над ними

Светлы и зарей золотою

Очерчены чудно, как в дыме
 

Два пламени жарких и ясных,

Обоих же руки на плечи

Друг другу возложены. В грустных

Их жестах — печаль, не иначе.
 

И слышен в рассветном просторе
С ладьи доносящийся голос.
В том голосе крепкое горе
Так жгло, что пространство пугалось.
 

То вещий Борис-страстотерпец

За русскую землю ко Глебу

Рече: «Брате Глебе, мой братец,

Помочь с тобой сроднику любу
 

Должны мы, иначе сегодня

В беде настоит он великой».

И Глеб: «С нами сила Господня».

В округе дремучей и дикой
 

Опять все спокойно. Филиппу

Уж мнится, — не сон ли все было?

И что не взбредет с недосыпу

В башку!.. и водой брызжет в рыло.

 
Однако, одумавшись, тут же

Спешит к Александру с докладом.

А тот ему: «Тише ты, друже!

Чай, Биргер услышит. Он рядом».


 

 

После двух страниц Охапкина надо бы передохнуть, и для передышки идет нечто средненькое, Олег Павловский. О козодое /не путать с козоёбом!/ - так, ничего себе. Безделка. Остальные стихи - еще хуже.
 

 

* * *

 

Где обитает птица козодой?

Над пахнущей стрекозами водой.

Козодоенье — неказистый труд,

куда важней вязанье козьей шерсти

и прибыльней, и знатоки не врут...

Но козодой далек от совершенства!
 

Кричи, кричи! Я не слыхал твой крик,
а выдумал и вычитал из книг.
Леса обложек, пыльная прохлада —
где обитает птица козодой?
На Кронверке, на ветке золотой,
на Петроградской, в центре Ленинграда.

 

 

Стратоновского понесло куда-то в раннего Городецкого, остальные все его тексты в антологии есть, подборка крепкая /как и там/, но привожу еще, для комплекту:
 

 

* * *

 

Желто-бог у Зелено-бога

Выиграл в шашки шалаш орешник

Пруд лягухин и тайны детства

Зелено-бог взял зеленый посох

Шапку листвы
                    и ушел чуть всхлипнув

В джунгли львов многокрасочных,
                    в Африку нашего детства.
 

И ему вослед потянулись птицы.
 

 

 

 

* * *
 

Мне цыганка рябина
Милей хоровода берез
Их славянский наркоз
Снимет боль, но не вылечит сплина
А рябина целит
Зрелой яростью ягод кровавых
И по селам царит
И цыганит в дубравах

 

 

Что-то такой Стратановский мне скучен стал. Язычествует, а для ча?
Ширали - "Джазовая композиция". Из неудачных, в антологию я ее не брал. Нашел вот один небольшой - привожу:
 

 

* * *

 

Любить тебя. Как труден этот труд. Забыть

тебя. Года все перетрут. Все переврут.

Зачем тогда? Забыть? Зачем тогда люблю

тебя? Любил тебя. Любить! А тем? А той

другой, которая сейчас со мной? Как? А ту?

Ату! И ту? Всю перетру. Всю перевру.

Но не умру. Опять. Любить тебя. Люблю тебя.

Любил тебя. Люблю тебя. Любил тебя.

Люблю тебя. Любить!
 

 

Сегодня, кстати, 1 апреля. Но обманывать никого не хочется. Меня обманули. Этим альманахом. Вроде и есть он - но вроде бы как бы и - нет. И радоваться, вроде бы, надо - вот, ребят напечатали, и - не в радость это. Так, средняя, осторожная читка, скажем, в Союзе писателей. А ведь и там, случалось - читали ЛУЧШЕЕ! Я там "Томь" прочел, в 62-м, больше, правда, меня не приглашали, а даже напротив, а Бродский - скажем, на турнире 1960-го? Ведь ВСЕ лучшие тексты выдал! И "Еврейское кладбище", и "Пилигримов", и "Стихи под эпиграфом". Дали рот открыть - сказал.

А тут, вроде, и дали - и НЕ ДАЛИ.
Шнейдерман, к примеру - чистый, романтичный, но - не самый сильный. Сравни с текстами в антологии. "Работа скульптора" - посвящена жене, Любасе. Но "тяжелые руки и потная спина" - это не о ней, она маленькая, как обезьянка уистити, а, скажем, об Эрнсте Неизвестном, который опять поясницу сорвал, а она у него и так раненая. Или об Эдике Берсудском, с вечным радикулитом. Но опять же - романтизируется пот /как я, в стихах о балете - в 1960-м, работая в Мариинке/, т.е. переносится доблестный труд - в стахановское творчество! Те же дела, что и в 60-м. Но ведь на дворе, вроде, 86-ой? Эдик живет по старинке. Парочка жаргонных слов - вот и вся его смелость! Привожу, что ж, для типажу /хотя Шалыта, куда как типичного - НЕ ПРИВОЖУ, он тоже в сборнике!/
 

 

Работа скульптора
 

                        Л. Добашиной
 

Они занимают подвалы и полу-,

В которых проходят хорошую школу.

На девичьих спинах, на торсах мадонн

Крепче стоит коммунальный дом.
 

Каморка снимается под мастерскую.

«Ах, где вы хоромину взяли такую?»

— «Я терся по ЖЭКам, я клеил начальство».

— «Такая удача бывает нечасто!»
 

Пока вы на службе, читатель, корпите,

Замочена глина в огромном корыте,

Построен каркас. Он радует глаз

Добротностью сцепки. И вот началась
 

Прокладка. Лопату азартно вонзаешь,

Наваливаешься, ломоть отрезаешь

И шмякаешь на задрожавший каркас

И, накрепко дабы она прижилась,
 

А после не хрупнула трещинкой-ранкой,

Мнешь пальцами и подбиваешь киянкой.

Так, за день раденья, как сдавленный крик,

Искомой фигуры возник черновик.
 

Не мрамор, не бронзу, — кембрийскую глину,

Тяжелые руки и потную спину

Я воспеваю, — ведь скульптор — не бог —

Создатель, — он душу вдохнуть в нее смог,
 

Но рано ликую, словами играя.

То стеком, то пальцами, в кровь их стирая,

Он мнет и корежит творенье свое.

Терпенье, терпенье!—тут жизнь настает.
 

Ворчит, недоволен: «Все криво и косо!»

Ан глянул: какой-то кусок средь хаоса

Высвободился. Он дышит! И вот

Сама себя дальше работа ведет.
 

Вот так, над стихами ссутуливши спину,

Мы — мнем и кромсаем словесную глину.

Всё переиначим, кромсаем и мнем,

Покуда строку не наполним огнем.
 

Что — слава, успех, суета, гонорары, —

Есть только работа, творимая яро,

Правда работы. Прочее — ложь.

Отступишь, оступишься — душу убьешь.
 

Пора просыпаться, ленивое тело.

Пора приниматься за верное дело.

Глина готова. Но прежде чуть-чуть

Свежего воздуха надо глотнуть.
 

 

Второе, про галантерейщицу, еще длиннее и, вычетом слова "скурвиться" - интереса не представляет. Из цикла его "туалетных" поэм, как я их называю /про "туалетчицу тетю Пашу"/.
Но зато Лена Шварц - хороша. Не лексически, лексика у нее, в основном, ахматовская, а - метафорой. Привожу один только текст /остальные не хуже/, но он стоит многих.
 

 

Зверь-цветок
 

Предчувствие жизни до смерти живет.

Холодный огонь вдоль костей обожжет —

Когда светлый дождик пройдет,

В день Петров, на изломе лета.

Вот-вот цветы взойдут, алея,

На ребрах, у ключиц, на голове...

Напишут в травнике — elena arborea,

Во льдистой водится она Гиперборее,

В садах кирпичных, в каменной траве.

Из глаз полезли темные гвоздики,

Я — куст из роз и незабудок сразу,

Как будто мне привил садовник дикий

Тяжелую цветочную проказу.

Я буду фиолетовой и красной,

Багровой, желтой, черной, золотой,

Я буду в облаке жужжащем и опасном

Шмелей и ос заветный водопой.

Когда ж я отцвету, о боже, боже,

Какой останется искусанный комок,

Остывшая и с лопнувшею кожей —

Отцветший полумертвый зверь-цветок.
 

 

Типичная монстрик-Шварц. Черный монстрик. Как ни странно, но она мне чем-то напоминает... Нестеровского. От обоих все чего-то ждут - этакого. Ну, устраши! И устрашают. Но мне от Шварц не страшно, а скорее - скушно. Она сама - куда страшней своих стихов! А вот у Бродского - наоборот...
Дальше - Шельвах. Ну, Шельвах, как Шельвах. Чем больше я его разыскиваю - тем меньше хочется искать. Когда-то я его упустил, лишь мельком встретившись на чтениях заседаниях ЛЕПТЫ, потом долго разыскивал /путем Армолинского/, но находя - не удовлетворялся. Всё ждал. А вдруг - открытие? Но и в КРУГЕ он - почеркушками на уровне тех, что в антологии...

Похоже, что такого поэта нет. Ширали вот - есть, и даже Эдик Шнейдерман малость, а Шельвах - за 10 лет /плюс, сколько-то до/ - так и не прорисовался. И Шендрик искомый - тоже. И Биляк. И Вензель. Но Вензель хоть личность! А Леша Шельвах - так, отварная картошка в мундире: ни вкусу, ни запаху. Армалинский еще может считать его за поэта /поскольку сам - графоман/, а я - увы! - нет. Не могу. Не пенисится, как говаривал Юрик Климов, тоже не состоявшийся, как поэт. Привожу оба-два текста из сборника, и будя.
 

 

* * *
 

Именно мы — и варвары и дети —

и были поэтическая школа.

Щиты из кожи и мечи из меди.

Из букв и букв героика глагола.
 

Пехота юная в одеждах алых!

От воздуха мечи дрожат, как свечи!

Смотри, не высыхает соль на скалах!

И воины воскреснут в устной речи.
 

 

 

* * *

 

Вот Феб летит, бледней Луны,

весь в облаках, от соли белых!

Я сплю, не смаргивая сны,

я снами озарен, как берег.
 

Любимый я, написан Фауст.

Судьба прозрачная струится.

Бела, как полоумный парус,

при свете совести —
                                страница,
 

А парусник ползет подробно

и море меряет собою.

И шелестит громоподобно

серебряная ветвь прибоя.
 

 

В заключение - еще одного поэта, фамилию забыл - Владимир Шенкман, не мудрено и. Он как бы суммирует всю это нео-акмеистскую шоблу - и лексикой, и темой, и даже УСРЕДНЕННОЙ ИНТОНАЦИЕЙ.
Все это - увы! - поэты даже не для сов. ширпотреба /как Евтух, или Бэлочка, или кто там еще?/, а для усредненного сов. инженера - и красиво, и грамотно, и знакомо, и слова какие-то все - "жена Лота", "Феб", "Геллеспонт"...
Ну, напечатали - и ладно. Рад за них, но восторгов - не будет. И еще по одной причине: ЛЕПТА хоть была ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ, поширше, а эта - зело камерно.
И фотографии подобраны - ПТИ, а не ГРАНА, скажем. Гран покруче, но потому - и не по зубам. А здесь - всё по зубам, даже по моим, вставным, так - манная кашка.

На чем и прощаюсь
Читайте Шенкмана! /Щёкотову я, пардон, не включил./
 

 

Петрополь. Петроград. Все тот же Петро...
Поэзия гекзаметра и ветра,
Дома и улицы все те же пой.
Но полюбивший канувшие камни
Не встретишься с булыжной мостовой,
Лобастой, угловатой. А вчера
Она была еще в Дегтярном переулке,
Что для меня был шириной с проспект.
Подумаешь. Каких-то двадцать лет...
Лишь внутренность Апраксина двора
Мне иногда Садовую напомнит.
И Балтика дыханием наполнит
Пустые недопрожитые дни,
Что как бы географии сродни,
Где переулок — контурная карта.
Шевелится булыжник под асфальтом.
 

Счастливый век, как просто быть поэтом,

Когда почти отменены запреты,

Захочешь — и плыви в Геллеспонт!

И дальше, там, где остров среди моря,

В Гортину, где развалины и тьма

Булыжного линейного письма,

Где буквы выпуклы, где камни, отдавая стих,

Напомнят страшно голоса булыжных мостовых.
 

 

И единственный по-настоящему поэтический текст, который я обнаружил в сборнике - принадлежит перу вовсе даже прозаика В.Аксенова /неужто Василий Палыч Аксенов печатается заодно и в Ленинграде?!/. Ну, если там еще такие Аксеновы водятся, то -


Вот опять сентяберь закружил листву

Толи снега ждать толь дождя

Скоро гуси принесут нам зиму

И зима в природе не здря
 

Козий Пуп, Козни Пуп, Козий Пуп.
 

И не только это не здря

Все идет своим чередом

Снега запах чует ноздря

Чует норка — зима за углом
 

Козий Пуп, Козий Пуп, Козий Пуп.
 

Не хватило в чернилке чернил

Чтобы этот стих дописать

Синей кляксой иссяканных сил

Суждено видно мне умирать
 

Козий Пуп, Козий Пуп, Козий Пуп.
 

Но не умер пиит без чернил

У пиита есть карандаш

Карандаш мне Нордет одолжил

На мол с получки отдашь
 

Козни Пуп, Козий Пуп, Козий Пуп.
 

И изрек я Нордету тогда:

Век мне щедрость твою воспевать

Пусть за трактором грейдер всегда

Будет нашу дорогу ровнять
 

Козий Пуп, Козий Пуп, Козий Пуп.
 

И коль жизнь тебе рыкнет: да!

Не спеши отвечать ей: нет

Вот когда она скрипнет: нет

Как топориком рубани ей: да!
 

Козий Пуп, Козий Пуп, Козин Пуп.
 

 

литература русская не сгинела! Как стихи капитана Лебядкина или Козьмы Пруткова - смотрятся ПОЭЗИЕЙ на фоне рифмованных завываний их современничков.
Так что можно закончить этот "обзор" - на оптимистической ноте.
Розы там, малость, в сборнике есть. Боря Иванов отбирал?

Или просто - СОЗРЕЛА?
Долгонько я этого ждал. А Кривулина - пусть Коля Решетняк читает. И почитает.

 

 

ИНТЕРЕСУЮСЬ ЗНАТЬ, ШУРОЧКА
/кушнер, дудин и рождественский, душеприказчики осип эмильевича/

Не можно не поинтересоваться, грех - раскопают ли они могилку злосчастного Осип Эмильевича, или так и умолчат: что, когда, где?
Рассказывал мне Комогор, что когда он загорал в больничке, в 42-43-м, рядом на нарах доходил рыжий поэт. Доходил, читая себе вслух стихи, прекрасные и сильные по технике и образам.

Но Лене Комогору было не до него, он и сам был в кондиции. Запомнил, что стихи были удивительные. Потом он справлялся у соседа, но ему сказали, что поэта дернули на этап, и боле о нем не слышали. Что за поэт, кто - а кто его знает? Рыжим был поэт Арго /Гольденберг/, но советская литература ждет еще своего "Архипелага ГУЛАГа". Кто, когда, где сидел, кто чем кончил - все это предстоит еще выяснить и, естественно, не комиссии в составе дудиных-рождественских. Гранин и Каверин не почешутся, Лидия Гинзбург - ? Паперный, который боится, что его пародии тут появятся? Ник. Старшинов, который нигде, ничем и никогда не прославился?
Остается - Кушнер. Но он осторожен почти как Л.Озеров, словом...
 

КТО был этот рыжий поэт? К Комогору у меня нет претензий, я сам в дурдоме, на Пряжке, не шибко за 1 000 часов интересовался искусствами и ху из ху - не до искусств было.
 

Материалы же, даже поимев, направлять в рекламируемую комиссию - не буду. Направлять их туда - явно не следует. Разве при множестве копий.

Комиссии, комиссии... А Осипу Мандельштаму от этого - ?
Зато - члены и публикаторы прибарахлятся на своих пятистах поэтах - я пока заработал пятьсот же. По доллару с рыла.

При том, что расход - минимум, - выражается в полтинник. Это если учесть и фоты, и макетаж, и перепечатку, и, наконец, мои предисловия-разносолы.

Но все-таки приятно, что хоть один приличный, свой, человек в комиссии - А.Скушнер, лапушка. Он - не проститут. Он хороший. И Лидия Гинзбург.

 
 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга