ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ ФИЛОСОФ
Борис Иванович Иванов - литературный критик, писатель, философ, явление в
неофициальной культуре Ленинграда в течение последних двадцати лет. Писал он
много, издавался мало, как и полагается человеку такой судьбы. Изредка попадаются о
нем упоминания в эмигрантской печати, но не многим понятно, о ком идет речь.
Словом, я вижу причины, в силу которых не лишне дать краткую биографическую
справку. Взять хотя бы основанный им журнал "Часы", о котором иногда говорят как
об альманахе, Б.И, издал около сорока номеров, в среднем по триста страниц в
каждом выпуске, В итоге получилось самое долговечное литературное периодическое
издание в истории неофициальной России.
Родился Б.И. 25 февраля 1928 г, в Ленинграде, перенес блокаду, голодал, чудом
выжил. Затем типично российские ступени биографии: ремесленное училище и вслед за
ним армия, дослужился до звания лейтенанта. После демобилизации поступил в
Ленинградский университет, который и окончил благополучно в 1958 г. Работал
журналистом то ли в Пскове, то ли в Псковской области. Вернулся в Ленинград и в
1965 г.издал сборник рассказов - единственную опубликованную книгу, вокруг этого
времени начинается образ жизни и деятельности, оказавшийся весьма устойчивым.
Добывал на хлеб тем, что работал кочегаром, сторожем, хлоратором, шкипером и т.п.
Участвовал в неофициальных семинарах, составлении антологии стихов и сборников
прозы неконформистских авторов. Написал роман, повесть-сказку, множество работ по
философии истории, философии, эстетике, литературе и истории культуры.
Приходится ограничивать себя в этом перечне, чтобы не впасть в
неточность, ибо нет у меня произведений Б.И., ни доступа к ним, ни возможности
написать: "Дорогой Борис, будь добр - пришли да поскорее список своих работ". Но
было время, когда мы часто встречались, вместе работали на барже и в других
местах и затем - существует десятилетняя переписка, хоть корреспонденция и редка:
не лучший, конечно, способ общения. Однако я чувствую право начать этот короткий
очерк.
Как творческая личность Б.И. сформировался в шестидесятые годы. Был зависим от
духовной вибрации той эпохи. Он - шестидесятник, и отсюда известная верность
названному десятилетию. В соответствии с его собственным ощущением времени, та
декада - говоря словами А.Белого - "луг зеленый", говоря его собственным словом
- "рассада". Б.И. писал мне:"В поэзии того времени много "растительного"... Если
писать о том времени роман и искать некоторые общие эстетические границы, то
именно растительные символы - источник представления о шестидесятых. Помнишь у
Рида Грачева? - "среди растений, стриженых вкружок". По сравнению с этим
десятилетием, семидесятые годы - "время изделий, мыслей, конструкций, текстов,
реализаций. Нет былой пластичности душевной, вариантного представления о
существовании, авантюрности, озорства. О том времени почти невозможно собрать
"свидетельств": все слишком психологично, бегло. Описывать то время - значит
восстанавливать в себе прежние состояния и видеть мир, каким он представлялся
тогда".
Отражена в этих словах рельефно его индивидуальность. В них многое есть, что можно
о Б.И. по существу сказать: экзистенциализм, поиски его вариантов, интерес к
философии пластичной вместо системной, к философии времени и поэтому к истории и
вполне в русских традициях - к философии истории и, наконец, неслучайное
упоминание Рида Грачева.
Грачев до того, как болезнь окончательно уловила его, был, конечно, ловцом
человеков. Алхимик общения, он находил человека неискушенного, и через известное
время из сырой материи получался интеллигент в лучших традициях, Грачев -
универсалист. Каждое стоящее наблюдение годилось ему лишь как материал для
обобщений. Общество было обычным полем наблюдений, а вкус, художественность
восприятия, чувство языка уберегали от тривиального в наблюдениях, скучного в
выводах, мелкого в интересах. Эти три табу не оговаривались, тем острее
подразумевались.
Итак, универсализм, интерес к современности, идеализм, баланс
иронии и парения были свойствами этой личности. Но еще одна важная подробность -
в нем был моральный пафос. Это качество силы в литературной среде шестидесятых
годов найти почти также трудно, как схватить за шиворот тень. Пафос без
заимствований и патетики. Ни разу не расслышал в Риде патетики. Пафос есть
страсть неличного, надличного уровня. У Рида она направлена на справедливость и
сострадание - достоинства зрелого человека. Все это в рассказах Грачева
присутствует пронзительно: автору было отроду едва за двадцать лет. Этим своим
свойством он умел намагничивать других.
Инициация, исходящая от Рида, в чем-то коснулась и Б.И. Они были сокурсники на
филологическом факультете. Но первые встречи сущностного узнавания произошли в
1958-ом. Б.И. воспринимал факультет как бурсу. Поэтому даже с Ридом подлинная
встреча случилась после окончания университета. Б.И. писал мне:"Все значительные
отношения с университетом не связаны. Настоящие встречи и с Ридом и с тобой -
произошли позднее, за стенами университета и не на почве образования".
Стихийный экзистенциализм Грачева естественно привел его к
Камю. Он и был первым, кто перевел "Миф о Сизифе", и миф стал реальностью через
самиздат. Поэт Вл.Гаврильчик не однажды повторял, что философия - это лишь особый
жанр литературы. По мне, философия совсем иной род деятельности, чем словесность.
Но, кажется, и Грачев и Б.И. разделили бы точку зрения Гаврильчика. Для Рида и
для Б.И. пафос есть ценность творческого порядка, независимо от русла творчества,
философию ли или в литературу впадающего. В подтверждение процитирую письмо
Б.И., в котором, на мой слух, его мироощущение является настолько
экзистенциалистским, что дальше в этом направлении как бы и некуда: "Каждый шаг -
в темноту. По-прежнему на вес золота то, что можно было бы назвать пафосом.
Чувство истории обострилось. Отсюда - и чувство ответственности. Я поистине могу
благодарить судьбу за то, что живу среди талантливых людей. Они, как правило, не
оправдывают ожиданий, но способны удивлять и озадачивать".
В обильной фактами книге Ю.Мальцева "Вольная русская литература" /"Посев",1976/
мне встретилось упоминание о романе Б.И. "Подонок". Я был, признаться, удивлен, ибо
роман, насколько мне известно, хождения в самиздате не имел. Заслуга Мальцева -
его толковая осведомленность, но романа он, похоже, не читал, а лишь слышал о его
существовании. Между тем один из главных героев списан с Рида - но, конечно, не по методу переводной картинки, а в остраненном преломлении. Позднее, когда роман был уже закончен, Б.И. задался целью собрать
все написанное Ридом и издать официальным путем. Знаю, что из этого получилось бы, но препятствие состояло ином.
Выяснилось, что Грачев, ставший почти отшельником, рукописей своих не дает и в ответ на предложение об издании ответил:
"Несвоевременно!"
Возвращаясь к дефиниции Гаврильчика, из всех жанров литературы Б.И. предпочитает
философию. Рид в 50 и 60-ые годы, когда я виделся с ним, казался достаточно
ориентированным в философии. Но хотел он, по его словам, в общем-то одного: "быть
маленьким хорошим писателем". Стремление реализовалось с лихвой. Один раз
случился у нас не самый доброжелательный "философский" спор. Казалось, что я
его "уничтожил", но вдруг он сказал с неподражаемым сочувствием, словно жалея мою
погибшую душу: "Ты вооружен до зубов". Я оценил его проницательность: никакая
система не может быть замкнутой. Он не философ по темпераменту, но интуиции его
не раз бывали фантастически верны. И в этом случае - в нашем споре - он четко
почувствовал необходимость открытости к неизвестному, вместо открытости против
неизвестного.
Б.И. философ несравненно более, чем Грачев. Даже когда он пишет статью на тему
новейшей поэзии, он ищет метафизические начала и концы. В этой своей установке
он обнаружил свою общность с Шестовым /особенно ранним, писавшим о литературе/.
Влияния, впрочем, искать не нужно. Б.И. набрел на Шестова поздновато - в середине
семидесятых годов, когда был уже человеком устоявшимся и прочно устойчивым во
взглядах. Он один из немногих, кто прочел всего Вл. Соловьева. Возвращался он к
соловьевским "психологическим объемам" /термин Б.И./ удивительно часто. Но что
он взял у Соловьеве? - концепцию цельности, единственную, как ему казалось,
оригинальную идею русской философии.
Теперь пора решиться на вынужденный шаг - из светла рая да на трудну твердь. Я
должен суммировать философию Б.И. Без нее нет его самого как он есть. А у меня
нет ни одной его страницы, кроме писем. Ну, еще память о разговорах, но было это
десять лет назад и порой уже не ясно, точно ли так шел разговор.
Кажется, что его философия вот уже четверть века движется в пределах десятка
категорий: экзистенция, творчество, личность, время, история, культура, нация, традиция, реализм, духовность. Вот небольшой
коллаж, составленный из предложений, выбранных из его писем ко мне. Итак, сам
источник его философии экзистенциален: "Вкус к философии возникает из переживания
бессмысленности мира". Экзистенция проявляет себя в истории и культуре: "Я не
верю в первобытность, я
верю в культуру". В то же время: "Историческое сознание уязвимо". Логическая
аргументация ненадежна: "Экзистенциальная убежденность есть опора, а не
доказательства". Экзистенция переживается как направленность к творчеству: "Личное
творчество - вот центр, я никогда не жил вне этой ориентации". Нормальная для
экзистенциализма идея "заброшенности", "отчужденности" не приобретает, однако,
оттенка пессимизма. Основой менее эсхатологического взгляда служит "реализм",
возведенный в онтологическую степень. Такой реализм есть сущность Великой
традиции. Это христианская традиция: "Пишу о христианской духовности; это, в
сущности, продолжение моих старых тем". И еще: "Сам себя я узнаю в протестантской
традиции". Русское классическое наследие еще одна важная традиция, впрочем вполне
зависимая от первой. Ее ценность состоит "Не в эстетической платформе, а в
экэистенциалах, почти сходных с религиозным путем".
Такие явления, как эпоха, нация, культура - это контекст, "внутри" которого мы живем и
не можем описать "снаружи". "Не оставляет ощущение, что существуешь в тексте "традиции", которая есть основа любого общества". Лицо традиции показано в мифах и
ролях. Отсюда возникает тема, которую Б.И. разрабатывал несколько лет: структура
мифа. Культура творит мифы; "европейскую философию следует назвать мифософией".
Мифы, специфически изложенные становятся идеологиями. И культурные мифы и человеческие
роли - это модели, формируемые историей. "Жить реально - значит жить не в модели". Путь освобожденности от моделей
- реализм "как надтрадиционное образование, когда ироническое отношение к
традиции уживается с ясным пониманием". Поэтому, в отличие от многих
экзистенциалистов можно говорить "об оптимизме, источник которого реализм."
Для своего коллажа я выбрал что-то вроде заголовков, тогда как каждый из них в
статьях Б.И. развит в подробностях. Попытаюсь также реконструировать кое-какие
наши разговоры - в форме предельно сжатой и более, чтобы передать атмосферу, чем
саму мысль.
§
Среди объектов надо ли искать ценности? Мысль, явившаяся в созерцании может быть
уместной, поскольку созерцание, когда оно есть, знает меру во всем. Завет древних -
ничего слишком - исполним не средствами расчета, но будучи само пластичной мерой
всего, созерцание, пока оно длится, не вводит в крайности того, кто с ним, так как, впадая в крайность, теряешь созерцание. Мера вещей - созерцание. Оно не
сравнивает и не устанавливает иерархии ценностей, но принимает вещи и не
отвергает их, познает их, а не изменяет их, не вмешивается в естественный ход
вещей.
§
Живое движение мысли часто выражается в ублюдочной форме. Вот случай, когда слова
- гроб для мысли. Я был этому свидетель сколько угодно раз. Прочитаешь через
некоторое время свои же слова, и трудно поверить, что такое безобразие родилось
от очень энергичного импульса, полного ясности и сознания.
§
Человек имеет дело с недологиками. Путь есть логика логоса. Это логика вечной
новизны. Есть иерархия логик, но сама фигура иерархии - одна из слабых логических
концепций. В природе парадокса сквозит нечто более логичное. Какая-нибудь логика подстерегает каждую
ситуацию. Если смотреть на ситуацию не по правилам навязанной логики, мы можем
воспринять ситуацию реально, т.е. более
интуитивно. Действительность - тень другой действительности. Следование нашей логичной логике никогда не выведет из
низких планов сознания. Хотят
схватить истину в форме речи, в форме книги, в форме дела. Скорее форма в
истине, но она не истина. Слово - частный случай формы. Подойти к чему бы то ни
было с умом, не принявшим никакой формы; тогда будет ясно. Специализированный ум
есть ум, принявший отдельную жесткую форму; это формальный ум и следовательно
добивающийся формул, т.е. накладывающий закон на то, что чуждо закону.
Вот несколько разрозненных примеров. Боюсь, что в них много от моей
личной интерпретации. Во всяком случае, на эти темы мы говорили. В заключение
немного о журнале "Часы",основанном Б.И. "Часы" продолжали выходить, и он сам
удивлялся этому обстоятельству. Впрочем, с самого начала было предчувствие о
долгой жизни журнала. Со временем журнал становился лучше. Нашлось немало новых
авторов. После тридцатого номера Б.И. писал : "Часы" стали частью города, как его
телевизионная башня". Долговечность издания некоторые объясняют двумя причинами.
Во-первых тем, что никто из авторов не делал попыток "прогреметь" на Западе.
Вторая причина в том - и это объяснение для многих прозвучит неубедительно - что
издатель и составители пытались как можно внимательнее, скептичнее и холоднее
подходить к русской жизни, чтобы уловить самое органическое,
в чем заключен рок и историческое время.
Вадим Нечаев - приятель Б.И. и свидетель его бесчисленных усилий продлить
существование журнала - писал мне из Парижа /февраль, 1982/: "Борис теперь один
из руководителей литературного объединения при доме-музее Достоевского. Надеется
таким образом легализовать союз свободных литераторов и сделать свой журнал "Часы" как бы
официальным. В этом объединении уже примерно сто поэтов и прозаиков. Как я
понимаю, "Часы" для него - главнейший интерес в жизни".
. . . . . . . .
Я уже надписывал адрес на конверте, чтобы отправить эту статью
Кузьминскому, как вспомнил, что у меня где-то было стихотворение, написанное лет
двенадцать назад и посвященное Б.И. Называется оно
Прогулка в Ботанический сад
Блестящий наст, вороний раж,
Вверху ветвей пересеченье.
Почти саврасовский пейзаж
Средь экзотических деревьев.
На Петроградской стороне
Американская береза
В воскресной светлой тишине
Фантасмогория и проза.
Но все вмещал лазурный день,
Анахронический предтеча
Весны в природе и в судьбе
Просторный мир и нашу встречу
И уличный конструктивизм -
Его бедняцкую солидность,
И жизни горькую постыдность,
И кумачевый их девиз.
|
|