Вадим Крейд

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ ФИЛОСОФ
 

        Борис Иванович Иванов - литературный критик, писатель, философ, явление в неофициальной культуре Ленинграда в течение последних двадцати лет. Писал он много, издавался мало, как и полагается человеку такой судьбы. Изредка попадаются о нем упоминания в эмигрантской печати, но не многим понятно, о ком идет речь. Словом, я вижу причины, в силу которых не лишне дать краткую биографическую справку. Взять хотя бы основанный им журнал "Часы", о котором иногда говорят как об альманахе, Б.И, издал около сорока номеров, в среднем по триста страниц в каждом выпуске, В итоге получилось самое долговечное литературное периодическое издание в истории неофициальной России.
        Родился Б.И. 25 февраля 1928 г, в Ленинграде, перенес блокаду, голодал, чудом выжил. Затем типично российские ступени биографии: ремесленное училище и вслед за ним армия, дослужился до звания лейтенанта. После демобилизации поступил в Ленинградский университет, который и окончил благополучно в 1958 г. Работал журналистом то ли в Пскове, то ли в Псковской области. Вернулся в Ленинград и в 1965 г.издал сборник рассказов - единственную опубликованную книгу, вокруг этого времени начинается образ жизни и деятельности, оказавшийся весьма устойчивым. Добывал на хлеб тем, что работал кочегаром, сторожем, хлоратором, шкипером и т.п. Участвовал в неофициальных семинарах, составлении антологии стихов и сборников прозы неконформистских авторов. Написал роман, повесть-сказку, множество работ по философии истории, философии, эстетике, литературе и истории культуры.
        Приходится ограничивать себя в этом перечне, чтобы не впасть в неточность, ибо нет у меня произведений Б.И., ни доступа к ним, ни возможности написать: "Дорогой Борис, будь добр - пришли да поскорее список своих работ". Но было время, когда мы часто встречались, вместе работали на барже и в других местах и затем - существует десятилетняя переписка, хоть корреспонденция и редка: не лучший, конечно, способ общения. Однако я чувствую право начать этот короткий очерк.
Как творческая личность Б.И. сформировался в шестидесятые годы. Был зависим от духовной вибрации той эпохи. Он - шестидесятник, и отсюда известная верность названному десятилетию. В соответствии с его собственным ощущением времени, та декада - говоря словами А.Белого - "луг зеленый", говоря его собственным словом - "рассада". Б.И. писал мне:"В поэзии того времени много "растительного"... Если писать о том времени роман и искать некоторые общие эстетические границы, то именно растительные символы - источник представления о шестидесятых. Помнишь у Рида Грачева? - "среди растений, стриженых вкружок". По сравнению с этим десятилетием, семидесятые годы - "время изделий, мыслей, конструкций, текстов, реализаций. Нет былой пластичности душевной, вариантного представления о существовании, авантюрности, озорства. О том времени почти невозможно собрать "свидетельств": все слишком психологично, бегло. Описывать то время - значит восстанавливать в себе прежние состояния и видеть мир, каким он представлялся тогда".
        Отражена в этих словах рельефно его индивидуальность. В них многое есть, что можно о Б.И. по существу сказать: экзистенциализм, поиски его вариантов, интерес к философии пластичной вместо системной, к философии времени и поэтому к истории и вполне в русских традициях - к философии истории и, наконец, неслучайное упоминание Рида Грачева.
        Грачев до того, как болезнь окончательно уловила его, был, конечно, ловцом человеков. Алхимик общения, он находил человека неискушенного, и через известное время из сырой материи получался интеллигент в лучших традициях, Грачев - универсалист. Каждое стоящее наблюдение годилось ему лишь как материал для обобщений. Общество было обычным полем наблюдений, а вкус, художественность восприятия, чувство языка уберегали от тривиального в наблюдениях, скучного в выводах, мелкого в интересах. Эти три табу не оговаривались, тем острее подразумевались.
        Итак, универсализм, интерес к современности, идеализм, баланс иронии и парения были свойствами этой личности. Но еще одна важная подробность - в нем был моральный пафос. Это качество силы в литературной среде шестидесятых годов найти почти также трудно, как схватить за шиворот тень. Пафос без заимствований и патетики. Ни разу не расслышал в Риде патетики. Пафос есть страсть неличного, надличного уровня. У Рида она направлена на справедливость и сострадание - достоинства зрелого человека. Все это в рассказах Грачева присутствует пронзительно: автору было отроду едва за двадцать лет. Этим своим свойством он умел намагничивать других.
        Инициация, исходящая от Рида, в чем-то коснулась и Б.И. Они были сокурсники на филологическом факультете. Но первые встречи сущностного узнавания произошли в 1958-ом. Б.И. воспринимал факультет как бурсу. Поэтому даже с Ридом подлинная встреча случилась после окончания университета. Б.И. писал мне:"Все значительные отношения с университетом не связаны. Настоящие встречи и с Ридом и с тобой - произошли позднее, за стенами университета и не на почве образования".
        Стихийный экзистенциализм Грачева естественно привел его к Камю. Он и был первым, кто перевел "Миф о Сизифе", и миф стал реальностью через самиздат. Поэт Вл.Гаврильчик не однажды повторял, что философия - это лишь особый жанр литературы. По мне, философия совсем иной род деятельности, чем словесность. Но, кажется, и Грачев и Б.И. разделили бы точку зрения Гаврильчика. Для Рида и для Б.И. пафос есть ценность творческого порядка, независимо от русла творчества, философию ли или в литературу впадающего. В подтверждение процитирую письмо Б.И., в котором, на мой слух, его мироощущение является настолько экзистенциалистским, что дальше в этом направлении как бы и некуда: "Каждый шаг - в темноту. По-прежнему на вес золота то, что можно было бы назвать пафосом. Чувство истории обострилось. Отсюда - и чувство ответственности. Я поистине могу благодарить судьбу за то, что живу среди талантливых людей. Они, как правило, не оправдывают ожиданий, но способны удивлять и озадачивать".
        В обильной фактами книге Ю.Мальцева "Вольная русская литература" /"Посев",1976/ мне встретилось упоминание о романе Б.И. "Подонок". Я был, признаться, удивлен, ибо роман, насколько мне известно, хождения в самиздате не имел. Заслуга Мальцева - его толковая осведомленность, но романа он, похоже, не читал, а лишь слышал о его существовании. Между тем один из главных героев списан с Рида - но, конечно, не по методу переводной картинки, а в остраненном преломлении. Позднее, когда роман был уже закончен, Б.И. задался целью собрать все написанное Ридом и издать официальным путем. Знаю, что из этого получилось бы, но препятствие состояло ином. Выяснилось, что Грачев, ставший почти отшельником, рукописей своих не дает и в ответ на предложение об издании ответил: "Несвоевременно!"
        Возвращаясь к дефиниции Гаврильчика, из всех жанров литературы Б.И. предпочитает философию. Рид в 50 и 60-ые годы, когда я виделся с ним, казался достаточно ориентированным в философии. Но хотел он, по его словам, в общем-то одного: "быть маленьким хорошим писателем". Стремление реализовалось с лихвой. Один раз случился у нас не самый доброжелательный "философский" спор. Казалось, что я его "уничтожил", но вдруг он сказал с неподражаемым сочувствием, словно жалея мою погибшую душу: "Ты вооружен до зубов". Я оценил его проницательность: никакая система не может быть замкнутой. Он не философ по темпераменту, но интуиции его не раз бывали фантастически верны. И в этом случае - в нашем споре - он четко почувствовал необходимость открытости к неизвестному, вместо открытости против неизвестного.
        Б.И. философ несравненно более, чем Грачев. Даже когда он пишет статью на тему новейшей поэзии, он ищет метафизические начала и концы. В этой своей установке он обнаружил свою общность с Шестовым /особенно ранним, писавшим о литературе/. Влияния, впрочем, искать не нужно. Б.И. набрел на Шестова поздновато - в середине семидесятых годов, когда был уже человеком устоявшимся и прочно устойчивым во взглядах. Он один из немногих, кто прочел всего Вл. Соловьева. Возвращался он к соловьевским "психологическим объемам" /термин Б.И./ удивительно часто. Но что он взял у Соловьеве? - концепцию цельности, единственную, как ему казалось, оригинальную идею русской философии.
        Теперь пора решиться на вынужденный шаг - из светла рая да на трудну твердь. Я должен суммировать философию Б.И. Без нее нет его самого как он есть. А у меня нет ни одной его страницы, кроме писем. Ну, еще память о разговорах, но было это десять лет назад и порой уже не ясно, точно ли так шел разговор.
        Кажется, что его философия вот уже четверть века движется в пределах десятка категорий: экзистенция, творчество, личность, время, история, культура, нация, традиция, реализм, духовность. Вот небольшой коллаж, составленный из предложений, выбранных из его писем ко мне. Итак, сам источник его философии экзистенциален: "Вкус к философии возникает из переживания бессмысленности мира". Экзистенция проявляет себя в истории и культуре: "Я не верю в первобытность, я верю в культуру". В то же время: "Историческое сознание уязвимо". Логическая аргументация ненадежна: "Экзистенциальная убежденность есть опора, а не доказательства". Экзистенция переживается как направленность к творчеству: "Личное творчество - вот центр, я никогда не жил вне этой ориентации". Нормальная для экзистенциализма идея "заброшенности", "отчужденности" не приобретает, однако, оттенка пессимизма. Основой менее эсхатологического взгляда служит "реализм", возведенный в онтологическую степень. Такой реализм есть сущность Великой традиции. Это христианская традиция: "Пишу о христианской духовности; это, в сущности, продолжение моих старых тем". И еще: "Сам себя я узнаю в протестантской традиции". Русское классическое наследие еще одна важная традиция, впрочем вполне зависимая от первой. Ее ценность состоит "Не в эстетической платформе, а в экэистенциалах, почти сходных с религиозным путем".
        Такие явления, как эпоха, нация, культура - это контекст, "внутри" которого мы живем и не можем описать "снаружи". "Не оставляет ощущение, что существуешь в тексте "традиции", которая есть основа любого общества". Лицо традиции показано в мифах и ролях. Отсюда возникает тема, которую Б.И. разрабатывал несколько лет: структура мифа. Культура творит мифы; "европейскую философию следует назвать мифософией". Мифы, специфически изложенные становятся идеологиями. И культурные мифы и человеческие роли - это модели, формируемые историей. "Жить реально - значит жить не в модели". Путь освобожденности от моделей - реализм "как надтрадиционное образование, когда ироническое отношение к традиции уживается с ясным пониманием". Поэтому, в отличие от многих экзистенциалистов можно говорить "об оптимизме, источник которого реализм."
        Для своего коллажа я выбрал что-то вроде заголовков, тогда как каждый из них в статьях Б.И. развит в подробностях. Попытаюсь также реконструировать кое-какие наши разговоры - в форме предельно сжатой и более, чтобы передать атмосферу, чем саму мысль.
 

§
 

        Среди объектов надо ли искать ценности? Мысль, явившаяся в созерцании может быть уместной, поскольку созерцание, когда оно есть, знает меру во всем. Завет древних - ничего слишком - исполним не средствами расчета, но будучи само пластичной мерой всего, созерцание, пока оно длится, не вводит в крайности того, кто с ним, так как, впадая в крайность, теряешь созерцание. Мера вещей - созерцание. Оно не сравнивает и не устанавливает иерархии ценностей, но принимает вещи и не отвергает их, познает их, а не изменяет их, не вмешивается в естественный ход вещей.
 

§

 

        Живое движение мысли часто выражается в ублюдочной форме. Вот случай, когда слова - гроб для мысли. Я был этому свидетель сколько угодно раз. Прочитаешь через некоторое время свои же слова, и трудно поверить, что такое безобразие родилось от очень энергичного импульса, полного ясности и сознания.
 

§
 

        Человек имеет дело с недологиками. Путь есть логика логоса. Это логика вечной новизны. Есть иерархия логик, но сама фигура иерархии - одна из слабых логических концепций. В природе парадокса сквозит нечто более логичное. Какая-нибудь логика подстерегает каждую ситуацию. Если смотреть на ситуацию не по правилам навязанной логики, мы можем воспринять ситуацию реально, т.е. более интуитивно. Действительность - тень другой действительности. Следование нашей логичной логике никогда не выведет из низких планов сознания. Хотят схватить истину в форме речи, в форме книги, в форме дела. Скорее форма в истине, но она не истина. Слово - частный случай формы. Подойти к чему бы то ни было с умом, не принявшим никакой формы; тогда будет ясно. Специализированный ум есть ум, принявший отдельную жесткую форму; это формальный ум и следовательно добивающийся формул, т.е. накладывающий закон на то, что чуждо закону.
 

        Вот несколько разрозненных примеров. Боюсь, что в них много от моей личной интерпретации. Во всяком случае, на эти темы мы говорили. В заключение немного о журнале "Часы",основанном Б.И. "Часы" продолжали выходить, и он сам удивлялся этому обстоятельству. Впрочем, с самого начала было предчувствие о долгой жизни журнала. Со временем журнал становился лучше. Нашлось немало новых авторов. После тридцатого номера Б.И. писал : "Часы" стали частью города, как его телевизионная башня". Долговечность издания некоторые объясняют двумя причинами. Во-первых тем, что никто из авторов не делал попыток "прогреметь" на Западе. Вторая причина в том - и это объяснение для многих прозвучит неубедительно - что издатель и составители пытались как можно внимательнее, скептичнее и холоднее подходить к русской жизни, чтобы уловить самое органическое, в чем заключен рок и историческое время.
        Вадим Нечаев - приятель Б.И. и свидетель его бесчисленных усилий продлить существование журнала - писал мне из Парижа /февраль, 1982/: "Борис теперь один из руководителей литературного объединения при доме-музее Достоевского. Надеется таким образом легализовать союз свободных литераторов и сделать свой журнал "Часы" как бы официальным. В этом объединении уже примерно сто поэтов и прозаиков. Как я понимаю, "Часы" для него - главнейший интерес в жизни".
 

. . . . . . . .

        Я уже надписывал адрес на конверте, чтобы отправить эту статью Кузьминскому, как вспомнил, что у меня где-то было стихотворение, написанное лет двенадцать назад и посвященное Б.И. Называется оно

 

Прогулка в Ботанический сад
 

 

Блестящий наст, вороний раж,

Вверху ветвей пересеченье.

Почти саврасовский пейзаж

Средь экзотических деревьев.
 

На Петроградской стороне

Американская береза

В воскресной светлой тишине

Фантасмогория и проза.
 

Но все вмещал лазурный день,

Анахронический предтеча

Весны в природе и в судьбе

Просторный мир и нашу встречу
 

И уличный конструктивизм -

Его бедняцкую солидность,

И жизни горькую постыдность,

И кумачевый их девиз.

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга