Наденька
Полякова, не столько - учительница, сколько - рачительница,
талантов и юных душ наших.
Сестра милосердная.
Матушка рассказывала: Наденька ей признавалась, что если
"Костя похвалит - я смело читаю эти стихи", это когда мне
было 20.
Сейчас мне 46, но, Надя - СМЕЛО ЧИТАЙТЕ эти стихи. Они чисты
и прекрасны, и - выстраданы, как многое - вашим поколением.
Мое - пишет другое.
Но эти стихи - хороши.
ПУБЛИКУЮ.
Надежда ПОЛЯКОВА
СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ
Солдаты, пропойцы, калеки.
Безумства спрессованный миг,
Над ликом двадцатого века
Сестры милосердия лик.
В какие одежды рядили
Мы то, в чем признаться нельзя?
Как нас беспощадно судили
За то, что глазами — в глаза.
Над нашей цветочной метелью
Голов леденящая мгла.
А в парках хохочут качели,
Кривые свистят зеркала.
Я, души озябшие грея,
В чужом увязаю снегу.
И тикает миною время
В моем воспаленном мозгу.
Но, пренебрегая злословьем,
Лицо над собратом склоню
И лоб над его изголовьем
Я красным крестом осеню.
"ДА, БЫЛИ ЛЕДИ В НАШЕ ВРЕМЯ..."
Ирэна Сергеева обладала душой поэта и телом
богини. От колен и до подбородка, с широким тазом и гибкой талией, божественной
грудью с розовыми сосками, китайским шелком волос на лобке - она была само
совершенство. Кожа молочной голубизны, руки узкой кисти - подобно Лерке, модели
Шемякина /см. в разделе "Петербург Гофмана"/. Но Ирэна не позировала. Она
отдавалась. Она способна была подойти к мужчине и сказать: "Я Вас хочу." Мужчина
падал. "Костик, - говорила она, Вы знаете, если я называю мужчину на "ты" - это
значит, он не имеет никаких шансов стать моим любовником!" Ленечку Палея она
называла на "ты".
Ирэна была моей любовью с января по май 61-го, и осталась ею навсегда. О поэзии
она говорить не любила, того менее - о политике. С нее хватало своих забот.
Писала она стихи - короткие и тонкие, как пастели. Я ими восхищен и по сю.
Ты не здешний, конечно,
Ты - гость.
Ты, я знаю -
Морская вода.
Я сжимаю,
Беру тебя в горсть,
И тотчас же теряю
Тебя.
Я теряю тебя
И держу -
Словно льда голубого
Кусок.
... На разжатые пальцы гляжу,
На сухой,
Ненасытный песок.
Мне она писала:
СТАРЫЙ ДОМ
Старый дом,
Серый дом,
Синий дым
Над ним.
Мы вдвоем
Не придем,
Чтоб побыть
Одним.
Чтоб побыть,
Полюбить,
Через час - уйти.
Через час
Позабыть
Эти ра-до-сти.
Не сердись на меня,
Не сердись на меня,
Уходя от меня -
Оглянись на меня.
И я оглядываюсь уже 25 лет...
Лишь единожды - оговорилась она "о политике":
Памятники - не фабрики,
Памятники не окупаются.
Памятники современникам -
От времени разрушаются.
... Но от времени и до времени -
Не от времени разрушаются...
1961
Все ее стихи у меня пропали, вычетом
единственного:
НЕИЗВЕСТНОЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ ПОЭТА
След красоты былой,
Память любви бесследной.
- Аннушка, ангел мой!
Аннушка, ангел бедный!
- Бабушка, вам кого?
Десять ступеней стёртых.
Нет его, нет его -
Нет его среди мертвых.
Слава его жива,
В розах его могила.
Ты все еще жива,
Та, что его любила.
Каясь в своем грехе,
Просишь его прощенья.
...Ни на одном стихе
Нет тебе посвященья.
1962
Если это Ахматовой-Гумилеву, то мне это
нравится. Если нет - тоже.
Увы мне, стихов Ирэны я особенно не запоминал, да она особенно ими и не трясла,
в "нонконформистках" не ходила, предпочитая - разумный конформизм.
Кончила она библиотечный, работала библиотекарем в Первом медицинском, путем
чего имела врачей для абортов и прочих несложных медицинских услуг. И себе, и
подругам, да и друзьям тоже.
Летом 61-го я уехал по экспедициям, в Крыма и
Сибирии, и осталась промежду нас - только дружба.
Лет 10 спустя были мы с ней приглашены читать стихи в летний лагерь слепых,
где-то под Комарово. На ночь нам отвели палатку - и всю ночь я проворочался на
своей раскладушке, но на соседнюю - не переместился: слишком дорога была ПАМЯТЬ.
Поутру - отобедали в какой-то вшивой кафешке и
зашли в "Аврору" к Гладкой.
К Гладкой мы и перейдем.
2
"Аврора" устала, ее утомило,
И Делия встала, касаясь кормила.
/Мое, 70-е/
Здесь красная кровь заливает
асфальт,
Здесь русское "Стой!", как немецкое
"Хальт!"
"Каховку" поют на чужом языке,
И венгр умирает на русском штыке.
/1956/
Лидия Гладкая, тогда - жена /или подруга/ Глеба
Горбовского. И затем, на Сахалине:
Опошляют здесь сытые суки,
Как редактор -
красу строки...
И:
За право работы,
которой отдаться,
Но не предаться,
Не потерять /......./ лица.
Драться -
Так драться уж до конца!
Не могу я претензий к Лиде. Это ей я писал -
свои "Венгерские звезды", под эпиграфом из нее:
"Аврора" устало
скрипит у причала:
Мертвою зыбью -
ее укачало.
Мои стихи, хороши или плохи, я здесь не
помещаю, важно - что написал я их. Ей. В той далекой давности - в 59-м году.
И в глаза я Лиду не видел. Где-то, до 67-го. Когда и посвятил ей "Делию", уже
-заву отделом поэзии в журнале "Аврора". Осудил, конформистку.
Осуждаем мы - очень легко. Потом - каемся. С возрастом ли, или просто - как лихо
я в 1-м томе прошелся по Гладкой! 2 строчки - и нет поэта. Дуплетом по поэтам
-уворовывая уже у, сравнительно юного, москвича Володи Меломидова. А Лида была
поэтом. Может и осталась - да я не разглядел. Не похотел разглядывать, поскольку
за бунтаря - держал я уже себя.
Может, будь у меня роман с Лидой - а она удивительно красива, даже после Глеба и
Сергуненкова, и сахалинских лет - я бы посмотрел по-другому...
Но нет - и во мне - чуткости к поэтам. В первую голову - я сам поэт. Поэтому -
задираюсь, херю и харю, то Генделева, то Бобышева, то Нестеровского, то Лену
Игнатову...
Оскверняют здесь сытые суки -
было у Лиды, переврал, по памяти... Осквернить, отмордасить - это нам знакомо. А
услышать голос - хотя бы Юпа - уши воском залепляем, как Улисс или Одиссей /или
-это одно и то же?/ Таковы поэты...
3
А поэтом была и Нонна - с еврейским отчеством -
Cлепакова. Я ее в глаза не
видел, и поэтому держал - за русскую. Как и мужа ее, Мочалова. Но сначала она
была замужем за Моревым. И писала ему /в коллективном сборнике "Венок другу" -
см./:
Кого люблю я более, чем Сашку?
Кому отдам я всё, как не ему?
Отдам бюстгальтер,
лучшую рубашку,
У Элки даже денег я займу.
Уйдет он в Новгород, пропоица несчастный,
Бюстгальтер и рубашку там пропьёт,
Кисть вытрет о штаны, что в краске красной,
А деньги на любовниц изведёт.
И знал я эти стихи еще в 60-м, судил же по:
За синею, синею речкой,
Где ясно привольным закатам,
Медведь раздобыл человечка,
В подарок своим медвежатам... -
покладенному на музыку Клячкиным, поскольку и подсунуто было - мною. А вот образ"Кисть вытрет о штаны, что в краске красной" - отскочил, проскочил мимо.
И если бы не Лозинская...
Сексуальная подруга Слепаковой, соучастница многих и многих приключений - уже
здесьона проела мне всю плешь ПОЭТОМ Слепаковой.
Нонна была пышной еврейкой, в драгоценностях, для хлеба и оных - писала всякую
муть,для души же и друзей - зело отличное:
Ы-буква - слов не начинает,
"Ы!" - блядь кричит, когда кончает.
/совместно с Мишей Германом/
Вполне на уровне лучших строк "Кадетской азбуки". И даже - выше.
А:
Подарил мне милый платье
Цвета модного "бордо".
А я голая в кровати,
В ожидании Годо.
/от Киры Сапгир или Иры Нагишкиной,
тоже легендарные дамы!/
И она ли это писала, или - но уж она точно:
Однажды я, Нанока,
Венцом прикрыла грех,
Решив, что слишком много
Одной меня на всех.
И все тетради у меня исписаны Слепаковой, цитируемой мне по телефону Лозинской.
Частушка:
Из-за леса, из-за гор -
Показал мужик топор.
Он не просто показал -
Он на палку привязал!
А песня, про Надежду Полякову и инженера-путейца:
... Он ей говорил до утра:
"Какие у Вас локоточки,
Какой у Вас пламенный стан!
С фуражки моей молоточки
За
Ваш поцелуй я отдам!"
... Вчера Полякова Надежда
Прыгнула с Тучкова моста,
Ее голубая одежда -
Осталась
на ветках моста.
Надо понимать, уже народная. Лозинская же сообщила, что автор текста "По аллеям
центрального парка / С пионером гуляла вдова..." - СЕРЕЖА ВОЛЬФ. Ничего себе!
Но так обидно, что Нонну Слепакову я не знал. А она была и любовницей
Охапкина...
Да, были лэди в наше время...
Наталья ГАЛКИНА
1. Пролог
Как сад мой сумрачен, как на паденья падок,
Неутешителен, не склонен утешать.
На осень реже он и выше на порядок,
В тиши затверженной намерен он ветшать.
Щелкунчик времени защелкивает челюсть,
И желудь хрупает, и отлетает час.
В затихшем воздухе листвы не слышен шелест,
Пейзаж молчит, как сад, ожесточась.
Здесь юность—выдумка, а зрелость — пережиток
Сад признает одну игру — в «замри».
Пространство сверстано без сносок и без скидок,
Соосна с осенью сегодня ось земли.
Как сад мой сумрачен, как прячет он тревогу
В безукоризненном наборе позолот.
Покуда Оберон своим волшебным рогом
Терпеть и трепетать его не позовет.
2. Театрик
— Как ваш театрик? — Все, как всегда:
Плещется рядом речная вода,
Млеет партер и рыдает раек,
И за прологом идет эпилог.
В яме сидят музыканты ладком,
Первый любовник со всеми знаком;
Грим, парики и котурны при нас,
А на часах-то двенадцатый час.
— А что за пьесу сегодня дают?
— Вроде там плачут, а может, поют;
То ли погоня — аминь да авось —
То ли герой
с героиней поврозь.
То ли хозяин ругает слугу,
То ли пикник на зеленом лугу.
— А режиссер-то в театрике кто?
— Что и сказать вам, не знаю на то;
То ли сапожник он, то ли портной,
Сами не
поняли, кто он такой.
— Как ваши зрители? — Все на подбор!
Плачут, смеются и смотрят в упор.
Есть
среди них маляры и зятья,
Маня, Мария, Маруся и я,
Школьник суровый, веселый
отец,
Старый холерик и юный певец.
И среди прочих различных родов —
Пара влюбленных в одном из рядов.
3. Письмо любимой
Перо гусиное оставь,
Перо совиное ступи.
Пером сорочьим напиши
Письмо любимой,
И пусть она тебе в ответ
Нелепой вставочкой скрипит,
Поскольку вечное перо
Давно сломала.
Письмо любовное сожги,
Письмо служебное порви,
Письмо заветное отправь
Своей любимой;
Не вздумай авиа послать,
Ни заказным, ни
доплатным,
Но старой почте жизнь доверь:
Той, голубиной.
И пусть она тебе в
ответ
Пришлет со штемпелем привет,
С почтовым индексом привет
Под маркой с
видом;
Читай каракули навзрыд,
Читай взахлеб тот текст,
что скрыт
За океанами корыт,
За сушей-бытом,—
Ту, с перышка нездешних крыл,
Живую капельку
чернил —
Должно быть, дрогнула рука,
Когда она издалека
Тебе писала...
4. Образ
Опять лицо твое забыла!
Оно меня весь день дразнило:
То замаячит, то пройдет,
То
промелькнет, то пропадет.
И ученическою мукой,—
Не выученною главой, —
В меня учительша-разлука
Втемяшивает образ твой!
5. Под занавес
Чуть осень заступит на свой круглосуточный пост,
Меня ожидают стволов золотистые
стяги:
Места, где любой стебелек, как космический мост,
Где в каждом дупле по
дриаде, по дятлу-трудяге.
Мы лето пропели и прожили весны вчера,
Смещается музыка и обновляется мода;
Но в
этом саду я сама городская пчела,
Неспешная, поздняя, сонная данница меда...
Рисунки автора
Наталью Галкину весьма часто поминает Гозиас в
своих мемуарах, поскольку она ему приходилась женой. Ко мне она приходила уже с
Чейгиным и Куприяновым, почему и не запомнил. Предпочитал более юных дам, а не
ровесниц, которых ебать - как полкового товарища. Не в кайф. Помимо стихов -
обнаружил и фото ее, на выпускной фотографии архитектурного техникума 1952-1956,
поскольку там же - и моя жена, 5-ая.
Виктор МАКСИМОВ
Сказка про казака Мамая
...И наконец он домчал до заката.
И на холме, где бессмертник цветет, -
огненный бархат отвел воровато
и заглянул на полжизни вперед.
Вздрогнул казак. Зажурился
казак.
Так он сказал: «Мое дело — табак!..»
Там, под луною постылой, бродячей
кралась, талан свой злосчастный кляня,
тень его жизни за тенью удачи,
как тень
цыгана за тенью коня...
Плюнул казак. Вынул острый свой нож.
Так он сказал,
бедолага: «Ну, что ж!..
Уж чему быть, того не миновать...»
Хлеб он достал, да
цибулю, да сало.
Сел на холме вечерять-пировать.
Думать-гадать, как луну
своровать,
чтоб его тень по степи не блукала...
Байка
Только я за порог —
тут и черт поперек:
— Ты куда?
— На Кудыкину гору!
Я — бегом до горы,
там, где тартарары
с высоты открываются взору.
До горы добегу,
покурю табаку,
так и этак умом пораскину,
сигану, где обрыв,
отряхнусь, коли жив,
коли нет — так и пальцем не двину!
Наяда
«Полюби! — заклинала наяда.—
Два полтинника - тоже ведь рупь!
Половинь, коли
целой не надо:
хвост выкидывай, бабу голубь!
Полюби хоть вполсердца!.. Послушай,
не отыщешь такую нигде,
чтоб молчала, как рыба на суше,
чтобы топла, как баба в воде!..»
С полуслова смекнул дурачина —
рубанул ее саблей, хитер!
Все, что
бабье,—швырнул, где пучина,
все, что рыбье,— до дому попер.
Грешно не поместить такие стихи знакомца юности, Витюши Максимова, хоть они и
отдрукованы в "Авроре" №8 за 82-ой год. Когда-то, в 60-м, до его армии -
малость знакомствовали, хотя они с Сергеем Макаровым - были из ЛИТО "Смены", а
мы - у Наденьки, Поляковой. И писано было на его стихи пародий, с Леней Палеем.
Разошлись пути-дороженьки... Это когда нам было по 19 - одно дело, а сейчас по под-полтиннику, он на годок моложе. И сборников его я не видел, изредка - в
"Авроре", да и то, большей частью - портяночная, армейская поебень. Плюс -
военные реминесценции детства.
Но видно и по этим текстам - что работает, что не совсем засох. Макарова-то
читать попросту нельзя: стиль рюс, как и начинал, но рожа - уже поперек себя
шире. Гнусь. А Максимов, Гум говорит, пьет. И пишет. Вижу, что пишет. К членам
он не пристал, а от неофициальных и богемы - армия оторвала.
А он и не лез в непризнанные. В признанные - тоже не очень лез. Как Ирэна
Сергеева, о которой, пиша, я забыл привести ее песню:
Ах, я не сплю, не сплю, не сплю, не сплю...
А уж заснуть - так лучше б не
проснуться!
Ах, ты не бей, не бей на счастье блюдца,
Ах,
ты вина - не пей!
Ах,
ты не пей, не пей, не пей вина,
Ах,
ты не бей, не бей на счастье блюдца!
Ах,
ты испей, испей его до дна -
Он может не вернуться.
Ирэна, впрочем, вина не пила. Горького. Кайф - она умела ловить и без него. Мы
же пили. Понятно, что Максимов - пьет.
