ПСИХFUСК, ЯНВАРЬ 73-го.


тогда началось многое, если не сказать - все.
        Я выступил с "Вавилонской башней", пошли еще и еще выставки, встретил А.Б.Иванова и меня узрела на сцене Малютка, она же - Глуховская-Генделева-Черток. Начался чертогон.
        А подошли ко мне по январю в "Сайгоне" или на Малой - Росс с кем-то и пригласили почтить выставку и почитать на оной. Пришел я на психфак, благо это на Красной, бывший географический факультет в особняке графов Бобринских, памятный мне еще по январю 59-го - там училась моя первая любовь Ирина Ивановна Харкевич, она же - Болотный Цветок, которой и "Туман" /13 окт. 59, на площади Репина, что у Калинкина моста/. Так и завязалось - родные стены, где ждато было ее по аудиториям и курилкам /и курить-то начал - ее для: чтоб изо рта хоть табаком пахло/. И провожато было: через Мойку, по Маклина, и мимо Пряжки - сотни и тысячи раз...
        И приводят меня - туда. Там студентики организовали клуб "Леонардо", чтоб под маркой психологических тестов - выставки и чтения неофициальных делать. Додумались, хитрожопые! И первая же выставка - трех провинциалов: Росса-Захарова из Владивостока, Путилина тоже оттуда откуда-то и Глумакова из Донецка. Первые двое жили и учились в Ленинграде, а третий приехал к друзьям-психологам. На выставке Росс и Путилин ходили гоголем, позировали, как водится, а Саша Глумаков - надыбал пачку бумаги, сел в углу и рисовал чего ни попадя. 4 рисунка у меня сохранились, привожу. За что его и возлюбил: художник, а не позер.
        Чай ходили пить ко мне, благо в другом конце Красной-Галерной, а и вся-то она - три квартала. На выставке ошивались ежедневно, народ пер, а на второй, не то третий день я выставил свой первый поп-арт. Кто-то там на стол черный, из прессованных опилок -рыбку положил сушеную, окушка с палец, а рядом - троллейбусный талон. Увидел я, вырезал рамку-маску, рядом название: "La toit" /Крыша/, техника - "рыба, бумага, металл" /поскольку рядом тут кто-то сразу же гривенник подложил/. Ничего, пользовалась успехом, и даже к гривеннику - то двугривенный, то пятиалтынный перманентно подлипали, которые я прибирал.
        Пито было умеренно, поскольку собирались не для того, а 14-го, перед обсуждением, предложено было мне прочесть поэму. Народу набилось в аудиторию - до потолка, человек 100-200, читал я в красной трикотажной шемякинской безрукавке и шемякинских же кожаных штанах. 100 страниц - это добрый час, при чем была там глава "Командировка от обкома", где поминалась Клара Плешкина. И был я вызван к ней. Но не в обком, а - домой, на чай с коньяком. Читал. В обкоме комсомола, надобно сказать, работали тогда Чурбанов, Тупикин, Плешкина и Мазалова, как на подбор. Но, не взирая на мерзкие фамилии, ребята были - свои. Вадим Чурбанов, секретарь обкома, еще в 62-м имел со мной беседу в "Серой лошади" /кафе Ровесник, на улице Правды, что у Пяти углов/, по поводу привлечения меня зам.завом отдела поэзии в проектировавшемся молодежном журнале /будущей "Авроре"/. Привел меня будущий зав. - Ленечка Палей. Я сразу быка /Вадима/ за рога: "Бродского печатать будем?" Нет, Бродского он печатать не хотел, тогда я понес и Вадима, и журнал, и Советскую власть. А за соседним столиком слухач присутствовал. И рассказывал мне Ленечка, что потом Вадима спросили: "Кто это с Вами беседовал тогда?" На что Вадим сообщил им, что на жалованьи в ГБ не состоит, и могли бы спросить сами. Потом Вадима перевели в ЦК комсомола, где он, получая первую получку, обнаружил еще и пакет, прилагательным. "А это что?" "А это так, дополнительно..." На что Вадим заявил, что и так получает втрое больше рабочего и швырнул пакет в зад. Вызвали его в ЦК, уже партии, и говорят: "Мы Вас очень ценим, но в селе Суселкино или там вроде, в Кустанайском крае - хромает работа, так мы Вас, как активиста, посылаем туда." Так, наверно, и спился в каких-нибудь Суселках... А мы с ним проектировали вечер Бродского в университете, осенью 62-го, собрались у меня дома, Иосиф забыл, и мне пришлось ему звонить, высвистывать, так Вадим назвал в оппоненты на вечере - ректора Александрова, а Иосиф, от себя - астронома Николая Козырева. Александров, говорят, потом полетел, быв замешан в процесс "второй партии", что характерно.
        Плешкину Клару никуда не дергали и не выдвигали, поскольку была полиомиэлитная и еле ходила. Но пеклась и пыталась.

        Я не случайно уехал "не в ту степь", потому что организаторы всех этих выставок и чтений были такие же студенты, комсомольцы и активисты, и шли они на риск и на верный втык - только чтоб позволить выставиться и почитать - нам. И продолжалось это в каждом месте, пока не истощалось терпение "вышестоящих", то есть - партейцев уже. Так и на психфаке.
        Вслед за этим я организовал там с ребятками вечер памяти Аронзона, поскольку обещанный было зал в Доме архитекторов, не то композиторов - не дали, но организовав, я на вечере не был, поскольку с помянутого января - закрылся на дому с А.Б.Ивановым, писали кучу книг и песен, делали детские, подкуривали, и заодно я с Белкиным и Приходько - грохнул для отца Алипия первую антологию "12". Всё это - с января по апрель. И еще Наталья киевская приезжала, Гузя, любовь там, поэма, 4 детских книжки и 1 взрослая, порезвились, одним словом.
        А.Б.Иванов был темной лошадкой. Высокий, с усиками, с седой прядью, прекрасным баритоном, наркоман и алкоголик, обаяшка, он поселился наглухо у меня. За год до этого я сделал книжку "Китобои", оформив ее попсовыми коллажами - трап там веревочный, палубу выклеил из зубочисток, осьминога там из магнитофонной ленты, но так и не кончил. Иванов за неделю или меньше нарисовал всю. А потом еще 3, и еще я начал писать "Последнего точильщика", но только одну строфу, она в шемякинском каталоге, эпиграфом. И работали мы сутками, развлекаясь и отвлекаясь - то я Ленку волоку позировать к Элинсону /см. на фото/, то ее же отдаю в позеж Россу, а она, девочка добрая - говорит потом: "Осталась я у него ночевать, под голову он мне русские сапоги положил, а накрыл - холстом." Скудно живут русские художнички. Росс там комнату снимал у кого-то, иногородний же, да и пожрать бывало не густо. Подруга эта позировала и А.Б., а потом и моим фотографам, и еще Ольгу с собой приводила, но все это был - голый кайф. Кира Гоголева, директор аптеки, тоже уговаривалась, но не дала. Позировать. Так мы и жили - планчик там, или водочка, а чтоб бардак или группенсекс - ни-ни.

        И тогда же нарисовалась Е.Б., ебэшка, Евгения Борисовна Гуткина, Геша... О ней особо. Но - заказала А.Б. серию "Неделя", которую он, нарисовав 3-4 картинки, не кончил, охладел, я ее вмазал по бедности Нортону Доджу в 77-м, когда ни работы, ни денег не было. И еще с десяток рисунков А.Б. же.
        А.Б. был личностью странной. Ни в одном доме приимном - не мог удержаться, чтоб не напакостить, своровать или чего еще. Разрушал им же самим созидаемое, очаровывал - сходу, а потом - гадил себе же в тарелку. "Все дозволено" - так и вылетал из дома и из другого. И у Лозинской и Лонского, с кем на снимке - тоже чего-то ляпнул. И у всех. Кого ни спроси. И не в целях обогащения, а так - чтоб нарушить.
        От меня он исчез в апреле, спёр шемякинский замшевый костюмчик и книжку о парках. А оставил - не на одну тысячу долларов рисунков, по сю продаю. Непонятно. Выяснилось потом, что Геша на нас - по сотне в месяц через него давала, чтоб поддержать коммуну, но я об этом узнал потом.
        Потом же я узнал, что в конце 70-х - он уже преподавал рисунок детям ДИПЛОМАТОВ иностранных, это уже повышение.
        Рисовальщик он - экстра-класс. Академия, архитектурное /не кончил/, а там рисунок дают, не в пример Мухе. Так он и жил, перебираясь из дому в дом.

 

А.Б.Иванов, естественно, в темных очках, Лонский, Лозинская.

Те же без.

 

        И когда я устроил по весне на психфаке - выставку "Графики и фотографии" - Иванова на ней уже не было. Зато был его друг, Толик Барков-Шестаков /о нем - см. в главе "Мы ебали КГБ"/, выставившийся плакатами.
        На сей раз, поимев неприятности с вечером Аронзона /"Почему были одни евреи?" "Почему не было студентов?" и "Почему читали стихи?" - три основных пункта, обвинения/, мы уже были осторожней. Сначала затевалась выставка графики. Я окантовывал, стекла куплялись на Сытном рынке, но два графика меня подвели, в последний момент: Левитин /как всегда/ и Авидон /в первый и - я уж позаботился - в последний раз/. Авидон рисовал тушью на больших листах ватмана жуткие цветы: бегонии, которые невесть чем, питались, и подобные. Я его прочил во весь правый угол, а он - на попятную. Архитектор, за работу бздел, да еще книжечки для Совписа оформлял - "Аиста" Сосноры /безобразно/ и вторую его друга Гены Алексеева - так себе. Словом, слиняли. Тогда я ввел в бой - фотографов: Приходько, Пти, Гран же - как всегда - тоже слинял. Или он у меня на выставке "Под парашютом" завыпендривался? Не помню, за давностью. Словом, фотографы были. А стены...
        Стены - в гнусной зеленой масляной краске, кое-где - шматы штукатурки, заплаты. Живопись еще можно вешать, а графику... Словом, завал.
        Спасла положение Юлия Вознесенская, с год как тому нарисовавшаяся. Спиздила цельный рулон газетной бумаги, из типографии "Правды", где работала. Просто, мальчики ей выкатили, а там - на такси. Может, тираж путем ее не вышел! Но нас она спасла. Выставку мы, предусмотрительно, продержали дней десять "в оформлении". Все, кому надо - знали, и шли. А начальство не знало.
        В понедельник, наконец, отворяем официально. Пришел декан с шоблой-комиссией. Замдекана по идеологии - узрел мое "Эспри маль турнэ" /Перья не в ту сторону, что означает так же - извращенный ум, в переводе/ - красный страусовый плюмаж-перо, на зеркале, под стеклом и в раме, размер - 20 на 30, техника: перо, зеркало - "Кузьминский? ... Поп-арт?! Может, он еще стихи читать будет?! Снять!"
        И первая работа, которую сняли - была моя. Потом еще какие-то плакаты Толика полетели, а во вторник - прибегают ко мне студенты, бледные: "Ты вообще туда не ходи. Все посымали, разгром."
        А я знал, я пытался загодя - подстраховать. Пошел к Женьке Ковтуну, из Русского, не взирая, что он мне за бабу /меня предпочевшую и к себе затащившую/, как-то губу по пьяни разбил. Женя, говорю - ребятам надо помочь. Приди, скажи, что, мол, так мол и так, на уровне любительской, экспериментальной, отчего же? "Ну, говорит, - если б это был Малевич!..." Ах ты, говорю, сука - Малевич! Он себе лежит, мертвенький, и на хуй ты ему, искусствовед, не нужен, а ребята - живые, ИМ - надо помочь! Не пошел, гнида. Зато его сейчас - такие же трупоеды-вонючки, американские уже - на выставку Филонова приглашают. Его, а не Гешу Гуткину...
        Словом, Ковтуну следовало дать по ебалу - образование не позволило... Бля. А выставочки наши - так на этой и прикрылись.
        И, несмотря что и фотографы выставлялись - НИ ОДНОГО КАДРА! Ведь открытия-то не было. Даже и не помню, кто и что там выставлялось. Кто свалил - помню. Это я всегда помню. А выставлялась, над камином, в частности - Доська Шемякина, все 5 ее рисуночков, из которых у меня осталось, почему-то, 3 /секретарша Наталья, надо понимать, не дослала/. И смотрелась круто.
        Ну не помню, хоть убей - кто? Петроченков - точно. Доська. 3 фотографа. Шестаков-Барков. Итого 6. А было 12 участников. Ну я - 7.

        Вот вам и история-мемуар, а всего - 13 лет прошло. Да, Белкин, Исачов. А еще 3?
 

        С этого, собственно, и началось - по крупной.
        Весь, однако, конец 73-го я в общественной жизни не участвовал, занимаясь с Малюткой: сбежал из дома и жил на Льва Толстого, где, вычетом запоя октябрь-январь, был только хэппенинг с Кучинской и дикобразом.
        Малютка оказалась сукой /хотя я сам согрешил с Шашенькой/ и предпочла мне гниду Генделева. Зато я написал "Биробиджан", который дважды проиллюстрировал Г.Элинсон. Но с марта по декабрь - не писалось, пилось.
        Чего я делал летом - ума не приложу. Пьянствовал с толстым бисеком Сережей Зубаревым, из Донецка же, вроде, была и Наталья минская /через которую я не попал на Таганку/ - или это было другим летом? Словом, не помню.
 

        А тут все восхищаются "моей памятью". Она ж у меня - избирательная. Стихи и поэтов, к примеру, помню. Художников тож. Дат не помню. Баб тоже путаю. Помню зато - кто, где, когда и по какому поводу подложил мне свинью: с выставкой ли, с бабой, с добычей стихов, помню замыленные книжки /у меня, не мною/.
        Летом у меня и ушла Малютка. К Генделеву. Это я тоже помню. Помню, как стоял на лестнице, под утро, просил братца Жекочку.

        Помню, что было хуевее - некуда.
        Впрочем, мне по этой части всегда хуево, а гомосексуализму я не обучен. Не тянет, как-то.
        Помню друзей, поскольку их было. Сейчас Росс - в Мюнхене, Путилин - в Париже, а Глумаков, полагаю - в Донецке же.
        Я вот - в Нью-Йорке. Выставки делаю, и эту вот книжку - в которой уже 9-й том.

        Деньги же платят Щаранскому. За шпионаж, полагаю.

        И Алику Гинзбургу. Но не за литературу. Так и живем.

 
 
 
 
 
 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга