ПОЛЕМИКА РЕДАКТОРА МАКСИМОВА С
ПРОФЕССОРОМ Е.Г.ЭТКИНДОМ
/к характеристике поведения носорогов в естественной среде.
По материалам прессы/
Редактор ГЛЕЗЕР, альманах "ТРЕТЬЯ ВОЛНА ГОВНА", № не помню.
РОДИНА ПОМНИТ, РОДИНА ЗНАЕТ,
КАК В ОБЛАКАХ ЕЕ СЫН ПРОЛЕТАЕТ.
Владимир Максимов — человек «интересной судьбы».
Проследим за превращениями этой
личности, точнее, личинки.
Настоящее его имя — Самсонов Лев
Алексеевич. В 1945 году Лева, имея за плечами пять классов, удрал из
дома, бродяжничал, воровал и в итоге попал в колонию, где скрыл свое
настоящее имя и выдал себя за Разумовского Льва Тодоровича. В 1947 году
Самсонов в очередной раз «слинял» — бежал из колонии, приобрел себе
документ на имя Максимова Владимира Емельяновича и, таким образом, снова
«переродился». Но на свободе Самсонов—Разумовский—Максимов оставался
недолго. В 1950 году его снова осудили за воровство.
Выйдя в 1953 году по амнистии, он,
что называется, решил начать новую жизнь. До 1960 года работает в одном
из колхозов на Кубани, пишет заметки в газеты, балуется сочинением
стишков. При этом куколка обнаруживает способности к мимикрии — окраска
стишков смахивала на патриотическую. Перебравшись в столицу, Лева-Вова
полез в «большую литературу». Полное превращение куколки в жука еще не
закончилось, идет глубинная, не видимая миру перестройка. Пока что
литературный мир видит только, что Максимов спивается. По коридорам
правления Союза писателей бродит алкоголик с распухшим носом и мутными
глазами и, нехорошо выражаясь, жалуется на отсутствие свободы
самовыражения.
Пил Максимов все, что попадало под
руку. Трижды находился на стационарном лечении в психоневрологической
больнице с диагнозом «шизофрения вялотекущая, психопатоподобная,
осложненная алкоголизмом». А вот еще красноречивая выдержка из истории
болезни: «По специальности работает мало, последние годы почти ничего не
пишет. Периодически наблюдается состояние подавленного настроения с
чувством внутреннего напряжения, тревоги, подозрительности, для
купирования которых прибегает к алкоголю — пьет дома один. Настоящий
запой в течение 7 дней, перестал спать, видел кошмары... Но оставался
высокомерным, необщительным, пренебрежительно относился к лечению, себя
больным не считал, некритичен к сложившейся ситуации».
Впрочем, врачи были не вполне
осведомлены. Кое-что Максимов втихую пописывал. Он преуспел в сочинении
всяческих пасквилей, порочащих советскую действительность, и эту
продукцию ему не терпелось сбыть на Запад.
Покупатели нашлись. Антисоветские
«Русская мысль» и «Посев» напечатали-таки «избранные места» одного из
клеветнических опусов Максимова. Это окрылило жука, и, радостно затрещав
крылышками, он перелетел на Запад, в Париж. Полное превращение
завершилось.
А это уже не ГЛЕЗЕР, а
ШУТ БАЛАКИРЕВ, из какого-то последнего номера "КРОКОДИЛА". Там еще
проходятся по интиму, что герр Максимов ебет Наталью Дюжеву из
"Русской мысли", а Гладилин - так и вообще выписывает себе баб из
Москвы. Единственно сочувственно помянут Виктор Платоныч Некрасов,
которому предстоит "погибнуть с голоду", но он еще не погиб, а
напротив, пьет /по сообщению кларнета Юлика/, после того, как
Максимов выдворил его из "КОНТИНЕНТА" - единственного писателя на
всю эту лавочку прихлебателей и графоманов - включая и Вову, гадкого
мальчика, суку.
ДВА АВТОГРАФА КЛАССИКА РУССКОЙ СОВЕТСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ В.Е.МАКСИМОВА
/размывчатость можно отнести к пьяным слезам адресата, дрожание руки - гм, - к
состоянию классика/
Володе
Емельянычу МАКСИМОВУ
чтоб не
плакал, носорог сраный,
за свой грех в 1-м томе.
Посвящается
ХАМАРХАНОВУ
Комару и Меламиду
и Катюшке Арнольд
РОДИНЕ НАШЕЙ ВЕЧНО /ПЛЕСЕНЬЮ/ ЦВЕСТИ
/кантата для смешанного хора без
сопровождения/
Музыка Николая Гана,
слова Л. Палея и К. Кузьминского
1. ГОРОД
Белые ночи плывут над водою,
город туманом объят.
И монументы над сонной Невою,
как часовые стоят.
Брошены солнца лучи золотые
на Петропавловский шпиль,
и словно чайки на ряби залива
лодки усталые спят.
Беглые ветры торопятся к морю,
вести к причалам неся.
Город, мой город, без хлеба мне можно,
а без тебя мне нельзя.
Гордостью Родины город, который
вырос у моря, как каменный сад -
город легенд Ленинград.
2. ПОДВИГ
Здесь окопы легли,
как морщины земли,
и легли в эту землю солдаты.
Не забыть никогда
когда плакали мы,
не забыть никогда
когда падали мы -
но вставали во имя твоей красоты,
город мой, ибо верили свято,
что победа рассветом над нами взойдет -
через боль, через жизнь,
но победа взойдет,
мой город, о, мой город.
И гремят над Невою салюты,
обелиски немые не спят -
они память хранят, они память хранят,
мой город, о, мой город.
И горят твои окна ночами,
и величье твое и молчанье -
отстояли они,
мой город, о, мой город.
Через жизнь, через смерть,
через кровь, через ад,
ты пронес свое имя,
город мой Ленинград,
мой город, о мой город.
3. РОДИНА
Ты, Родина моя,
единственный мой свет.
Ты мой единственный маяк
в любых моих морях.
И знаю я всегда,
что ты моя судьба,
ты самый строгий мой судья
в суровых, светлых моих днях.
Всюду живу одной тобою,
верю тебе одной, как сердцу,
взлетаю ли в небо,
бреду ли тропою,
как верят весною
растения солнцу.
Глубиною твоих рек,
высотою твоих гор
мерим дело своих рук.
Здесь родился Человек,
его именем горд
нашей веры новый век.
Над Родиной моей
его высокий свет.
И он - негаснущий маяк
в любых моих морях.
Всюду идет он рядом с нами,
как песня и знамя -
Ленин, Ленин, Ленин.
4. ЧЕЛОВЕК
Зачем живешь, человек,
зачем ты пришел в этот мир?
Я пришел , чтобы жить,
чтобы сеять и жать,
чтобы ветром дорог
полной грудью дышать,
чтобы строить дома,
чтобы видеть дымы
жарких домен моих
на просторах страны.
Зачем живешь, человек,
зачем, скажи, ты пришел в этот мир?
Я пришел, чтоб любить
эту жизнь, как жену,
и поэтому я
в этом мире живу.
Чтобы песню свою,
словно радость разлить.
Я пришел в этот мир,
чтобы сына растить -
для любви.
Зачем живешь, человек,
зачем ты пришел в этот мир?
Я пришел в этот мир,
мир, который мне мил,
чтобы мир сохранить
от разрывов гранат,
от падения бомб,
от убитых детей.
И поэтому, мир,
я иду в этот бой,
ныне и вечно иду в этот бой.
О чем задумалась, земля,
кровь и плоть моя?
Костры и звезды твои горят,
горят для меня.
О людях, рожденных тобой,
думаешь ты, земля,
а люди думают о тебе, земля.
Плачут дожди над тобою, земля,
ветры синие птицами реют,
солнце светит для тебя, земля.
О реках расскажи земля, кровь и плоть моя,
о лунах, отраженных в них,
о дюнах Балтики юной расскажи ветрам,
о людях своих расскажи, земля.
Смотри, смотри, человек,
ты видишь, как мир твой прекрасен.
Гаснут солнца лучи,
светят звезды в ночи,
в желтом свете луны
плещут волны Невы,
и стоит над водой,
над Невою седой,
город, ставший навек
красотой и судьбой.
Смотри вокруг, человек,
смотри, твой город все лучше с каждым днем.
Людям и городу вместе расти,
общее наше дело детям по жизни нести.
Родине нашей вечно, вечно цвести.
/Издательство "Советский композитор",
Ленинград 1972 - Москва, тираж 833 экз.,
цена 67 коп., исполнена 26 апреля 1974 г.
народным хором Ленинградского техноло-
гического института им. Ленсовета/
КТО ЕСТЬ КУЗЬМИНСКИЙ?
Об этом сообщает литературный критик В.Соловьев, ему ли не знать!:
"The same evening I had a telephone call from K.K. He was the leader of the
group of poets, although he was better known for his exotic way of life and his
sexual perversions than for his poetry. Everyone was amused at his bold behavior.
"He'll overdo it," people would say of him, "and get sent to prison." And indeed,
his scandalous way of life did seem to violate all acceptable norms. Furthermore,
against the dull backdrop of the Leningrad scene, it seemed like the highest
form of dissidence.
It turned out that what K.K. wanted to ask me was the same thing Chudinov had
asked me: whether I wouldn't write a critique of the group's poetic miscellany.
This time, however, declining was easier.
What really amazed me about the whole business was not so much K.K.'s duplicity
but the thoughtlessness - almost the frivolity - with which the KGB sacrificed
its victims. And I must admit that this was one of the reasons, although not the
chief one, for my decision to stay as far away from the "Committee" (of Human
Rights - KKK) as possible."
(PARTISAN REVIEW/2, 1982, p.173)
Вроде бы, я действительно, звонил Соловьеву, наряду с Грудининой, Поляковой,
Гнедич, Д.Я.Даром и кем-то еще, кого мы считали честными. Списки, кого
пригласить в рецензенты, приводятся в материалах Юлии.
Но Соловьева, более или менее известного сов. критика, я и в глаза не видел до
славистской конференции в Охайо в 1978. Меня туда привез Джон Боулт отчитать
лекцию по украинским формалистам 17— 18 веков, там же вертелись эти две
мондавошки Соловьев-Клепикова. Видел я их смутно, поскольку перманентно был
пьян, а они были заняты поисками места на этой ярмарке невест. Невест без шансов
и, в основном, естественно, дурнушек. Коротенькие Соловьев и Клепикова -
шарахались от моих кожаных штанов, козьей куртки и бороды. Они посещали лекции
/но не мою!/.
Вполне приличные люди. И в Союзе они были приличными. Соловьев с ужасом
рассказывает, как разглядывал свой хуй /стыдливо называемый им "penis" на
предмет сифилиса от ... рукопожатия с кагэбэшником /р.169, ibid./. He знаю, я
руки кагэбэшникам не пожимал, да они и не предлагали.
Другой вопрос: откуда Соловьеву известны мои "сексуальные извращения"
(которых у меня нет. Ебу только баб, по мере сил и возможностей), а не
литературные труды? Ну, со вторым понятно: в той же статье Соловьев признается,
что рецензировал только "печатные произведения". Отчего и сейчас, печатаясь в закордоньи - ни стиля, ни метода, ни языка - не сменил. Он же у него
естественный, советский. И норм - он не нарушал и не нарушает.
Так что то, что я попал в стукачи в компании с Солженицыным-Сахаровым-Синявским
и Чалидзе, меня не волнует, но, если бы я в свое время прочитал статьи этого
сов. лит. критика, или увидел бы воочию эту мондавошью гниду - фиг я стал бы ему
звонить даже по поручению инициативной группы "ЛЕПТЫ".
Ползают по обширной мошонке Америки эти соловьевы и клепиковы, как ползали там,
ну и пусть их. Еще парочкой славистов прибавится в университетах Штатов,
специалистов по великой советской литературе.
И нет на них политании...
ПОХОЖЕ, ЧТО Я НЕ ПИСАТЕЛЬ,
А СПЕКУЛЯНТ БОРЗЫМИ И ПЕДЕРАСТ.
За
10 лет я дважды был упомянут в "центральной прессе" - один раз - трудами Сюзанны
Масси, по приезде - в собачьей колонке, второй раз - в статье о
поэте-гомосексуалисте Гене Трифонове /после первой статьи в "Кристофер Стрит" в
77-м - меня завалили признаниями в любви гомики, в том числе из тюрьмы/. А в
писателях-поэтах на сентябрь 84-го, по выходе уже 4-х томов антологии - я все
еще не числюсь. Потому что вечно печатаю то Трифонова, то Бродского, а себя - не
очень. Зато в писателях ходит одессит Аркадий Львов, получивший грант Кэннона, в
котором мне - на антологию - отказали. Но он пишет про евреев и Осипа
Мандельштама, а я печатаю Мандельштама же, но Роальда. Половина поэтов в
антологии - евреи, и есть даже гомосексуалисты, но ценю и пропагандирую я их -
"не за это". Почему и приходится жене чертежницей вкалывать /плюс макетировать
добрую треть антологии по вечерам и в выходные/, а в "писатели" я еще не скоро
попаду /если попаду вообще/. Пока я - по прессе судя - гомосексуалист и
контрабандист борзых щенков. Тоже слава. И еще я известен как "эксгибиционист"
/что подтверждаю и многочисленными фото в разных томах./ Чего бояться? Переживем.
