АНАТОЛИЙ РАДЫГИН

  
 
ПОСЛЕДНИЕ КАПИТАНЫ

 

   "Ибо нет закона, ни Божьего,

ни людского к северу от 73-й."
 

   /Дж.Лондон, если не переврал

цифру, в которых всегда был слаб/


        В 63-м носило меня, в аккурат, "к северу". Поселок Сиктях на Лене, 100 человек якутов-чукчей, включая грудных младенцев, брали теплоход "40 лет ВЛКСМ" /бывший "Иссык-Куль", трофей с германской/ на абордаж - в буфете бутылка бормотухи и кусок протухшей колбасы или черствого сыра за 5 рублей, или бутылка водяры с тем же - за 8. Когда в отсутствие наше завезли в поселок 1000 бутылок спирта питьевого /зимняя норма/ - вышли мы из тайги на 3-й день - весь поселок, включая грудных младенцев, насосавшихся градусного молока матери, лежал в лежку пьяный. Собаки ходили на заплетающихся четырех, нажравшись пьяной блевотины, и тоже исправно блевали.
        К тому времени сгорел у нас вездеход, и я чуть "не" вместе с ним /шел пожар-верховик, 100 км фронтом и пламя на 10 метров над деревьями, нами же и устроенный, выхлопной трубой клятого ГАЗ-47, артиллерийского тягача-транспортера, списанного из армии и щедро переданного геологам, фиг с ним/. Кантовались мы в поселке и услышали от Витьки Носенко, завхоза Амакинской алмазной партии историю последних двух авантюристов. Два друга, шкет 17-ти лет и 24-летний урка, взяли кассу в Жиганске /третий по значению порт на Лене, после Якутска и Тикси/, прихватили дробовик 12-го калибра и дернули на моторке вниз по Лене, забирая по пути бензин и продукты у якутов. Хотели прорваться в Северный и двинуть на Аляску. Куда там, век радио! В Сиктяхе их уже ждали. Пока они заряжались в магазине у кривого Витьки-якута, вернулись - а лодку их уже слямзили. Залегли они за валунами со своим 12-м. А против них - все население поселка, с мелкашками и карабинами. Сам председатель зверосовхоза в них три обоймы выпустил. Витьку Носенко - так и подбивало /сам рассказывал/ ударить по якутам в тыл. Однако, пробились мальчики, в тайгу ушли. По дороге палатку у якута прихватили и пару оленей. А из Кюсюра уже ментовня поднавалила, с овчарками, по следу чешут. Вшестером спящих их, двоих, окружили, сначала дробовик из палатки вытянули, потом - прострелили одному ногу, а другому ногу и руку, после чего решились брать. Допрашивали их в избе у Витьки Носенко, он и рассказывал. Погорели, чижики. На 10, минимум, намотали. Но что терять?
        Бежали, рассказывали геологи, власовцы из лагерей на Таймыре, шли по Северному полярному, не одну тысячу километров, где на квадратный километр - полдуши населения, и эта полдуши - четко пулю впилит во всякого беглого. Сол рассказывает, якуты за беглых - отрезанными руками отчитывались, не тащить же живьем. Знакомо. Однако, говорили, власовцы те - до Аляски добирались-таки.
        Валят люди. Несколько лет назад - эсминец на учебных на Балтике - дернул всей командой в Швецию, повязав комсостав, но под руководством СЕКРЕТАРЯ ОРГАНИЗАЦИИ ВЛКСМ судовой! Помели перед самой Швецией, самолетами и подлодками окружили, а на корабле - ни снаряда, учебные. Не доверяют морячкам.
        И правильно. Гнида Генделев, служивший на Кольском, под Никелем, рассказывает, что не то рота, не то целый полк - в 72-м в Норвегию рванула. Я там работал, на Аллареченском и Заполярном рудниках, это не так уж трудно. Карацюп с собаками Индусами - на всех не напасешься, а водоплавающих сук - еще не завели. Спаниэли мелковаты, а ньюфаундленды - добродушнейшая тварь, не немецкие овчары!

        Валят люди. Валят тайгой, водой и воздухом. Планы вынашивают. Один друг, ювелир-художник, излагал Шемякину план уйти в Швецию, замаскировавшись под льдину во время ледохода. Бар там впереди построить, ноги в валенки и резину, велосипедную передачу и винт, и - заворачивай направо. Я там, правда, возражал: а ну, как ледяные заторы на выходе в Финский - бомбами долбить начнут? Но это я к слову.
        Друг мой с 17-ти лет, Григ /гумилевец и киплинговец/ еще и в 25 - носился с идеей устроить пионерский яхт-клуб на Камчатке и выйти в море под черным флагом. С другим другом, в 74-м уже, обсуждали мы возможность слинять на метеошарах, балласт же сбрасывать на головы ментов и на крышу Литейного. Не проблема.
        Самолетных процессов - не счесть уже. В 63-м году самому Иосифу Бродскому шили попытку угнать самолет. "Но обнаружив, что бензина в баках для полета за границу недостаточно, Бродский от этой попытки отказался", писала в "Окололитературном трутне" "Вечерка". Я-то Бродского знаю, и знаю, что он не знает, не только где баки, но и на чем самолет летает - на керосине или метиловом. Так что зря шили.
        Вплавь же - тоже пробовали многие. Меня в 61-м чуть в Турцию не унесло, пограничники поймали, а скульптор Олег Соханевич /см. песню Волохонского-Хвостенки/ в этом даже преуспел. Сейчас он живет в Нью-Йорке, в самом буйном квартале /местных гангстеров он при первой же встрече подписал на больничный на месячишко/, все окна у него прострелены, а чернотня зовет его "Сумасшедший Дьявол". Стресс-скульптурой занимается, листы железа дюймовые гнёт. Но таких, как Соханевич, мало.
 

        Капитану же Радыгину - не повезло. Повязали на выходе. Поэт Анатолий Сорокин донес, друг и собутыльник. Дальше передаю слово Радыгину, во 2-м томе я решил отступить от своей отсебятины, говорить за других, пусть он будет документальный. А какое все это имеет отношение к поэзии - полагаю, будет ясно из цитируемых писем Радыгина. На одном бульоне варились, Гумилевым в 50-х дышали, а потом - кто какой пайкой баловались, я - дурдомовской, он -  лагерной. А поэзия - вот она.
 

        Пишет Радыгин:
 

      "... Чего картеры захныкали, относительно энергетического кризиса? Воткнуть тебе в два отверстия два кабельных фидера и сразу энергии по крайней мере на весь Юг вдосталь - и все в двенадцать киловольт!
      Эх, Костя, с твоей бы энергией и размахом не стихи собирать, а антисоветскую партизанщину организовывать /а что? Я не против! - КК/, все арафаты только бы от одной зависти повыздыхали /хороший украинизм?/! Остается только пожелать, чтобы твое дело, к которому ты себя считаешь призванным и преданным, и дальше держало тебя на этом благородном градусе горения. Извини за выспренность, но есть вещи, ради которых живем..."
 

      Из другого письма:
      "Я тебе уже двадцать раз говорил, что благородного честолюбия автора мне хватило на первых две-три публикации, потом любая публикация в России или здесь меня уже не интересовала, т.к. я все считаю лепетом, по сравнению с тем, что я хочу и, возможно, смог бы выразить. Потому, лучше вовсе молчать, чем, извини, восемнадцать авторов на шесть читателей... Это вовсе не умаляет авторов, у некоторых настоящих и гениальных и шестерых-то не набиралось. Я предпочел бы батальон корявых ребят не шибко стихоядных или экипаж эсминца для моей внутренней ритмики и тоники..."
 

      Пишет:
      "Получил твою шикарную расписную писулю и попробовал устыдиться. Когда-то я, как личность импульсивная, послушал тебя, заразился энтузиазмом и наобещал на пол-тома. А уже через полчаса взвыл и пожалел, что заслушался сирену в кожаных штанах... Потом долго тянул, и когда решил, что ты заслуженно послал меня в соответствующее место, коего я в отношении поэзии и заслуживаю, тогда стало спокойнее...
      . . . . . . . . . .

      Кстати, в сборнике РСХД как раз мой венок идет после нелюбимой тобой Анны Андреевны! Перед ней - Исаич, а после меня сразу Андрей Платонов, совсем не худшее соседство! Так что "затухлая мадам" хочешь ты или не хочешь а не последняя поэтесса этой несчастной земли! Кстати, хоть и шибко длительно но гумилевско-ахматовский альянс имел место...
      "Ами" раздирай, как хочешь. Посажу сейчас Аллку перешлепать парочку сонетов из других венков. А вобщем никакой системы нет и видимо не будет, пойми, Костя, отошел я от этого, столько во мне ненависти и понимания гадости мира сего, столько мало надежд на какой-то просвет, что не могу ни читать стихов, ни тем более писать... Кругом только шестой гумилевский конь и ничего более, кроме дерьма. Не только духа, денег поганых и то заработать не удалось.
Вот, после текстов, дам их историю и конец очередной иллюзии."
 

      Пишет о поэтах, которые там, и на том, которые:
      "Костя, милый! Не щекотят меня проклятия американских поэтов в евтуховский адрес - их /американских интеллигентов/ больше волнует ненависть к собственной буржуазной стране и радость по поводу ее разложения, ослабления и разрушения, родственная такому же пафосу русской интеллигенции начала века мне более кажется опасной и отвратительной, чем польза от их недовольства кремлем или евтухом...
      Толю Клещенко я знал мало, слышал только, что он оттянул срок. Читал его книжку стихов "Гуси летят на Север", и какую-то менее интересную книжку рассказов, вышедшие почти одновременно, по-моему в 62-м или 61-м. Однажды поднимался я по лестнице в Союзе на Воинова и услышал спор на средней площадке лестницы -Клещенко орал на молодых литщенят, что они олухи, верхогляды, что их петух в жопу не клевал, что они портянок не нюхали, что они, романтики вшивые и костра-то наверно запалить не сумеют! И тогда кто-то робко вякнул, что не все такие, что среди нас де и такие, как Радыгин есть! Это еще кто, жестко вопросил мой тезка, "Слушай мою команду" "Право руля, лево не вилять!"? "Исполнить и доложить!"? Знаем мы, дескать, этих флибустьеров, которые с собой на приключения и гальюн и койку и камбуз возят! Тут я нарисовался и улыбаясь сообщил, что очень мне его коечно-камбузно-сральная формулировка по душе и попросил продать образ. Он не смущаясь, вопросил: "Где плавал, на чем." Я доложил. Он очень серьезно повернулся к остальным спорщикам и взял свою тираду обратно. Он знал /они нет/, что такое советский промысловый среднемерный и маломерный флот. Что это вечная пьянка и поножовщина, что это собачья жизнь и в порту и на борту, что это каторжная, грязная, мокрая и вонючая работа, для всех, не исключая мастера и стармеха. Потом мы выпили и на этом наше знакомство и кончилось - через месяц я отправился добирать барачный опыт, для полного права быть у него в своих ребятах... А как он пропал - не знаю - просвети!
      /О Клещенко - см. в моей статье о Гитовиче. - ККК/
      Леня Палей смотрел на меня обожающими глазами и писал специально для меня абордажно-сингапурские-бомбейско-гриновские зурбаганские баллады. Мне они казались неуклюжими и дешовкой. Но когда он принес мне свои вариации на русские фольклорно-исторические темы, мне они показались интересными и лучшими, чем сосноровская фамильярность со стариной. Клюевщины было в меру и хорошо /конечно я имею в виду клюевщину только стихотворную/. Он был последним с кем я поговорил перед убытием надолго. Потом он держал связь и демонстрировал привязанность ко мне с Аленой Казьминой, которая несколько лет считалась моей "ждущей" - и только после нескольких лет моей упорной атаки созналась, что никуда от ростовских колоколов и калужских березок не поедет. Так я и за Леней следить перестал. Стихов у меня, естественно нет.
      Еще раз предупреждаю, что пишу, преодолевая досаду и лень. Чту и ценю твою борьбу за спасение современной русской поэзии, но у самого не поднимается рука ни творить ее, ни спасать и потому на меня, больше чем на благодарного читателя, не надейся...
      . . . . . . . . . . . .

      Можешь меня проклясть, но не буду я разлюблять или низводить с заслуженных тронов моих королев. И Марина в вечно изрубленном доспехе и ЕЕ Величество Анна в драном но всегда королевском горностае до сих пор, давно наизусть тысячекратно повторенные хватают меня за горло спазмой созвучания, согнева, сочувствования, сомоления! Ведь любая строка ЕЕ Величества заставляет споткнуться, как гениальная первая строка нового шедевра! Ведь взять эту первую строку, и невозможно написать плохой стих во след ей! Строка не позволит ! Потрясающие бабы! Нищие царицы! Ссыльные боярыни! И не могу найти в их высокой стихии ни грамма примитивной бабьей кокетливости, рисовки, скудоумных рефлекторных ужимочек, столь свойственных даже талантливым бабам и которые мы им привыкли прощать. Тут прощать нечего - и при этом стихи в самом прекрасном смысле женские. С Большой Буквы! Просто многих, даже неплохих мужиков отпугивает настоящее женское величие , отпугивает страшно редкое в женщинах благородство, мудрость и вещее прорицательское чутье - слишком тяжко быть рядом с такой царицей, слишком непросто быть вровень с ней. Многие могут это, но это для почти всех нас требует постоянной самодисциплины, изнурительного слежения за своими реакциями, репликами, поступками, оценками, даже в быту. У Анны это было просто, как дышать! Я уверен /и даже не могу представить как!/ что и в самом убогом сексе она вероятно была величественной!
      А ты говоришь, "с парохода!" Да я, в конце концов по должности обязан сыграть шлюпочную тревогу, а того, кто спихнул человека с судна имел право взять под стражу без разрешения прокурора! Такие вот капитанские права!"
 

      О море:
      "Морскому загибу меня учили, но не увлекся я им и позабыл, как и прочие аксессуары морского колорита второго сорта мне оказались как бы второй свежести и так я себе ничего и не наколол...
      Быть в "последних авантюристах" мне привычно и заслуженно /кстати мое корыто в точности соответствует моему характеру. Когда изумленные американцы и португальцы здешние и греки, этакие капитаны от Багрицкого, видели меня, входящего в гавань или в ресторан, они не могли удержаться от вопросов: никто из них, не только в океан в тумане и шторме, а через Гудзон переехать бы на таком судне не взялся бы. Ни радара, ни лорана, сплошные течи, тралы собственноручно сшиты из лоскутков, помпы чуть дышат, генератор не работает, лебедки и такелаж со времен царя-Гороха и поэтому первый и изумленный вопрос: "Вот кантри аре ю фром?" "Рашия" ответствую - понимающее мычание в ответ и качают головами "вот, мол, отчаянные ребята, теперь понятно, почему они там в Сталинграде выстояли..." а я продолжал интриговать: "А знаете, что это за корабль?" "?????" Отвечаю, понизив голос до доверительного шопота: "Помните, маэстро Колумбус потерял свою "Санта-Марию"?" Кивают... Знают. "Так это она и есть...!" Сначала идиотское изумление, а потом взрыв хохота и несколько пинт пива перед моим носом и пушечные хлопки по моему горбу! А когда моя дульсинея, частично содрав с себя рыбью чешую и смазочные материалы, появлялась на палубе, старые португальские гидальго не выдерживали и тащили нам даже свои старые и тайные промысловые карты для копирования - что моя синьора немедленно и сдирала! За мой сезон с "Бабой-Ягой" мне положена специальная мореходная медаль - удержать ее на плаву и даже хватать рыбку время от времени - это нужны особые таланты, не стихотворным чета!/
      Конечно, больше таких корыт я покупать не буду, только новые и только хорошие, на что надежды практически нет..."
 

      О траловом флоте /на котором работал и Коля Рубцов/:
      "Думал я, какие морские сплетни и ихтиобайки могут стать тебе полезными, заметил, что о судьбах рыбьих пород твои знания побольше моих. /Чудак, я ж биолог! - ККК/ Так что я тебе тут добавить вряд ли что смогу. А относительно колорита - пожалуйста!
      В мое время мурманский Траловый составлял ни много ни мало четыре сотни вымпелов, как у нас военных моряков говорят. У причалов стояли крупные РТ в пять, а то и в шесть корпусов! Треть должна была быть на промысле, треть - в пути, треть у причала и на слипах. Так что невыход в море трех-четырех коробок сразу создавал пробки и толчею. Выгоняли в море довольно точно к сроку и поблажки не давали! А что делать старпому и стармеху, если никогда к отходу больше пятидесяти процентов экипажа нет!!!??? Операции "выборочное траление" с санкции начальства и местной милиции проводись ежедневно и грузовики к ним привлекались. /См. у Рубцова - "Старпомы ждут своих матросов..." - КК/. Никакой возможности не было выяснить у какой из тридцати тысяч блядей местных /не считая окрестных!/ ночует твой второй механик или боцман, тралили наугад. В любом парадном, /помнишь, Володька Высоцкий поет: "А, поскольку я бичую, беспартийный, не еврей, я на лестницах ночую, где тепло от батарей"/возле всех злачных мест, в вытрезвителях хватали не вяжущих лыка полуживых забулдыг и заныривали в их бумажники. Неписанный закон - в этом случае ничего себе "на память" не оставлять, могли убить за нарушение! Смотрят старпом и стармех в эти замацанные, заблеванные "корки" и вслух мычат: "матрос первого класса... Чиф? Тебе не надо?" Или: "Второй механик. Дед, тебе не надо?" Если надо, - за руки, за ноги и в кузов, на судно, после Тюва-губы, как наберут пресную воду, никаких путей на берег или на бывшую коробку нет - кадры и бухгалтерия уже постфактум оформляют перевод, судовую роль, тасуют папки, карточки, денежные ведомости и даже заботятся о барахле, если осталось на прошлой коробке, которой "не достиг"... А если не нужен твой профиль, аккуратно документы на прежнее место, в тот же карман, доступный для следующей "траловой экспедиции"... Бывало встречают два таких поисковика и наколками делятся: "Там за углом гостинницы "Арктика" валяется электромеханик, если надо - берите, у нас есть". Или ."Только что в милицию потащили повариху, пьяную и буйствующую - если нужна - догоняйте!" И так просыпается бедный матрос или кочегар, только вчера пришедший с двух-трехмесячного рейса и нацелившийся хоть пару недель гульнуть на берегах, в какой-то незнакомой каюте, толкают его в бок незнакомые чумазые рожи, на вахту мол, вставай, уголь - штыб ебаный - замучал, де, а он очами с похмелюги хлопает, где это мол я, и что за пароход, впадает в короткое ритуальное буйство, но не больше, чем на минуту /больше - неприлично!/ и берет либо лопату, либо шкерятник-нож и идет...

      Когда ЧеКа очередной раз сплавила меня с Камчатки, вернулся я в Питер, но по определенным причинам продолжал интересоваться делами на западной Камчатке, регулярно ходил я в газетный отдел публички на Фонтанке, куда с некоторой задержкой поступали камчатские правды и неправды... Тогда и заметил я забавную закономерность, которой в "точке" не оказываешь внимания, потому, как участник... В каждой газете список-таблица всех западных комбинатов с юга на север - двенадцать числом. Каждый нормальный день хоть малый уровень добычи, но всегда есть. Если вдруг по всем сразу комбинатам нулевая добыча - смотреть в сводку погоды не надо - тайфунит и никто в море не двинулся. Но вот вдруг - везде добыча есть, а на самом южном комбинате - нуль! И так дня два... Потом вдруг на следующем, посевернее - нуль, плюс и первый, начальный на нуле. Еще через день-два "отключается" третий к северу комбинат и так один за другим. Шерлоку Холмсу и мне гадать не надо: идет пароход, везет получку! После получки все население комбината от начальства до уборщиц пьют - да так, что иногда и дизельные электростанции и холодильники останавливаются, и радиостанции в эфир не выходят, и самолеты застревают на местных аэродромчиках... Потом, где-то на пятом-шестом комбинате /а продолжается отключение по-прежнему на север с юга/ первый комбинат начинает шевелиться, оживать и всегда с мизерной добычи, с похмелюги не наработаешь, через день два - второй, но никогда не догоняя! Так, не видя, только по цифрам добычи узнаешь, когда, куда, с какой скоростью, с какими задержками двигался этот пароход с получкой, все его эволюции, и похохатываешь. Такая селяви!
      Правда, вот тебе одна ихтио-промысловая сплетня: в шестьдесят втором весной /да и год вперед/, когда я там в Охотском море бултыхался, донимал нас краб! Донимал так, что дыхать было нечем! Поднимаешь трал или снюрревод, а там на полтонны рыбешки жалкой - три-три с половиной тонны этих паучищ безмерно страшных и безмерно вкусных! Развязываешь кутец - и все это с рыбешкой вкупе майнаешь, минуя палубу, прямо назад в тихий охуян, потому как ради той рыбешки час махать руками, выбрасывая каждого краба персонально, просто невыгодно... А дело в том, что за три-четыре года до этого в экологических целях добычу краба запретили, береговые линии остановили, людей разогнали. Краб и обрадовался и расплодился и размножился и начал царить на грунтах! И вкусный был и сочный и все остальные качества в себе развил! Но, не тут-то было! Добывала краба на экспорт только одна плавучая краболовная флотилия /для кремля и на экспорт/ а открытие крабовых линий на комбинатах вдоль берега яростно саботировалось местным начальством! Причины? А, простые. Баночка вшивой камбалы в томате давала приход комбинату, например 35 коп., а такая же банка дорогого краба всего 15 коп.... Казалось бы тоже доход - все равно... ан нет - такой низкий доход потому что с крабом много ручной работы - требуется больше людей, а тут сразу на эти жалкие пятнадцать копеек наворачивается удвоенное и утроенное количество скандалов и конфликтов, зарез с жилплощадью, нехватка продуктов /там даже картошка не растет/, и даже рост преступности с убийствами соответственно - так что гибнет этот пятиалтынный и даже приплачивать бы пришлось...
      И с судами та же история. Разослали по этим комбинатам сейнерчики и траулерчики малые и новые. И беду вместе с ними. Какую? А вот какую: все рыбаки получают "с хвоста" - что взял - то твое, а все начальство, получая ставки и стопроцентные полярные, этим добычным доходом не "щекотилось", как ворьё говорит. Они приехали сюда давно, сопливыми комсюками, давно сложили свои буденновки в сундуки, свои маузера в зимнюю смазку, долгое время часто бывали единственными людьми, способными поставить собственную подпись, получали спокойно свои сумасшедшие ставки, пересиживали всякие терроры и кампании в тиши, обслуживали ставные прибрежные неводы /в основном ради весеннего икряного лосося/ и не чесались и проблемами не мучались. А тут им суда дают! Заплачешь! На каждом судне, даже самом маленьком, по сов. законам обязаны плавать не меньше трех дипломов - штурманы и механики в любом сочетании, но не меньше трех! А чуть побольше и радист еще - там особая категория, спецдоверие и спецконтроль /о радистах еще особо пропишу!/. И вот, изыскивай для этих грамотеев квартиры /и ведь семьи у этих проходимцев бывают!/ и дети иногда, значит и еще рабочие и служебные места для баб и места в детсадишке для мелюзги. Значит мехмастерские надо расширять и запчастей склады и инструментарий и станочный парк и опять же одним запьянцовским слесарем не обойдешься, как раньше все-таки старые одноцилиндровые болиндеры и кавасаки это одно, а большие двенадцатицилиндровые дизеля, у фрицев сделанные - другое! А в этом запьянцовском краю, как организуешь постоянную добрую диспетчерскую службу, постоянно включенную радиовахту, постоянную бригаду для экстренной разгрузки сейнера, подошедшего с моря внезапно? И ни копеечки прибавки к их достаточно высокой ставке! И до пенсии могучей два-три года осталось! И потому взялись эти коммуняки за вредительство - никакой Промпартии с жалким Рамзиным не справиться! Привозит кто-нибудь /и я тоже/ приличную рыбку - смотрят с ненавистью, напрашиваются на скандал. Сел кто-нибудь на мель или запорол генератор или потерял трал на камнях - встречают как ироя и чуть ни задницу целуют, потому как для них это подарок - повод к очередной радиограмме в центр: заберите де парохода, наша специфика не для пароходов! С пароходами уплывут и их лишние хлопоты и, мол, вернется безмятежное житье /так же как и этот беспокойный краб/. И главное на что жмут /вообще-то правильно/, на невозможность нормального базирования. И то. На полтыщи километров - галечный пляж на пять-шесть миль в море вглубь. Ни единой бухточки. Во время штормов, прыгаешь на якоре в полумиле от берега, как поплавок - ни работать нельзя, ни на берег не выбраться - такой накат, прямо как цунами, любого, кто подцепит мели у берега, немедля первая же волна превратит в мятую консервную банку! Жены, как дуры, неделями ходят по пляжу, машут, дуры, и мы машем, дураки, - трезвые, голодные, иногда, и злые постоянно! А речушки с камчатских гор, проложившие русло в этом галечном массиве, при сильных штормах меняют русла и устья иной раз на несколько километров! Если перед тайфуном успел, продираясь днищем, в такую речку влезть, рискуешь остаться в старице без связи с морем и потом все трактора окрестных колхозов, пердя и надрываясь, устраивают волок, длящийся иногда месяц! Конечно - нормальные хозяева сговорились бы, поднатужились и построили бы где-то в середине защищенную гавань, а в обе стороны вдоль берега узкоколейные рокады - но, повторяю: хозяева, а не коммуняки, у которых я не могу вспомнить ни одной резолюции, где бы в каждом слове не было двух-трех прегрешений против Кирилла и Мефодия... Кстати, это еще один чисто персональный фактор, не любит начальство "спецов" именно за их чуть заметные ухмылки над их резолюциями...
      Такие дела, как говорил Курт Воннегут...
 

      Кость! Если бы я знал, что мою тираду о ЕЕ Величестве королеве Анне ты собираешься друковать, я бы написал и позвонче и не так бессвязно, как есть - если ты и правда хошь мое преклоненное к ней отношение обнародовать, может я потом и напишу достойнее и выше и святее и в тех же размерах? А?
      Да, забыл о радистах. У них под рукой эфир, следовательно и все "голоса", потому как морские станции имеют острые "пики" приема, легко протыкающие всякие помехи, избирательность называется. И музыка западная и все прочее могло бы не только слушаться, но даже и нагло включено в трансляцию для всего экипажа! Потому все рубильники для всех /даже навигационных!/ радиоприемников убраны в радиорубку и без его ведома ничем, даже капитан, воспользоваться не может! Например - радиопеленгатор у меня на севере - только Марса и Венеры не ловил, а Штаты, Англию и тем более Норвегию, так как дома с дикторами говоришь! И с товарищем мистером Голдбергом прямо как визави! И включал я этот пеленгатор почти каждую вахту, прося у радиста "перебросить высокочастотный рубильник на пеленгатор". Прихожу с моря, вызывает меня вежливый вкрадчивый дядя и делает комплименты моему рвению в использовании радиосредств для навигационных целей. Я мягко улыбаюсь. А потом он, сука, открывает вахтенный журнал радиста, где каждое включение пеленгатора отмечено, и мой журнал, где этих обсерваций и следа нет! И смотрит на меня умными, все понимающими, проникновенными глазами... Думал я, что буду хитрей. Слушая БиБиСишные сплетни, стал писать в вахтенный журнал обсервации и даже невязки. Опять вызывает меня чуть менее вежливый и чуть менее вкрадчивый дядя, опять произносит те же комплименты, и когда сличение журналов к моей победоносной радости уже закончено, он вдруг из-за шкафа вытаскивает мои навигационные карты, где этих невязок и поправок, естественно, нетути. Я опять мягко улыбаюсь. А его умные, всепонимающие, проникновенные глаза становятся от визита к визиту все холоднее, совсем как поведение моря в пушкинской "Сказке о рыбаке и рыбке", с каждым визитом все жестче. Я догадываюсь, что такой у него не первый и не единственный, и что он пресекает нежелательные слушания на всех судах теми же безошибочными, не оставляющими лазеек методами. Основным же фактором остаются лойяльность и покорность радистов, подстрахованная стукачами, следящими, чтобы штурман и радист не вступили в сговор, не слушали передач /не фиксируя нигде!/ и провокаторами, которые в Голдберге не слишком нуждаются, но постоянно клянчат и у радиста и у штурмана таких передач или хотя бы их изложения... А так как в ЧеКе приемники тоже без помех - они точно знают, когда должно было быть преступное включение, потому, например, что такую-то весть БиБиСи начало передавать тогда-то, а никак не раньше. Радист или штурман поделившиеся со стукачом, например, новостью о чьем-то свежем аресте, были в море и ниоткуда, кроме, как от пеленгатора, преступно включенного не по делу, узнать не могли - улика налицо! Такие вот наши морские орехи... Куда там Орвеллу! У нас все проще, приземленнее и беспроигрышнее.
 

      Кость! Марию Целесту или Санта Марию или в просторечии "Бабу Ягу" я послать тебе могу, но мне заранее не нравится, /я предугадываю!/ повод для ее появления в коллаже. На таких постояннотонущих корытах даже Россия уже давно не плавает. Публикация этой фотографии доставила бы пропагандистскую радость советским Геббельсам, которые могли бы этот коллаж прямо показывать моим бывшим коллегам, из которых все капитаны второго ранга, четверть капитаны первого и пять-шесть уже и адмиральствуют. "Вот мол, до какой средневековой вонючей скорлупы опустился изменник и даже хвастается ею /и ее-то потерял!!!/, в то время, как вы, верные советской родине, водите эскадры и соединения и стали грозой морей /таки стали.../
      Фотография же Бабы Яги в доказательство моей гумилевской романтичности /а такое и вправду есть.../ как-то низводит меня с политического бастиона на некий детский лужок, этакую взрослую снисходительность к моей романтической инфантильности дозволяет... Не жалаю! Так что твое горячее желание ее надруковать меня не увлекает."

 

        Чудак! Да я бы коком на твоем корыте плавал - БЕЗ замполита, без речей и стукачей - половина твоих адмиралов на то же пошла бы! Неее, не будут они публиковать это фото: ведь корыто-то, хоть и сито - а СВОЕ, рыбку-то ты на нем не по заданию партии и правительства ловил, болтался в своей скорлупе по морям и Атлантике не по трассам, радиопередачи в журнал не писал - ЧТО еще человеку нужно? А что корыто - так мне вот пан директор лодку надувную шестиместную на 40-летие подарил, вариант того клиппербота, на котором я в 62-м тысчонку миль по Лене и по притокам - Усунку, Молодо и Арыылаах-Сээнэ прошел, когда уже вездеход погорел, и как я радуюсь! В Мексику желаю плыть, как Ален Бомбар. И - МОЖНО! Вот это-то "можно" - и корыто купить, и в Мексику плыть - Советы и не станут пропагандировать, они не дураки, как и твои капитаны. Так что не боись, включаю.
 

        Но пишет поэт и капитан Радыгин:
      "Разбазариваться по газетным статейкам, жечь полновесные литературные снаряды и патроны по разным русским новым и старым словам не охота, жаль выношенных мыслей и пережитых фактов, потому что повторяться потом не считаю возможным. Книжку бы соорудить! Знаешь, как ты замечаешь, моя манера общения с читателем не самая скучная, я конечно могу заковаться в броню псевдонаучной лексики, я достаточно легко могу перейти на наукообразный, псевдофилософский стиль, и столь же легко на псевдоостроумную полулагерную феню - может быть доверительный треп о вещах серьезных или при том же серьезное отношение к тому, что почиталось пустяком, и смогут сделать книжке эффект и успех. Черт его знает, не шибко гениальна была слащавая Бичер Стоу - поставила Штаты раком, вплоть до гражданской войны. Много писалось трактатов не глупее "Здравого смысла", но именно он был толчком для рождения Соединенных Штатов! Не хочется тешиться напрасными надеждами, но кто знает, какая книжка вдруг выделит сама себя из моря подобных и окажется не напрасным трудом...?
      Поэтому, /я еще и тут поспрошаю/ отпиши мне, что ты знаешь о механике получения грантов и авансов. Мне нужно не меньше шести месяцев, чтобы остаться наедине с машинкой и книгами - и книжка в русском варианте будет сделана - материала - взахлеб, на слушателях испытанного, предельно правдивого и всем интересного, хотя и почти ни для кого не "приятного". Все события моей биографии, достаточно нескучной, привязываются к вопросам: Что же такое сегодняшняя Россия, чем она грозна и остался ли путь остановить ее, не слишком искалечив, или наоборот, не искалечившись. Вопросы судьбы Израиля и еврейства, блеск и нищета эмиграции, литература и политика, эксгумация и попытка реанимации религиозных трупов, наши авторы, философы, учителя и айятоллы, их труды вредные или пророческие, их успех незаслуженный или провал столь же несправедливый, и все это вперемешку с притчами, историями и иллюстрациями, нечто вроде этого письма, только отточенней, упорядоченней и композитнее, что ли...
      Где добыть 6-8 тысяч, чтобы не сдохнуть в это время и не бегать на завод? Дело еще и в том, что хождение на завод замедляет писание в три-четыре раза, а злободневность, политические угрозы, даже константные, усугубляются или отступают на другие планы слишком быстро, это не восемнадцатый век - сегодня даже державы рождаются и успевают умереть раньше, чем успеют написать их несколькомесячную историю... Попробовал бы кто-нибудь аргументировать восточные проблемы, отношения наций к монархиям и революциям, к религиозным традициям или разбойным инстинктам на примере например .... Ирана?! Год назад? Полгода? Сейчас? Завтра? Не только политические книги - газетные заметки могут за время набора устареть на несколько лет, а во время верстки еще на столько же обогнать события! И еще - делая такую книжку, которая заденет все короны и все алтари, все сколько-нибудь заметные персоны, нельзя допустить ни единой ошибки в цитате, переводе, дате - ни единого повода обвинить себя во лжи, шарлатанстве, отсебятине, исторической или философской малограмотности - сволочи всегда на страже! Поэтому работа в библиотеках, с подшивками, добыча редких трудов и цитат, ответственный перевод должны занять, может быть, не меньше времени и труда, чем бойкое письмо! Где взять аванс? Кто мог бы дать? Какого объема и характера должна быть заявка? Чьи рекомендации и ручательства достаточны, чтобы уменьшить испытательную работу до минимума? Хочу все знать! Как Михалков!"

 

        А я знаю? На эту антологию мне гранта не дали, сказав: "Вот если бы она была мексиканская, или негритянская..." Русские - не нацменьшинство в Техасе. Аванса тоже не дали. Ничего, не в России!
        К биографии героя /Толика Радыгина/:
 

      "Родился я в Питере в больнице Эрисмана как раз 1 июля 34-го, /удобная дата, как раз в середине года , когда еще были в тюряге полугодовые посылки и если меня их не лишали за строптивость, то получал как раз к Новым годам и к дням ангела!/. А рос на улице "Дорога в Сосновку" - прямо как судьба, потому что первый мой мордовский лагерь в поселке Сосновка и находился. И бабулина хвамилия была Шпеер, т.е. шпиён - т.е. заранее обрекалась на ту же статью, и от рождения имел родимое пятно - четкую свастику, видимо не столько приязнь к германским фокусам, сколько радикальный протест против фокусов русских...
      Сукины дети, мои милые родичи /как оказалось в либеральном последствие/ были битком набиты Гумилевым, Ахматовой, Сашей Черным, Мандельштамом, Ходасевичем, и даже Цветаевой, а сжав зубы, не смели в ужасе перед застенком их разжать... И наблюдали, как на их глазах нас нафаршировывали хрестоматийной чушью. ... Мы, дети, естественно, фонтанировали стишками и единственно, что они могли выразить, это похвалить кусок-другой, если стишки хоть чуть отличались от казенной трубы и барабана... Об изгнанных, расстрелянных, растоптанных, сосланных, запуганных, естественно - ни гу-гу... Так что звонкой скорописи, технически правильной версификации насобачился довольно рано. Убожество мышления, историческая, философская и литературная малограмотность были тогда всеобщими и обязательными, как трудовая повинность и военная служба. Таланта было мало всем. Требовалось чье-то влияние, какая-то школа, какая-то нешкольная культура, которой мне зачерпнуть было и негде...
      От блокады вовремя унес ноги еще перед первой зимой /а я - не. - КК/, потом долго комплексовал, почему не стал героем еще в восемь лет!
      . . . . . . . . . . . . . . . . .

      После войны наступили нелегкие дни. Семь классов кончено. Работать было рановато, учиться дальше - не по карману. Нашли по-жидовски правильное и мудрое решение: ремесло двухгодичное с общагой и хоть голодной, но пайкой и вечерней школой. Со времен гибели второго храма родители, не давшие сыну образования, а дочку не выдавшие замуж - смертельные грешники! Так что я два года жил в Апраксином и вечерами, голодный как пес, возвращался из вечерней школы как раз во время театрального разъезда от Товстоногова, мимо тогдашнего подъезда "Ленправды" и "Смены", потом уже в самом Апраксином мимо "Лениздата".
      В сорок девятом кончил ремесло /как электрик/ и девятый класс. Как раз к тому времени маманю перевели на работу в Эстонию, для бурной русификации эстонской культуры и как раз в район Кохтла-Ярве. Туда я и распределился вкалывать в шахте, чем я тогда, как человек самой сталинской профессии /какие тогда профессии были несталинские?/. Хотя сланец лопатой я не греб, но световое, трансформаторное, водоотливное, транспортерное, бурильное и врубовое оборудование, кабельное хозяйство - все было бронированным, против коржей и обвалов и потому вкалывать приходилось, но я был глуп, молод, самоуверен, спортивен, сексуален и слеп. Вокруг еще чистили Эстонию от приличных людей, а я и не видел...
      Еще после седьмого класса /перед ремеслом/ пытался устроиться в среднюю мореходку, но вдруг за месяц-полтора перед ее началом взяли и расформировали... и документы роздали назад. Отложил море до конца десятого, т.е., до высших мореходки или военно-морского. Так и прошло. Кончил вечернюю школу, поступил во Фрунзе, бывший Морской корпус... Плавал, а с осени казарменный институт, служба, топание на парадах, при тех же сопроматах и теормехах и интегралах, что и нормальный студент. И конечно, истекал на юнкерские стишки. Откровенный барабан и милитаризм, шибко мне тогда было приятно сознавать себя, идиота, частицей великих и праведных сил.
      Надо отдать должное их /этих великих сил/ проницательности. Я еще по щенячьи мечтал послужить им, а они уже по кругу моего чтения, по постоянному поиску /и ожиданию ее/ справедливости высокой и ленинской, по всему, что рано или поздно приводит сначала к запретным интересам, потом к сомнениям, потом к критицизму и, наконец, к ненависти и вражде, причем к ненависти литературно оформленной и вражде квалифицированно вооруженной... Они меня просекли намного раньше меня самого! И началось - сначала еще на втором курсе все было подготовлено, чтобы меня выкинуть - а это не просто изгнание из института, а расправа примерно равная, как с преступниками в трибунале, а кое в чем и хуже...
      Я и не знал, что мои стихоплетские способности /кстати, мои первые стишки напечатались в Кронштадте в эскадренной газетке/ превратили меня в "живой труп". Политотдел не стал меня спасать фактически, он спросил рьяных командиров с торопливыми людоедскими замашками: "А кто будет создавать литературные сборники, за которые вам дают премии, а за отсутствие которых вас взгреют? А кто организует блистательные и остроумные шоу, которых никто из вас, ни из ваших послушных и лойяльных мальчиков ни сочинить, ни отрежиссировать, ни сыграть не сумеет? Кто организует вашу остроумную стенную прессу? Ведь если заметят явное снижение уровня, ни поощрений, ни премий вам не видать!" И тайно решили расправиться со мною, когда я так и так буду на пороге, перед окончанием. И я еще годами служил, плавал, учился, сдавал экзамены, готовился к нормальной службе, женился, писал стишки, строил планы, а практически я был для них свиньей на откорме, был нечеловеком, этакой литературно-режиссерской машинкой и был обречен расправе вне зависимости от того, как я служил и учился... Так и сделали: за три месяца до выпуска и диплома, без всяких нарушений, растоптали, разжаловали, выкинули как тряпку штрафным матросом на Северный флот /Балтика и Черноморье для нас были закрыты - считалось "курорты"/. Служить полагается сначала, т.е., пять лет и пять лет снова - хороший срок и никакого диплома, и репутация как у зэка и семья молодая и все псу под хвост. Вся изнанка советской жизни с грязными казармами, с темной массой перепуганных и забитых сверху мужичков, и их же жестоких друг к другу, вся зоология российских армейских, деревенских, казарменных, пересыльных, сезонно-вербовочных одиссей хорошо запомнились и глубоко отложились... Вдруг поперли Жукова, и хотя я и не был жертвой его самодурства /а с ним лично и столкнуться тоже пришлось/, посчитали меня "потерпевшим", вернули /но уже не в Севастополь, чтобы те, кто разыграл спектакль с "врагом народа и флота" не были в стыде перед, так сказать, лицом/. Кончил я училище, и диплом получил и звание, а тут как раз знаменитое хрущевское сокращение и выкинули меня к моему облегчению "на гражданку". С одной стороны радость - выскочил из пасти, во-вторых радость - довольно легко и мало заплатил за знание изнанки сов. службы. С другой беда - о визе на загранплавание и мечтать нечего, после приключений, делать ничего, кроме плавания и писания стишков дежурных не умею, возвращаться в рядовые строители коммунизма не хоцца, да и не брал никто, жива была инерция: до 56-го офицер, уволенный из кадров, был как правило пьяницей, дураком или сифилитиком, до нас других и не отпускали, и в кадрах к таким "бичам" /от англ. beach - моряк, списанный с корабля, сиб. - бродяга. - КК/ привыкли и не верили. Оставалась одна дорога на морскую свалку - в рыбаки! Тогда еще наша великая родина не имела могучих БМРТ с сотнями людей на борту, со всякой электроникой и автоматикой, зато океана я нахлебался за эти годы - под завязку /все еще надеюсь, что это мне здесь все-таки поможет!/. Да не тут-то было. За шесть лет без единой аварии и при постоянном"выполнении плана" меня шесть раз снимали с капитанских и старпомовских должностей, потому что как раз тогда, исчерпав советские воды, стали посылать суда подальше от советских берегов... Убедился я в оперативности и неумолимости наших любимых органов и понял, что дорога за колючку мне обязательно обеспечена - не сейчас, так попозже. В перерывах между камчатками и чукотками, мурмансками и либавами, после очередного изгнания крутился в домишке на Воинова и к удивлению своему имел успех! Вероятно, еще училищная политика "не пущать, но использовать" осталась в силе, и сам я в короткое время захватил в питерской "молодой" литературе не по возрасту, стажу и таланту высокое место... Армия бездарных графоманов злобно мне завидовала, жалкая кучка истинно талантливых ребят косилась с усмешкой, а я снова сбегал от голубых и круглых шереметьевских гостинных на скользкие палубы сейнеров и траулеров, в надежде что "может хоть на этот раз, в таком забытом месте, на таком самом худшем корабле, /специально искал похуже и попозабытее!/ не тронут!?" Не тут-то было - обязательно трогали! Потом, на следствии, мне прямо сказали, что постоянные уходы мои от литературной кормушки, о которой мечтают тысячи бездарей и сотня талантливых, и к которой не подпускают десяток настоящих, это - была этическо-политическая демонстрация, которая была слишком заметна и потому непростительна! С Сёмой Ботвинником мы не пили, здоровались только издали - не знаю, что влияло, либо он меня считал выскочкой слишком сильным, либо я его в поэзии слишком мизерным. С такими ребятами как Глебушка Горб /тогда еще талант и тогда еще диссидент/, с Сашей Кушнером, с Соснорой, с Уфляндом, с Тарутиным и другими начинали практически одновременно, Нинка Королева тоже там начинала, Бобышев и другие "чистые" и "нечистые" прочные оппозиционеры и ныне скурвленные отступники -"все промелькнуло перед нами..." И корифей нынешний Битов был в наших компаниях, и коммунист Толя Поперечный свою поэму, где "рязанские мадонны", чёл мне прямо с черновика - всякой твари в том ковчеге хватало. Правда я, благодаря последним /ох, не последним!/ разорениям и безденежным метаниям по камчаткам после изгнаний, в компании не слишком вязался - пить за чей-то счет для меня было и осталось неприятным долгом, если не могу его в любой момент выплатить, т.е. пригласить и угостить сам. Кроме того, мой "успех" у Прокопа /А.А.Прокофьева - КК/ и прочих, отталкивал от меня настоящих, а я, всей душой к ним тянувшийся, все-таки не лез, надеясь, что ЧК все-таки оставит меня в покое... Дурак! Один только раз я снял маску, да и то на момент, когда Ося /Бродский - КК/ явился на секцию поэзии специально устроить "пощечину общественной безвкусице" и во время чтения вскочил Лева Куклин и заорал: "Остановите этот жидовский вой!" /чего Ося-таки добивался!/, а я вскочил и заорал, что Лева, де, хам и что-то о своем тембре поэта, но спохватился, вспомнив, сколько доносчиков сидят вокруг и смакуют и Осино вольтерьянство и левино свинство и мою глупую дон-кихотовщину... Такого великого шамана, как Ю.Шесталов, Наташка Грудинина, и потом я, делали сами, а Микулька Шульгин - вообще сделан мной на сто процентов - все его камлания за первые три года - это мои камлания под наших "гуронов и ирокезов", как я их открыто дразнил.
      В союз меня протащить не успели /да я и не знаю, позволило бы ЧеКа/, зато Литфонд я подоил прилично, как впрочем и он меня. Книжка, которая вышла примерно за полгода до ареста, даже с моей точки зрения была убогой, этаким уходом в сторону и от поэзии и от совести. Правда, я не употребил в этой военно-морской и рыбацкой чуши ни родную партию и нежнолюбимое правительство, а ленин прошел только раз, да и то в виде ледокола. Потом я умудрялся эту книжку от друзей прятать, а когда узналось, что экземпляр есть в лагерной библиотечке, попросту спер и уничтожил!
      Так что ты видишь, что ни в диссидентах, ни в ниспровергателях, ни в гениях я не ходил. О моей антисущности хорошие ребята узнали только когда меня скрутили на границе /продал меня Толька Сорокин - имел я к нему слабость, к пьяни и подонку, потому как бывший был ЗэК, хоть и бытовик/.
      И еще, наши разночинные таланты меня немного стеснялись - я немного французил, немного инглизил, имел слабость к исторической литературщине, пускал в свои рассуждения всякие латино-грецкие притчи, цитировал разные средневековые максимы /часто ничего больше из тех трудов и не зная!/ и потому меня побаивались, как "шибко ученого" и сноба. Было не так, был я проще и все боялся, что мою чугунную ненависть к окружающему разгадает слишком много людей... А многих и не надо было. Я почему-то числился даже не за Большим домом, а аж за Москвой! Но от этого их "заблуждения" или наоборот "ясновидения" потом было не слащавее...
А потом тюряга. Год следствия в грузинских вонючих камерах, да психушки /тогда "проверяли" всех/, потом дважды по три года во Владимирке, а из трех лет мордовских зон - полтора годика карцеров и БУРов, в основном за слишком квалифицированные подготовки к побегу... Инженерия моих побежных подготовок была, как теперь вспоминаю, на пугающе большой высоте изобретательности и дерзости, но опыт и многочисленность стукаческой прослойки вокруг была еще гуще... Вот и запирали понадежнее...
      А потом тебе известно. Конец срока, надзор в Тарусе без всякого права выезда. Потом виза и Израиль, который оказался совсем не бастионом против большевизма и российских имперских аппетитов, а теперь Штаты, та река в которую бросают щук вроде нас, имея ввиду, что вода тут достаточно отравлена...
      Так что можешь писать обо мне, как о бывшем поэте. Во первых я утратил тот благословенный дальтонизм и кривизну зрения, которая стихотворцу необходима, а во вторых я стал думать и знать о русском народе столько и так, что просто безнравственно выражать это именно русским языком...!
      Вот и все."

 

        Договариваю за Радыгина. Радыгин поэтом остался, но как остался и Арсений Тарковский, перегорев за полвека молчания. Отчего /а не в пику лагерным бардам/ им и избрана граненая форма сонета, даже венка. "Суровый Дант не презирал сонета..." Сонетом и терциной надо писать этот безумный мир. Если писать.
        Но вся информация, Радыгиным аккумулированная, вместилась бы лишь в "Божественную, скажем, трагедию" или, скажем, в крутую прозу. Но никак не венок. Нельзя быть философом в нашем мире. Можно быть лишь Илюшей Бокштейном, со стихами которого меня Радыгин и познакомил. Тщились даже сборник издать. Теперь и издам, Институтом. Пишет Радыгин /"Посев", сентябрь 1975, стр.41/:

      "Есть в лагерях некий ритуал: когда арестант выходит на свободу, надо попытаться, если арестант рассеян, запуган или безволен, заставить его пожать "на прощание" руку кому-нибудь из тюремщиков, да так, чтобы все видели! Илюша Бокштейн был безобидным, незлобивым и безмерно рассеянным человеком и, когда он выходил из зоны, провожаемый множеством товарищей, начальство поручило именно /лейтенанту по политчасти - КК/ Иоффе /все-таки "земляк"!/ вырвать у него рукопожатие. Толпа провожающих и кучка начальства замерли, когда Иоффе, улыбаясь, с протянутой рукой двинулся к Илюше. Бокштейн поднял недоумевающий рассеянный блеск своих могучих диоптрий: "Руку? Вам? Вы... предатель еврейского народа!" И пошел сквозь ворота под торжествующий вой как евреев, так и антисемитов..."
      И примечание Радыгина: "Я слышал, что именно Илюше Бокштейну посвящен знаменитый "Бумажный солдатик" Булата Окуджавы..."

 

        Поэты и антиподы /по характеру и по стилю/, солагерники, Радыгин и Бокштейн - встретились снова, в моей антологии...

 
РАДЫГИН:
 

      Приехал я в лагерь еще свеженьким "дежурным поэтом" у Куртынина. Естественно, все лагерные поэты и те, кто на это звание претендовал, решили показать мне место, не задавался дабы. Они прекрасно понимали, что получать гонорары в Совписе, Лениздате, Ленправде и Смене ни крамольным поэтам, ни модерным не приходится. Они точно знали, что без сучьих стишков не обошлось и поэтому, не рискуя прямо обвинить меня в недавней еще советчине /что было бы справедливо/, они обрушились на меня по части формы. Для них поэт, пишущий в рифму или соблюдающий, не дай Господь, размер - был чем-то вроде недорезанного буржуя для вдохновенного чекиста с маузером. Вот тогда я и психанул, сказал, что "примитивный" канонический стих себя не исчерпал и я нарочно возьму форму самую жесткую, например - сонета, нет, хуже - даже венка сонетов и выложу ихние же идеи ничуть не хуже их. Так что венки я стал писать не от избыточного снобизма или старомодности мышления, а в пику моим лагерным кузьминским!
      Так вылез первый венок "Восход кровавый и закат кровавый
                                             Печаль темна и ненависть остра..."
      Дам тебе пару сонетов из него, весь смысл венка /а за этой системой, эволюцией проследи!/ строится на моей изначальной вере в могучие потенции народного гнева на возможность, необходимость и неизбежность революций-контрреволюций. Вот примеры:

 

Случайным здесь и слабым не видна

Та, что давно бы зрячим видеть надо,

Враждебности китайская стена

И выдержки голодная блокада.
 

Когда ж взрастешь ты, наша баррикада,

Куда грядешь, сермяжная страна

То в панике испуганного стада,

То в бешенстве степного табуна.
 

Ты в забытьи сивушного порока,

Ты бездорожно-лапотно грязна.

Скажи, какого звать тебе Пророка,

Чтоб встала ты, стряхнув похмелье сна

В своей неотвратимости грозна,

Безмолвна и оправданно-жестока.

 

И еще один из того же венка:
 

Попробуйте согнуть дамасский нож,

Загадочную мощь арабской стали.

Попробуйте в узорчатом металле

Смирить упрямства яростную дрожь
 

Мы нарушали схему и чертеж,
Мы в тиглях бурь закалку обретали
И в спектрах наших бедствий вдруг найдешь
Упругий хром и ядовитый таллий.
 

И тяжкий молот бьет, наверняка

Не угадав рождения клинка.

Мы выжгли в душах углерода ложь,
Мы жестки и крепки, а значит - правы.
 

Не пробуйте сгибать. Такие сплавы

Скорее поломаешь, чем согнешь.

 

      Потом написан был венок "Толковище с Богом". Он не сохранился, смысл его был в том, что пытался убедить Бога, что мерило страданий и заслуг сменило цену с евангельских времен и что новейший Завет надо бы сызнова написать. Были там такие строчки:
 

Скажи, Господь, зачем в потоках лжи

В церковных песнопениях унылых,

За низким пресмыкательством ханжи

Ты проглядел святых, тебе не милых,

Что вновь идут на крест и под ножи

Исходят болью на штыках и вилах...?

 

      Или о соавторстве моего Апокалипсиса:
 

Соавторы молчат у Кольских круч,

Они молчат в норильских недрах стылых,

В карагандинских угольных распылах,

Под тяжкой синью магаданских туч...

И как они, упорен и колюч

Чертополох клубится на могилах.

 

      Однако, все пишущие по-русски, включая Вальку Соколова, убедили меня в том, что для русскоязычных людей разговор с Господом Богом может быть только один - молитва, а всякие попытки с Господом дискутировать - отрыжка традиций жестковыйного народа, который себя рабом божьим не полагал, а общался с Богом на договорных началах, Завет имел, определенные паритетные привилегии. Поэтому и похоронил я этот венок.
      Потом появился космический под названием "Женщине, отставшей в пути". Самое обидное не то, что женщина отстала в пути /другая нагнала, и успешно/, а то, что после меня появилась куча, гора, акиян космических стихов и даже венков, в которых обыгрывалось космическое одиночество, отрешенность, эйнштейновский парадокс разрыва времен и невозможность возврата. Негде и невозможно доказать свой приоритет в этом жанре и в аллегориях, впоследствии затопленных пошлостью и многословием. Даю куски:
 

                          /питерская тема/
 

Еще звучит, еще пророчит что-то

Приморский верет, пожиратель миль.

Еще вдыхают истуканы Клодта

Балтийской ночи водяную пыль,

Еще брусничным запахом болота

Пропитан город - каменная быль,

Еще несет адмиралтейский шпиль

Высоких парусов тугие шкоты.

Его камней невиданная гемма

И взбитый штормом облачный плюмаж,

И бронзовый поэт, и Эрмитаж -

Извечная лирическая тема,
Моя неповторимая поэма,
Та, что тебе теперь не передашь.

 

                        /невозможность возвращения/
 

Та, что тебе теперь не передашь,

Любви и слез измученная вера...

Но если даже путь сойдется наш

В конце орбит без времени и меры

И я начну на траверзе Венеры

Входить в параболический вираж,

Навстречу прыгнет радостный пейзаж

Твоей благословенной атмосферы -

Меня земля не примет из полета,

Изгнанник и отступник, я сгорю

В тяжелом саркофаге звездолета.

Тебе я только вспышку подарю

И нитью серебра прошьет зарю

Последняя, неслыханная нота.

 

                        /творческое одиночество/
 

Последняя неслыханная нота
К твоей земле плывет издалека,
Как самая прекрасная строка
Из древнего испанского блокнота.
Прикована к веслу моя рука.
Я Дон-Кихот и автор "Дон-Кихота",
Как дезертир космического флота,
Заочно осужденный на века.
Я совершил последнюю из краж,
Я захватил в преступный свой вояж
Мой дымный океан в грозе и пене,
Серебряных ночей косые тени
И соловьиный в молодой сирени
Последний угасающий пассаж.

 

      И магистрал всего венка:
 

Вскипает плазма в бешенстве распада

В косматых снах оранжевых планет,

Где ни измены, ни забвенья нет,

Я растворился. Слов и слез не надо.

Она пришла, жестокая расплата.

Умрут приборы и померкнет свет.

Написан заключительный сонет,

Исполнена последняя соната.

Пронзая звездный голубой витраж

Лучом прощальным горестного взлета

Еще звучит, еще пророчит что-то

Та, что теперь тебе не передашь, -

Последняя неслыханная нота,

Последний угасающий пассаж.

 

      После этого появился венок "Кориолановский". Взверил я, дурак, что научат уму-разуму мою идиотскую родину некие фортинбрасовцы, какие-нибудь варяги и превратят ее в цивилизованное царство... Ну, нечто вроде современной Германии и Японии. Как мы теперь с тобой замечаем, эта надежда была не меньшей маниловщиной, чем ранее - было выражено в "пугачевском" венке. Выбирать из него будешь сам. Корректуры - это не поздние исправления, а восстановление искаженного изустной передачей.
      Венок, который в "Ами" полон, как ты заметил, столь же фантастических надежд на то, что где-то за морем, в каких-то армиях, под какими-то знаменами я нужен и нужен настолько, что некогда мне заниматься там на русской земле даже любовью. О чем я Натали сообщаю достаточно четко.
      Так и нерожденным помер венок, который я начал было, очутившись в желанных местах, где стоят Синайская гора, страна Самсона и страна Деборы и снова обретенные вчера меч Макаби и откровенье торы... И кончалось:
 

И как всегда, враги со всех сторон.

По выбору, по жребию, по знаку

В жестокую библейскую атаку

Возьми меня с собою, Гидеон.

 

      Как ты знаешь, гидеоны в кампанию меня не взяли. За ту же самую национальную семейную жестковыйность.
      И наконец, здесь уже задумывался я о судьбах поэтов на мушке, о тщете земных надежд, об острой враждебности мира /всякого мира/, о нашей никчемности в наше время. Венок должен был начинаться "на Черной речке или на Второй..." и кончаться загробно:
      "И как ни высоки авторитеты, но рукописи все-таки горят..."
 

      Вот такая история. Можешь ее интерпретировать как хочешь или не излагать вообще, а тебе на закуску одинокий шуточный сонет:
 

На глади флотских карт, у корешков
Пузатых книг и корабельных лоций
Мы возжигали сполохи эмоций
Цветастым хламом юнкерских стишков.
Ах, что за договоры, Гуго Гроций,
Между битьем и обжигом горшков?
И камерных стихов смертельный стронций
Вкорябан в стены каменных мешков,
Веселый звон военного металла
И мрачный скрип заржавленных тенет.
Хорей и ямб, терцина и сонет...
Аид и Рай, Голгофа и Валгалла...
И камерных, и юнкерских хватало,
Вот только камер-юнкерских все нет...


      Ну, вот тебе и все. В последнем сонете соблюдены правила тезы-антитезы, столкновения и прочие аксессуары сонетного стандарта. Что в венках было бы уж слишком трудоемно и для читателя, пожалуй, слишком жирно.

                                Желаю удачи!
 

      P.S. Гуго Гроций - юрист и историк, отец современного дипломатического протокола.

 

 

ИЗ ВЕНКА СОНЕТОВ /В ВЕСТНИКЕ РСХД/
 

Примечание редакции:
"Венок сонетов" написан в тюрьме г. Владимира.
 

1.
 

Пылают у моих усталых ног
Листки стихов...
Я жадно жгу бумагу.
Я жадно пью отравленную брагу.
Я от невзгод и бедствий изнемог.
 

Но мне кузнец неведомый помог.

В сиянии горнов он подобен магу.

Он вытянул изломанную шпагу

В кинжальный ослепительный клинок.
 

И я опять спешу в привычный путь.
Преодолеть гремящие пороги
На узкой, но устойчивой пироге
 

Вооружен для схватки, грудь на грудь.

И снова не манят меня ничуть

Камин покоя и костер дороги.
 

3.
 

И ждут меня, как в скучном эпилоге,

И все считают сколько дней в году,

И ждут, что я, как блудный сын приду

И припаду лицом к отцовской тоге.
 

Не ждите! Мне носить мою беду

По тропам, где увязнут козероги

Иглою пропадать в горящем стоге

И замерзать на заполярном льду.
 

Дают мне силу в многолетней пытке

Ни клятва, ни присяга, ни зарок,

Но мудрых истин золотые слитки.
 

Я хорошо усвоил свой урок.

Оставьте слабым слабые напитки

Ленивый квас и добродушный грог.
 

6.
 

Когда придет неотвратимый срок

И грохнет гром в моем краю посконном.

Солдаты мы, но будет нелегко нам

Дослать патрон и отвести курок.

 

Провал измены черен и глубок.

Философ от него ползет к иконам,

Фрондер к ярму, республиканец к тронам,

Я в правоте ужасной одинок.
 

Потопчут, растерзают и сомнут
За свой родной, отечественный кнут.
Да! Я живу с врагом в одной берлоге.
 

Прости, Россия-мачеха, прости

У нас не будет общего пути,

Когда меня поднимут по тревоге.
 

7.
 

Когда меня поднимут по тревоге,
Я потянусь к английскому мечу,
К хохлятской сабле, к тюркскому клычу,
К литовским вилам и к грузинской тохе.
 

И пусть подходят ордами косоги

Душить Редедю я не поскачу.

Заплачены ясаки и оброки

И буря гасит Пимена свечу.
 

Приверженец версты, сторонник фунта,

Вчера сменивший лапоть на сапог,

Придется выбрать, пошлый скоморох,
 

Пожар вторженья или факел бунта,

Свободу или два аршина грунта,

Набат Руси или Роландов рог.
 

14.
 

И отступая, умолкают музы,

Когда война в оглобли колесниц

Уже впрягает диких кобылиц

И Лист в эфире вытесняет блюзы.
 

Азарт и страх поселков и столиц,

Вражда, любовь, симпатии и вкусы

Уже вошли, как минусы и плюсы

В сухие коды боевых таблиц.
 

Что мне законы, кодексы и билли -

Я разрубил, как в древности рубили,

Своих сомнений спутанный клубок.
 

И брошены под гусеницы танков

Развалины чужих воздушных замков

Пылают у моих усталых ног.

 

15.
 

Пылают у моих усталых ног
Камин покоя и костер дороги
И ждут меня, как в скучном эпилоге
Ленивый квас и добродушный грог.
 

Но я все жду, как прежде на пороге

Когда придет неотвратимый срок,

Когда меня поднимут по тревоге

Набат Руси или Роландов рог.
 

И я чутьем угадываю час.

Торпедоносцы прибавляют газ,

Эсминцы взяли якоря под клюзы.
 

Настороженны, холодны и злы

Расчехлены тяжелые стволы

И отступая, умолкают музы.

 

 

      Тексты же "пугачевские" включить не можно, поскольку подаренный мне Волохонским единственный тот выпуск "Ами" /где и Веничка Ерофеев/ замылен у меня уж с год милейшим профессором Мамантовым.
      Впрочем, сонеты они есть сонеты. Интересны только содержанием, да четкостью формы, а так они все на одно лицо.
 

      Радыгин же сонет умеет.
 

      Впрочем, и сам Толик куда-то пропал, съехал не оставив адреса - поди теперь, ищи по всей Америке /или Европе?/.
 

      Любопытная параллель насчет "двух аршин грунта" /сонет 7/ с Моревым, у которого были строчки:
 

Два с половиной метра мертвым,

Четыре метра - живым.

 

      И он, и Радыгин - одного поколения, сочетание романтизма и острой социальности. И - крушения надежд.
 

 

 

Апрель 22, 1986. День рождения В.И.Ленина, гори он. Года два уже, как кэп Радыгин - помер куда как на суше, в Сан-Антонио, штат Техас. Грязный, на 90% мексиканский, городок, где, кроме ресторанчиков по каналу - ничего и нет. Филиал школы военной, Тринити коллэдж, что-то вроде университетика и ша. Душно и тошно, вроде и город, но так - мексиканская деревня. И главный оффис по делам иммиграции, где я, наезжая, отстаивал в очередях за гражданством американским, а потом - плюнул и остался "не гражданином". Ебись она в рот, эта Америка! Где лучшие люди дохнут -Белинковы, Радыгины, а политические проститутки и вшивые гешефтмахеры - живут, припеваючи. Вот и Толика нет, еще одного из антологии... НО Я ЕЩЕ ЖИВ. Говорю.

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ О КАПИТАНАХ


10 лет назад квартира Юлии Вознесенской была обложена ментами за попытку отметить 90-летие со дня рождения Н.С.Гумилева. Союз писателей отказался обсуждать этот вопрос, поскольку дело о "контрреволюционере Гумилеве" оставалось еще в силе. Отметили, однако ж. Неоффициально: Юлия читала Гумилева, Володя Федотов играл на дудочке.
И во вчерашнем "Огоньке", №17, апрель 1986, с портретом Ленина на обложке и с титлом "22 апреля - 116-я годовщина со дня рождения Владимира Ильича Ленина", на стр.26-28 - вполне презентабельная подборка Гумилева, с фото Наппельбаума и вступительной заметкой неизвестного мне Владимира Енишерлова. О судьбе Гумилева сказано: "Жизнь Н.С.Гумилева трагически оборвалась в августе 1921 года." Ша. Опубликованы стихи "Волшебная скрипка", "Андрей Рублев", "КАПИТАНЫ", "Орел", "Лес", "Портрет мужчины", "Жираф", "Когда из темной бездны жизни...", что не хуево.
В"Литературке" же, от 14 мая сего года - на стр.7 статья Евтушенко, в поллиста, "Возвращение поэзии Гумилева" - статья, под которой подписался бы и я /но с большим правом!/, где Евтушенко говорит и о расстреле Гумилева, и о роли его - трезво, серьезно, грамотно и - впервые за 35 лет - признается, что "полюбил стихи Гумилева в юности и не разлюбил". Что-то во всем прочитанном мною Евтушенке /а я, вероятно, немногий, кто прочел - почти всего его, с первопубликаций/, ни упоминаний, ни даже намеков на имя Гумилева - я до мая сего года не встречал.
Позволили - признался, что любил. Может, он признается, что и меня полюбил /чему я не удивлюсь/. Когда позволят.
Капитан Радыгин - любил офицера Гумилева. И с гораздо большим правом. Он - не ждал, когда ему позволят. Как - не ждала и Юлия Вознесенская. Как - не ждали и мы, с Григом Баранюком, гумилевцем, переписывая и читая его стихи - в 1958-м.
Что там? Реабилитация контриков? Может, напечатают и третий вариант легенды о смерти Гумилева, что он, заявив, что он - не поэт, а офицер гвардии Ее Императорского Величества - был не расстрелян, а - УТОПЛЕН В СОРТИРЕ доблестными чекистами? Что куда как более похоже на историческую правду? Нет, вряд ли.
Вряд ли, хотя под той же статьей Евтуха - 2 коротенькие заметочки петитом "ЛГ информирует" - о вечере, посвященном 100-летию со дня рождения Крученыха в музее Маяковского и юбилейных торжествах в Херсоне, на родине его - 9 и 11 строк, а ниже - вчетверо больше - некролог поэта И.И.Кобзева, "нашего товарища, коммуниста, талантливого писателя", за подписью трех секретариатов. Треть страницы, параллельно Гумилеву /без фото/, занимают - с фотами - юбиляры литературовед и критик Н.Г.Трифонов /80 лет/, писатель А.И. Шиян /80 лет/, писатель А.П.Соболев /60 лет/, прозаик и кинодраматург А.С. Айвазян /60 лет/, прозаик М.Сарсекеев /50 лет/, поэт М. И. Мартинайтис /50 лет/, поэт, детский писатель и песенник С.И.Жупанин /50 лет/, каковых поздравляют, к чему "присоединяется" и "Литературная газета". Я не присоединяюсь. Я недостаточно хорошо знаю советскую литературу и 99% имен, встречающихся в "Литературке", мне попросту неведомы. Бахчанян сегодня вспоминал, что в клубе "13 стульев" они увлекались игрой: ткнуть в справочник Союза и назвать произведение попавшегося автора. Никто не выигрывал. Так что - да, Гумилева помянули /сам Е.А.Евтущенко/ и даже Круча - петитом, но рядом с Игорем Кобзевым, а советская литература - от этого мало изменилась. Точнее - не изменилась совсем.
Скотский хутор - продолжает процветать, и по отъезде ренегатов Солженицына-Максимова- Гладилина- Кузнецова-Некрасова-Коржавина-Друскина-Эткинда-Аксенова и несть им числа. На смену им, стройными рядами, пришли Трифонов-Шиян-Соболев-Айвазян-Сарсекеев-Мартинайтис-Жупанин-и-Евтушенко.
Советская литература не сгинела, сколько там ни реабилитируй гумилевых-и-крученыхов-хлебниковых. ОНА - ЖИВА! СЛАВА ЕЙ, ГОРБАЧЕВУ И КПСС! УРА!

 
назад
дальше
  

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2005

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5-А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга