|
Тыква
Тысячеустая, пустая
Тыква катится глотая
Людские толпы день за днем
И в
ничтожестве своем
Тебя, о тыква, я пою
Но
съешь ты голову мою.
1968-72 гг.
Жизнебоязнь, воздухобоязнь
К
лицу живому неприязнь
Как
будто тягостная казнь
Четвертый год подряд
И
наплевать, что независим
Когда судьба как серый яд
Когда не шлют годами писем
По
телефону не звонят.
1968-72
Бог
А
бог — не призрак золотой
Не
зверь, не звездный Жар
Он
только голый шар
Бесполый и пустой.
Он
в комнате повис
Под
самым потолком
И
смотрит, смотрит вниз
Невидимым зрачком.
Мои
чернила, стол
Он
превратил в тюрьму
Я
все отдам ему
А
сам останусь гол.
1968-72
Страшнее нет- всю жизнь прожить
И
на ее краю
Как резкий свет вдруг ощутить
Посредственность свою
Как
будто ты не жил
Соль мира не глотал
И
не любил, и не дружил
А
только дни терял.
Как
будто ты существовал
В
пол-сердца, в пол-лица
Ни
бед, ни радостей не знал
Всем телом, до конца.
И
вот - поверь глазам
Как
соль стоит стена
Ты
был не тот, не сам
И
словно соль - вина.
1968-72
Тихо, тихо в белой спальной
Белый потолок
С потолка глядит печальный
Без
плечей, браток.
Он
сидит, кусая гвозди
Держит молоток
Рано ты явился в гости
Милый мой браток.
Белый свет через окошко
Светит на него
Подожди милок,
подожди немножко
Полчаса всего.
I968-72
Что
же ты головотелый
Легкий сахар не грызешь
А
на стеночке, на белой
Все
отшельником живешь.
Что
же ты головопузый
Все
скучаешь и молчишь
Разве только с пьяной Музой
В
серой щели переспишь.
Ты
ее как муху ловишь
Паутинясь целый век
Темнотелыш, темнолобыш
Насекомый человек.
1968
Кентавры
Человеко-лошади
На
моей жилплощади
Дети греческих лесов
В
зоне сорных часов
И безлюдных вещей
И я
не сам, ничей
Жующий скуку дней
И
не слышу гуманных речей
Золотых человеко-коней.
Слушай конь-педагог,
конь-дитя
Мне смешон твой возвышенный слог
Побеседуем лучше шутя.
1968-72
Дом мыслителей
А я
к мыслителям в спецдом
Таинственный проник
Но понимал с трудом
Их лица, их язык.
Здесь кто-то плакал, кто-то спал
Не закрывая век
Здесь рукопись кусал
Какой-то человек.
Но каждый чувствовал и знал
Что мысли - сор пустой
Ведь дом над пропастью стоял
Над огненной дырой.
1969
Скоморошьи стихи
I
Ты
- Горох, Скоморох, Обезьяныч
Мужичок в обезьяньей избе
Почему обезумевший за ночь
Я
пришел за наукой к тебе.
Я
живой, но из жизни изъятый
По
своей, по чужой ли вине?
И
любой человек обезьяний
И
полезен и родственен мне.
Скоморошить? Давай скоморошить
В
речке воду рубить топором
И
седлать бестелесную лошадь
С
человеческим горьким лицом.
За
избенкой - дорога кривая
Ночь беззвездна. Не сыщешь пути,
И
квасок с мужичком попивая
Сладко жить в обезьяней шерсти.
1969-72
2
Кто
пожар скомороший зажег
Ты ли Вася, ремесленник смеха
Человек скоморошего цеха
Весь обряженный в огненный шелк
И душа твоя, ах весела
И колеблются почва и твердь
Пусть горит, пусть сгорает дотла
Ничего. Это легкая смерть.
I969
Обводный канал
А
там - Главрыбы и Главхлеба
Немые, пасмурные души
А там промышленное небо
Стоит в канале
И боль все медленней и глуше
А ведь в начале
Была такая боль...
Дым заводской живет в канале
Чуть брезжит, чуть брезжит осенний день
И буквы вывески Главсоль
Шагают по воде
И мнится: я - совсем не я
Среди заводов и больниц
Продмагазинов, скудных лиц
Я стал молчанием и сором бытия.
I969
Заслонить небытие заводом
Уничтожить сварочной дугой
И в толкучке, с рабочим народом
Пиво пить, говорить о футболе
Словно не было сумерек боли
И мусора небытия
Не поймешь, что за силой влеком
Не поймешь, только дышишь легко.
I969
Дом
в московском переулке
Дом
в московском переулке
Старый, розовый забор
Кофе, жареные булки
И
застольный разговор.
Вот
хозяин - сноб, всезнайка
Лысый череп, важный вид.
Вот
прелестная хозяйка
Мне
с улыбкой говорит,
Что
какой-то их приятель
За
границей побывал
Что
знакомый их - писатель
Снова повесть написал.
Что
какой-то маг восточный
Моден стал с недавних пор
И
что был (известно точно)
Импотентом Кьеркегор.
Странно в домике уютном
Для
чего мне здесь бывать?
Пить с хозяином надутым
Апельсином заедать?
Но
любезны почему-то
Души комнатные свеч
Воздух милого уюта -
Серо-розовая вещь.
И я
славлю тмин и булки
Ведь за дверью глушь и тьма
Кто-то бродит в переулке
Метит крестиком дома.
I969-72
Легкий мальчик порхает
беззаботен, любим
Но
слегка раздражает
Игрословьем своим.
Ах
зачем в самом деле
Он
цитаты поет
Из
баллад о форели
Разбивающей лед.
Но
тяжелое пламя
Есть в основе вещей
Есть Играющий нами
Сорной горсткой людей.
И
поэтому нужен
Мальчик дух, полухмель
Что
сегодня на ужин
Ну,
конечно, форель.
Мировое дыханье
Нынче жжет не меня
И я
славлю порханье
В
божьей длани огня.
1970
Хорошо на белом свете
И
легко и не болит
Если девка, если ветер
Если ласточка летит.
Ты
в лицо мое летела
И
легка и хороша
Восхитительное тело
И
курортная душа.
Хорошо на белом пляже
Жизнь как ветер хороша
А
заснешь, приснится та же
Девка, ласточка, душа.
1970
На улицах летнего света
Пить воду и яблочный сок
Шататься без толку, шататься
Забыться, не слышать стараться
Как дышит развязанный где-то
Смертей и рождений мешок.
Как страшен бывает ребенок
Для жалких, никчемных отцов,
Так время сквозь боль и спросонок
Пугает и прячешь лицо
На улицах сорного лета
Экскурсии, игры детей
И боль от животного света
Грядущей любви и смертей.
1970
На
заводе умирали
Каждый месяц, чередой
Их портреты выставляли
В черных рамках в проходной
И
ручьями заводскими
В
чистой лодке похорон
Приезжал всегда за ними
Старый лодочник Харон
Через дождь, скучанье, горе
Сквозь надгробные слова
Уплывали души в море
Там, - Блаженных острова.
1970
П е п е л
Стану я человеко-пеплом
Мозгом пепла и сердцем пепла
Потому что тело мое ослепло
В ленинградской ночи
Когда небо и окна пусты
И черны спецзаборы на грани залива.
И
древесные листы
Не
работают красиво
А
работает бездомный
Резкий ветер над Невой
И
живет слепой и темный
Пепел осени пустой.
Отчего же ты ослепло
Молодое вещество.
Стало страшным телом пепла
Зыбким разумом его.
1970
X о л е р а
I
Полудух, полудевка - холера
Ртом огромного размера
Ест немытые овощи
И человеко-траву
И бессильны руки помощи
Если рядом, наяву
Блуждает эта дева
Неся зерно пустыни
Чашу огненного гнева
И невымытые дыни
В час, когда за чашкой водки
В разговоре о холере
Тратя мысли, тратя глотки
Ищем легкого экстаза
Неужели в наши двери
Светлоокая зараза
Крадучись войдет.
Лето 1970
II
Она
- Эриния, она - она - богиня мести
И крови пролитой сестра
И она в курортном месте
Появилась неспроста
А мы - курортники, мы - жалкие желудки
Населяя санаторий
И жуя как мякиш сутки
Ждем таинственных историй
Мы здесь избавлены от уз
Работы скудной и немилой
Нам дал путевки профсоюз
Чтоб запаслись телесной силой
И бодрый разум обретя
Существовали б как дитя
О, южное море и горы
Пейзажи как на открытке
И красавиц местных взоры
И прохладные напитки.
В час жары, а в час прохлады
В садах работают эстрады
А еще по вечерам
Закат работает пурпурный
И корабль литературный
По морским плывет волнам
И мы - курортная земля
Руководимы чувством меры
Но аллегория холеры
Сошла на берег с корабля
И свои дурные овощи
На базаре продала
И раздался крик о помощи
Крик "Спасите! Жизнь прошла"
Смятенье, все уносят ноги
На север. К здоровым местам
И аллегория тревоги
Бежит за ними по пятам
А в санатории - скандал
Боимся моря, пляжа, пищи
О, кто Эринию позвал?
И месть за что? Мы сердцем нищи
Мы скромно жили. Мы служили
И боль напитками глушили
И Эрос нас не посещал.
Лето 1970
Метафизик
Жил
философ о двух головах
Он
работал простым кочегаром
На
паровозах и недаром
Оказался о двух головах.
Он
раньше думал, что в огне
Начало всех начал
И
пламя бьется в глубине
Как
жаркий интеграл
Событий, жизней и вещей
Хозяйства доброго природы
Ему
причастны дни и годы
И
разумение речей
Но
тот огонь - отец отцов
Старел и меркнул год от года
И
вся летящая в лицо
По
рельсам, ясная природа
Вдруг стала скопищем глупцов:
Трава, деревья - все безглазы
Все - богадельня, дом калек
(Вот рока страшные проказы
Ты их добыча - человек)
Ушел на пенсию. Покинул паровозы
Стал подрабатывать в артели для слепых
И бесполезны были слезы
Для глаз бездомных и пустых
И
причастились вдруг сомненью
Деревья, рельсы и поля
И
словно страшная земля
Небытие отверзлось зренью
Второй, духовной головы
Очам ущербного сознанья
О,
инвентарь существованья:
Феномен страждущей травы,
Феномен листьев, паровозы
Огонь всемирный и живой
Все
стало ночью и землей.
1970
Геростраты
А мы - Геростраты Геростратовичи
Мы
- растратчики
мирового огня
Поджигатели складов сырья
И
хранилищ плодовощей.
И
вот со спичками идем
Осенней ночью, под дождем
Мы
- разрушители вещей
Мы
ищем страшного экстаза
А
там, у жизни на краю
Живет она, овощебаза
За
Черной речкой, с небом рядом,
Как
Афродита с толстым задом
Овощебаба во хмелю.
О
ней мы грезили в постели,
И
вот она на самом деле
И
роща пушкинской дуэли
Сияет рядом с ней
И
Стиксов греческих черней
Здесь речка Черная течет,
Но
тот, кто пел, был счастлив тот
Не
умер тот и не умрет
Не
для него, для нас течет
Забвений страшная вода
Осенней ночью, под дождем
Из
жалкой жизни мы уйдем
Неведомо куда.
Беги от ужаса забвений,
Беги, как некогда Евгений
От
бронзы скачущей по мусорной земле
Туда, где в слякоти и мгле
Лежит мочащаяся база,
Пустые овощи для города храня,
И
как любовного экстаза,
Ждет геростратова огня.
А
мы - порыв, а мы угроза
Крадемся тихие, как мышь,
И,
словно огненная роза.
Ты
засияешь и сгоришь.
Ведь мы - Геростраты Геростратовичи,
Расточители греческого первоогня,
Поджигатели складов сырья
И
овощехранилищ.
1970-71
Социологический трактат в стихах
о феномене алкоголя
Мы
чудесно спасемся пустот бытия!
И
тоску, словно черствую булку
Алкогольным ртом жуя,
Человек ползет по переулку
Трактуем всеми как свинья.
А
некогда его портреты в цехе
Сияли гордо и красиво
Он
жил, радея за успехи
Родного коллектива.
Была квартира и семья
И сыновья учились в школе
На диалектиков.
Но сущность бытия
Он
потерял, и в алкоголе
Нашел забвенье и себя.
О
ты, феномен отчужденья,
Сизифо-жизнь, никчемный труд.
Живут дома, как наважденья
Каналы мутные текут.
О
Ленинград - земля пустая
И
нелюбезная народу
Здесь мутят черти из Китая
В
каналах медленную воду.
Здесь Ленэнергии: Ленсвет,Ленгаз,Ленмозг
Сосут вампирами пустыми
И ты сгибаешься под ними
Ничтожный человеко-мост
Мост - от рожденья до могилы
Через каналы и дома
Сквозь свет нелепый и немилый
Сквозь годы в мире несчастливом
И птица над заливом
Летает как тюрьма
Ей не дано свободы
Ее сожрет Китай
За беды и невзгоды
Ей не обещан рай
И
человек по мостовой
С отяжелелой головой
Ползет, тоскуя и блюя
Трактуем всеми как свинья
Как язва общества и мусор бытия.
1971
Мочащийся пролетарий
Сквозь сон мочащийся Сизиф
Чернорабочий, такелажник
Жалок он, и некрасив
Был
набит его бумажник
Квартальной премией.
Но скуку бытия
Почувствовал, все пропил сразу
Взяла милиция тебя
Как
социальную заразу
И в
вытрезвителе,
мочась сквозь
небо ночи
На
свой завод, на прорву труб
Ты
лежишь чернорабочий
Безобразен, темен, груб
И в
твоем духовном взоре
Цехи, трубы человеки,
А
моча уходит в реки
А
после в Неву и море
В
огромное чистое море
Где
чайки кричат над водой.
1971
Лубочная картинка
И сквозь заборы и заводы
Шумят с рассветом поезда
Едет утром на заводы
Человек - пустяк природы
И
дрожит сквозь непогоды
Близорукая звезда
Ночью Эрос, ночью Нина
Утром холод и завод
Неприглядная картина
Неприветливый народ
Будни жизни, бремя боли
Лишь у Нины дорогой
Ты
в любви как в алкоголе
Обретаешь свет земной.
1971
Пустая осень. Страшно жить
деревья смотрят опустело
И лист осиновый кружит
И кровь на нем, и весь дрожит
Как будто он — Иуды тело
И губы бледные его
О смерти молят Божество.
1971
Эрос
И Эрос реющий в канале
И ночь разверзлась и светла
Когда влюбленные тела
Еще бессмертья не узнали
Но тени их слились в канале
И веет Эрос над землей
Он легкий бог, всегда ребенок
Всегда ликуя и резвясь
То вдруг как воздух чист и тонок
Земных вещей живая связь
Но есть тела, но есть созданья
Разъединенные навек
И тщетно Эрос мирозданья
Зовет ущербный человек
И тень его ища слиянья
Любимой тени не найдет.
1971
|
