ТЕЗКА АЗАДОВСКИЙ

 

"Песнь о любви и смерти корнета Мария Рильке" в переводе Кости Азадовского тщетно ищу уже 17 лет. Приносил ее, раскопав откуда-то, Гришка-слепой в 1964 году, и с тех пор - не могу забыть. И до, и после читал я немало Рильке - и в переводах Сильман, слышал переводы Петрова - но сразил меня один Азадовский.

Самого Костю встретил я в том же 64-м, ночью, на Лиговке. Я шел с бабами и читал им на память Бродского, он шел тоже, вроде, с бабами и говорил о своем приятеле Бродском. Так и познакомились. Привел я его на Плехановскую к бывшей своей /тогда еще не ставшей/ супруге, но вынужден был вскорости - увести его обратно: за один вечер тезка предложил себя всем наличествующим бабам и, вообще, вел себя как сексуальный маньяк. С тех пор не видел его года до 68-го, когда встретил на Невском и

 

 

Портрет Константина Азадовского работы Толика Белкина, 1976. Масло, холст? В оригинале - синенький такой, страшновастенький. Слайд Белкина был послан Половцу в "Панораму", где и утерян. Обычные дела. Поэтому печатаю ч/б копию, что была в газете. Со статьей Аксенова, вроде. Но где, все-таки, "Песнь"?

 

выпивали мы у него /было лето/ на профессорской квартире на Желябова /во дворе, не доходя ДЛТ/. Костя был, мягко говоря, циничен и рассказывал о своей работе в Интуристе, о гидшах, которых подсовывают иносранью в койку, чтоб потом, сфотографировав, шантажировать. К тому времени он вернулся из Карелии, куда был выслан за что-то /за что, я так и не понял/, и пить с ним было не настолько приятно - все время разговоры о том, где бы раздобыть девочек - а не о стихах, что я его больше не видел аж до 74-го. В 74-м он заявился на выставку "23-х" у меня дома, где, вероятно, и познакомился с Белкиным. Помимо - читал очень неплохие стихи, но дать их для антологии - отказывался.
По поэтике - даже в переводе Рильке - принадлежал он к группе Бродского, которая году к 67-му мне уже обрыдла, поэтому особого интереса тезка во мне не вызывал. Да еще его вечная сексуальная озабоченность и какой-то ущербный цинизм - так что, когда я тут узнал, что его повязали - я не очень и удивился. Пришили ему героин и девочек - где он мог разжиться героином в России - я не знаю /ну, планчик там, за который посадили талантливого художника Володю Гооза, или там колеса, ширево - это еще понятно, но героин?/, насчет девочек же - за это можно пересажать ВСЕХ поэтов, вычетом одного-двух гомосексуалистов. Якобы, он девочек под героин пользовал, чтоб они расслаблялись - но зачем на них такое добро переводить, когда они и под бормотуху охотно ложатся, да и так - мне трудно понять. Судя по всему, дело шитое.
На Западе поднялась очередная, средней вонючести, кампания против посадки очередного переводчика и поэта, знали его многие, и хорошо - даже Аксенов, вроде, чем-то разродился, но я все эти протесты больше не читаю: написаны они под копирку - что о Косте, что о Сахарове-Копелеве-еврейских диссидентах-украинских и прочих, и прочих... Пишут языком из той же сукноваляльни, что и в Союзе. Читать - можно и не читать, так, посмотреть заголовок: кого? А за что, и как - это и так понятно.
Косте от всей души сочувствую, но даже "Песни" этой у меня нет... Ему, я полагаю, было бы не безразлично. И мне тоже. Но где, где? Всех уже обспрошал... А Костя - сидит.

 

 

КОЗЫРЕВ 2-й


        Алексей Александрович Козырев, брат астронома /Николая/ - который открыл вулканы на Луне, и что Земля имеет форму не геоида, а кардиоида, и вообще, говорят, сделал один больше открытий, чем все советская астрономия за 40 лет - так вот, Алексей ничего не открывал. Однако, сидел, как и брат. О брате пишет Солженицын в "Архипелаге", о том, как в камере ему по ошибке дали астрономический справочник и спохватившись, отобрали, но цифры Козырев уже запомнил и продолжал делать открытия.
        С обоими братьями меня познакомил Охапкин, со старшим Козыревым, астрономом, я виделся один только раз, в Комарово - высокий, лысоватый, в свитере - каждый день он отмахивал на лыжах сколько-то там километров, чтоб поправить здоровье от лагерной язвы - дисциплина, суровость - с ним мы говорили за Хлебникова, я его вербовал расшифровывать "Доски судеб".
        А с младшим братом, среднего роста, полноватым живчиком, Алексеем, мы и подружились. Попервоначалу, проведя целый день в Павловском парке в реминисценциях и разговорах, а также чтении стихов - я был сражен наповал. Году это было в 70-м и на протяжении последующих пяти лет - я слышал те же стихи, в артистизированном исполнении Алексея - при каждой встрече. Ссылался он и на то, что его "Мадам Бовари" очень понравилось Ахматовой. Не знаю, но думаю, что и Ахматова бы озверела, если б он читал ей их 5 лет подряд.
        А больше читать ему было нечего. На свои полвека с погоном - написал он где-то с дюжину, или две, стихотворений. Каковые и читал при каждом удобном случае. Случаев представлялось много, поскольку, имея со своей второй женой Марьяной Козыревой /которая писала пьесы и печатает прозу/ и сыном Кириллом - уютную квартирку где-то в Купчино, которую они оба, последние 5 лет, стремились превратить в "салон". Чрезвычайно милы и гостеприимны были оба, но в людях - фантастически неразборчивы. Приглашали, кого ни попадя, потом спохватывались - не то сперли там что-то, не то, не помню, другие какие-то неприятности - словом, стопроцентный русский дворянский дом конца прошлого века - с суфражистками и террористами, поэтами и чорт знает, кем.
        Где-то очень традиционную пару представляли Алексей и Марьяна. И не играли они, а просто - оба два - были обломками той еще эпохи, чем и привлекали нас, и меня в том числе. Жива еще интеллигенция в России. И отсидевшая /у Марьяны -отец/, а всё либеральная! Нестеровский, Синявин, АБ Иванов - словом, все, кого выставлял за дверь я - принимались у них.
        Но говорить с ними было чрезвычайно приятно. Я не говорю за стол - для дорогих гостей металось из печи все, что было. И выпивали мы, и беседовали - и было о чем! - и было уютно, покойно и ностальгически-сладостно. В конце же вечера, по просьбе или без, Алексей обязательно вставал в позу, откидывал воображаемые длинные волосы и читал "Мадам Бовари":
 

Блестит Большая Медведица,
Фонтаны и фонари.
Нельзя ли к вам присоседиться,
Под ручку с мадам Бовари?


 

        Если не переврал там чего. Алексей был мил, как семейный альбом прошлого века. И стихи были такие же. Марьяна занималась литературой более серьезно - пьеса там о Бенвенуто Челлини, или проза, что в "Эхе" печатается, но ни ее, ни его текстов я не сохранил. Выбрал вот, из имеющегося у Левина сборника в 20 страничек три наиболее характерные текста - и ша.
        Но без таких людей, как Алексей и Марьяна Козыревы - литература наших дней в Ленинграде - немыслима. Они - среда /что не означает посредственности/. Люди они.

 

 

ТРИ ТЕКСТА АЛЕКСЕЯ КОЗЫРЕВА


 

ОБНАЖЕННАЯ
 

    Вот платьице и слетело.

А я не успел помочь.

Как это притихшее тело

Похоже на белую ночь.
 

    Я вспомнил картину Гойи,

Где блики сходят с ума,

Где всё - наизнанку, другое,

Светом прикинулась тьма.
 

    Раскосые груди так робки,

Что могут всем рискнуть.

Природа смутилась и в скобки

Поставила самую суть.
 

 

 

 

 

Симптомы болезни:
 

"Голова бывает полна мыслей, мысли текут

быстро, иногда наскакивают одна на другую

/скачка идей/, речь быстрая, захлебываю-

щаяся."
Популярная Медицинская Энциклопедия,
Москва, 1961, стр. 575.
 

 

 

 

 

FUGA IDEARUM

 

(сонет)
 

    Упорно ходят слухи, что комета

В пути из Петербурга в Ленинград.

Монашенкой она переодета,

Стараясь скрыть огонь и черный смрад.
 

    Представь, на новогодний маскарад

Метель влетает в полумаске лета

И нагишом... Ну рад, или не рад -

Пора, мы едем, подана карета.
 

    Ты, что, уже и нас не узнаёшь?

Я - Путаница, сонная царевна,

Ты - мой жених, колючий серый Еж.
 

    Свечей венчальных только не найду.

Их кто-то сжег. Не Анна ли Андревна

На той страстной, в тринадцатом году?
 

 

 

КОЗЫРЕВ 1-Й


        Астроном Николай Александрович Козырев не единожды поминается в последнем сборнике Вознесенского "Витражных дел мастер" /М., СП, 1980/. Помимо посвященного ему текста /так себе/ на стр.131 /о пространстве - времени/, есть еще более характерный текст, который уместно процитировать:
 

Есть русская интеллигенция.

Вы думали - нет? Есть.

Не масса индифферентная,

а совесть страны и честь.
 

..................................

 

"Нет пророков в своем отечестве"

Не уважаю лесть.

Есть пороки в моем отечестве,

зато и пророки есть.
 

Такие, как вне коррозии,

ноздрей петербуржской вздет,

Николай Александрович Козырев -

небесный интеллигент.
 

Он не замечает карманников.

Явился он в мир стереть

второй закон термодинамики

и с ним тепловую смерть.
 

Когда он читает лекции,

над кафедрой, бритый весь -

он истой интеллигенции

указующий в небо перст.
 

..................................            /стр.40/
 

        Правда? Правда. Тиражом 150 000 экземпляров. Только... помянутый Козырев - встречается и у Солженицына, в "Архипелаге ГУЛАГ". О том, как не давали астроному книжек - математических и по специальности /чтоб еще и этим помучить/, но однажды - дали. Ошиблись. Через сутки отобрали, но формулы уже были - в голове.
        Об этом Андрей Вознесенский не пишет. Он проявляет недюжинную храбрость, поминая в 80-м опального в 30-е-40-е астронома. Он говорит о чести и совести. Поминает "карманников" /которые тоже повывелись - уже в 50-х: красть-то - у кого, и что? Последнего, верно, карманника я встретил на Пряжке, в 60-м, когда я косил от армии. Паша Смольников имел 20 лет стажа и ни свободного сантиметра на теле от татуировки. Мы его звали "Третьяковской галлереей" и от дурдомовской тоски - заставляли раздеваться. Он и меня научил, я потом у санитаров перманентно папиросы физдил - левой ручкой отвлекаешь а правой - в карман! Курить-то давали ШЕСТЬ папиросок в день, а я и сейчас курю 60 честерфильдин, как Джемс Бонд в "Live and let die".../ Но Вознесенский в дурдоме не был. Как и в лагере.

        Он этого - "не замечает".

        За что и платят, голубчику.
 

        А Козырева Николая Александровича я знал, хотя и побаивался. Дружил с ним Охапкин. И кстати, Бродский в 62-м, когда я устраивал его вечер через секретаря Обкома ВЛКСМ Вадима Чурбанова - вечер предполагался в университете, с обсуждением - назвал в оппоненты Н.А.Козырева. Тоже знал, значит? Вот так-то...

 
назад
дальше
  

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 4-А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга