|
Тит Одинцов родился в семье раскулаченного крестьянина. Раскулачивали
основательно: били кулачным боем, индюков забрали, последнюю корову дед, Тит
Тарасович Тетерев, своей рукой прирезал. Были высланы в Потьму или Тотьму
/Тит за младостью лет не помнит/, питались клюквой и лишаем, кору толкли и
варили, ставили сруб-пятистенок. Подросши, стал ходить за коровами. Коров
было мало, в основном холмогорки, но с примесью ярославских кровей. Паслись
на мшаниках и засеках, молока давали мало, да и то отбирали на молокозавод.
Шла война, убили братана Титова, батю и дядьку, мужиков в деревне остались
сам Тит, да дед, глухой, как тетерев, и по фамилии Тетерев же. Дед ладил
юному Титу свистульки из ивовой коры, пугачи бузинные, в школу Тит не ходил.
Учился по Псалтырю, пел акафисты. В 47-м году десятилетний Тит попал в
город. Матка его пошла на строительство, что в Старом Петергофе, Тита же
сдали в школу-интернат на Васильевском. Учился Тит плохо: то мух наловит, и
учительнице под юбку запустит, то из бузинового пугача директору глаз
выбьет. На 16-м году попал в трудколонию, что в Стрельне. Служил в Мурманске
и в Североморске, в штрафбате. Пил одеколон, гуталин на хлеб намазывал и
вывяливал, кололся желудочными каплями и пантопоном. В увольнения не ходил,
сидел в казарме, тараканов стравливал. Поймает, бывало, таракана, иглу
накалит, да в жопу вставит. Вот и все развлечения. Интересовался литературой
18-го века: знал наизусть "Милорда аглицкого" и "Пересмешник" Чулкова.
Пописывал стишки в духе графа Хвостова, вроде:
|
Размучен страстию презлою
И ввержен будучи в
напасть,
Прости, что я перед
тобою
Дерзнул свою оплакать
часть.
|
Писал с ятями, по старой орфографии,
что я отчаиваюсь передать. Стихи посылал в редакцию газеты "Красный
Североморец", откуда приходили отказы. Но Тит не отступал и продолжал
писать. На смотре Краснознаменного Северного Флота выступил
со стихами:
|
Начало в центре, чтется во все страны,
От всех стран буди, Царю, почитаны.
Елики путми лет есть се
читати,
Толико лет ти даждь Бог царствовати.
|
Чем так сразил адмирала Омельянченко,
что получил тридцать суток губы, вопреки всем уставам. Дед к тому времени
переехал в Москву, а дело было году в 71-м. Тут-то и выяснилось, что
настоящая фамилия деда - Тютюнник, а не Тетерев. Скрывал он ее в 30-е из-за
знаменитого однофамильца, атамана Тютюнника, а то непременно схлопотал бы
вышку. В их селе на украине все еврейские семьи носили эту фамилию.
Поскольку по матери он был чистокровным евреем /фамилия Одинцов принадлежала
его рано погибшему отцу/, подал заявление на выезд в Израиль. После полутора
годов волокиты /припоминалось ему, что он охранял сортир оборонного значения
во время службы в Североморске/ Тита выпустили. По приезде в Вену он был
признан русским и сейчас преподает в одном из университетов Америки, вместе
с историком Женей Бешенковским /Матки/, родственником известной
ленинградской поэтессы. Больше я об Одинцове ничего не знаю. Судите по его
стихам.
|
От
составителя: |
стихи
Одинцова приводятся, к сожалению, по новой орфографии, за неимении
на машинках фирмы Ай-Би-Эм летер фиты, яти, ижицы, еров и юсов и
даже букву "ё" приходится печатать в два приёма.
|
ОЛЬГЕ
В нескромной - вход свободен-с! - галерее
Ученых поз и мудрости ужимок,
Где выставлен во всей своей красе я,
Как некий восковой колдун иль схимник,
Уродливый, угрюмо-злой, в очках,
Склонившийся над книгою впотьмах,
Где все уныло, блекло, тихо,
Где меркнут дни и годы безразлично, -
Там Ольга ножку лишь кажи, тогда
Бывают сногсшибательные взлеты,
Веселый разговор и анекдоты,
Возня, галдеж и смех до потолка!...
Постой! Не наважденье-ль это чорта
Чернильно-Мефистофельского сорта?
Не буду ль я и соблазнен и грешен?
Пускай! Сыграй мне только Ольга Гретхен!
ЖАЛОБНАЯ ПЕСНЯ
Пожалуй так и было -
Ты вышла вся в тени,
В объятии гориллы
В жару нагой любви.
И бело было тело
В тех сумрачных руках,
Обвивших так умело
И грудь твою и пах.
Конечно, обезумел я
И вознегодовал,
Что-де такое чучело
Тебя ведет в скандал.
И долго бился-бился я,
Не знал уж как мне быть,
Не ночь ли сбила темная?
Не лучше ль все забыть?
Увы! я плотоядными
Глазами влип в тебя,
Охвачен сладострастьями,
Которых мне нельзя.
Мадонна! Дева ноченьки!
Зверям ты нарасхват,
А мне ты ничегошеньки, -
Да я ... и я мохнат!
- - -
Мне незачем уж больше мешкать
С уходом вон из жизни сей.
Давно исчезли все потешки,
Перевелся запас речей;
Давно, давно иссякли чувства
Любви, привязанности, грусти
И употреблена до дна
На долю выпавшая мзда.
Так, ничего мне осталось
Помимо самого себя,
Сего зря бьющегося "я",
Еще зовущего на жалость.
И надоел мне сей глупец!
Избави, Боже, наконец.
НЕСКОЛЬКО НА ЛАД
ВАС. ТРЕДИАКОВСКОГО
Что вы! что вы!
Разве можно
Так ничтожно
Недомолвки
Истолковывать?
Сами чувства
Самосильно
И обильно
Без искусства
Вопиющие.
Речь закрыя,
Удалялся
И скрывался
Ото лжи я
Громкоговорительной.
Что?! смеетесь,
Мной играя -
Злая! злая!
Разорветесь,
Звукопроницаемы.
- - -
Словом убогий,
Мальчик, в кого был влюблен,
Ту Имяреком нарек.
Скромное имя! -
Угля золою покрытого пламя.
ЛУБОЧНЫЕ ПОВЕСТИ
Люблю я дивный слог старинных
Изящно-неуклюжих строк
Лубков лукавых и безвинных.
Люблю взъерошенный поток
Простонародных вдохновений;
Шершавый, шустрый, смелый гений
Хитросплетеньем смачных слов
Торопит сердца темп боев.
Люблю, читая на досуге,
Забыв тревогу новостей
Чрезыскушенных наших дней
Раздуматься о древнем круге,
Где мастерили с простоты
Шедевры грубой красоты.
|
|
Примечание:
|
к
жестокому сокрушению составителя, даже датировать эти тексты не
удалось. Малосадовские встречи с Титом Одинцовым обычно кончались
безобразной попойкой, при этом Тит принципиально своих стихов не
читал, но Боброва, Кострова, Дмитриева, певал князя
Неледина-Мелецкого, любимыми же его поэтами были из века
осьмнадцатого - забыл, - которому урезали язык в царствование
кроткия Елисавет - а, Тиняков и поручик лейб-гвардии, при Екатерине
уже, поэт и латинист Усерецкий. Я о них тогда и слыхом не слыхивал,
Одинцов же читал мне их постранично. Его тексты я получил от
разведенной жены, Люськи Калининой-Бороевской, которая из злобной
мести вытирала попку младенцу - рукописями отца. Несколько
неиспользованных листков я попросту спер, мне же Тит невразумительно
мямлил на тему их публикации. Сами же тексты, писаные от руки, да к
тому же по старой орфографии, он упорно никому не давал, в том числе
и мне.
Фотографию его удалось обнаружить, все у той же супруги, но плохого
качества и вдобавок мстительная подруга жизни пририсовала на ней
чернилами усы.
На анкету, посланную ему, Одинцов не ответил, его армейский
сослуживец по дисбату, а ныне аспирант Илья Левин мемуаров написать
все никак не может, пиша пейперсы, так что придется ограничиться
этим кратким предисловием и послесловием и самими текстами.
Ориентировочно тексты можно
датировать серединой 60-х. |
|
