... Меня в гостинице клопы покусали ...
- Это не клопы, - подозрительно сощурилась Марина, - это бабы. Отвратительные грязные шлюхи. И чего они к тебе лезут? Вечно без денег, вечно с похмелья... Удивляюсь, как ты до сих пор не заразился. ..
- Чем можно заразиться у клопа?
- Ты хоть не врал бы! Кто эта рыжая вертлявая дылда? Я тебя утром из автобуса видела...
- Это не рыжая вертлявая дылда. Это - поэт-метафизик Владимир Эрль. У него такая прическа...
 

/С.Довлатов, "Компромисс"/

 

 

 

 

ККК. ЭРЛЬ. НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ. БЕЛЫЕ НОЧИ. 1972? 73?

ФОТО ПТИ-БОРИСА.

 

 

 

МАЛАЯ САДОВАЯ. НЕООБЭРИУТЫ. ЭРЛЬ.


        Малая Садовая заслуживает отдельного, обстоятельного ИССЛЕДОВАНИЯ. Причем расцвет ее приходится на годы 1964-66, когда я отсутствовал, занимаясь деторождением. Приходя на Малую Садовую, поэтов не заставал, но - алкашей, посикушек, ханыг и местных монстров. О Малой Садовой блестяще рассказал москвич-петербуржец Лев Халиф, в своем "ЦДЛ" /см. 2-й том/. Место бойкое, у всех на перепутье. Я туда попал уже в 67-м, ослобонившись от родительских обязанностей: дочка уже могла сама кушать и мне не приходилось вставать по 5 раз за ночь менять пеленки. Супруга моя, 4-я, из аристократическо-артистической семьи Голубевых, свойственница и родственница всех этих бесчисленных Блоков-Мейерхольдов-Ахматовых-Пуниных и прочее, и прочее, вплоть до Сталинского лауреата поэта Тихонова - бюро графа Воронцова, люстра из дома Раевских, коклетки по 6 копеек я с Горчаковского сервиза ел /и те делились на 2 части, в случае прихода шоблы гостей -жили на ее 40 рублей и мои - НОЛЬ/, чаи пивались из Батенина, Гарднера, Кузнецова /попроще/, на екатерининском диванчике, карельской березе и красном дереве. Пеленки дщери, за неимением советских "памперсов", выкроили из старых камчатных скатертей, а попку я ей утирал столовыми салфетками Великой Княгини Ольги Николаевны, с монограммой. Потом подарил эти салфетки Сюзанне и Бобу Масси, авторам книги о последних Романовых. Посейчас, полагаю, пользуют, хотя Боб уже о Петре книгу тиснул, Сюзанна же - вообще о русском искусстве. Дщерь росла, и после того, как Санечка Кольчугин сломал мне нос - мерзким приемом, об коленку, я стал захаживать только на чаи, мое же место в аристократической семье занял муж моей жены Валерочка, машинист автокрана, который пел тенором.
        Путем чего осталось время на поэтов. Но было поздно. Вся малосадовская поэзия проскочила мимо меня и знакомством с ней я обязан исключительно Владимиру Ибрагимовичу Эрлю, ее центральной фигуры и историографа.
 

 

ФИОРЕТТИ.
 

        В 66-м году, надо полагать, на Малой Садовой стихийно возник альманах под этим непристойным названием. Альманах я не видел в глаза, но знаю, что в нем, помимо поэзии, была представлена и проза. Проза мне была ни к чему, было не до того, но поэзию мне всю перепечатал уже в 74-м году Владимир Эрль. Среди поэтов были и зрелые и недо, была поэтесса Алла Дин /см. текст "Алла Дин и Волшебная Фалла", одну из наших совместных поэм в период занятия фаллологией, фаллистикой, фаллотелией и прочими смежными науками/, она же Тамара Козлова-Мишина-Буковская, известная религиозная поэтесса. О многих из участников альманаха я попросту сказать ничего не могу: возникнув на краткий период, они более нигде и никогда не нарисовывались. Это относится к поэтам Андрею Гайворонскому и Олегу Ниворожкину. Гайворонского я видел единожды - юноша под метр девяносто пять, вмазывал туристские ботинки, висевшие у него на шее - полагаю, на выпивку. Ниворожкина же, хотя его фамилия мне и очень нравится, никогда не видел, из имеющейся же в альманахе поэмы "Клоунада" вынес только эпиграф из Белого /"В долине / Когда-то / Мечтательно / Перед вами я / Старый дурак / Игрывал на мандолине"/, который тоже мне очень нравится, и ряд кошмарненьких образов самого Ниворожкина. "Оставьте меня / Я не поэт / Я только мертвец / В отпуску", и "Хорошо улыбаются / Только сзади / кто-то злобно глядел вурдалаком". Но дальше шли уже "картонные шпаги", "картонные мечи", дон-Жуаны, князи Мышкины и "бумажные кораблики", и я не стал перепечатывать поэму, равно и стихи: не ах. Интересно мне только "посв. Братусь" - Хлебников? Словом, слабо.
        У Андрея Гайворонского, тем не менее, имеется пара текстов /привожу, если найду - они у меня опять куда-то запропастились!/, один из них - трактующий о Бродском /"И говорим о Бродском"/, датируемый 1964 г. Что они там говорили о Бродском, мне так и осталось неясным, но важно - обращение.
        Еще там фигурировали стихи некоего "Анонима", парочка более-менее удобоваримых текстов /стихотворных/ прозаика Жени Звягина, которого я вздул позднее, на дне рождения Охапкина /см. 1-й том/, полагаю, стихи самого Эрля, и стихи Юпа. Эти я даже перепечатывать не просил.
Вот и все впечатления от альманаха, который я никогда не видел.
 

 

ТАИНСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК МИРОН САЛАМАНДРА.
 

        Под этим детективным заглавием пойдет речь об обитателях Малой Садовой, где, действительно, встречался мне помянутый Саламандра, который тоже что-то писал, помимо, вроде, был школьным другом Кривулина-Пазухина. Возникнут братья Танчики /"Христанчики" - см. Халифа/, точнее, один, Сережа Танчик, которого я, малость знал - редкостного косоглазия человек! Причем, "демонического": косил - внутрь, как и дочка Шемякина, Доротея, в детстве /но у нее получалось мило/, я даже как-то сделал свое фото "И я - Танчик!", зверски скосив глаза, жуть. Вот когда косят безобидно, как зайцы - это я люблю: в стороны. Так косили моя секретарша /поэтесса Лесниченко-Гум-Волкова-Рыбакова-Волохонская/, Витя Колесников и буддолог Александр Пятигорский, который гостил тут у меня. Ели барашка а ля серна, говядину я брать не стал: буддисты коров, вроде, не едят. Барашек ему понравился, и я тоже, но в отместку он мне прислал стихи некоего З.Дубнова, который прислал мне наглое письмо, что в 600-ах страницах 1-го тома он упомянут только один раз, и то негативно. Написал ему нежное письмо, что даже имея вторую копию его сборника /присланную им/, запомнить его стихов все равно не могу.
        При этом Танчик писал какие-то педерастические стихи. Привожу.
        Еще там был некий Аркадий, о котором был фельетон, что он машинист паровоза и злостный тунеядец. Помянутый Аркадий хвастался, что он был знаком с Галей Дали, путем чего Сальватор прислал ему диплом на право гражданства в основанном им государстве /купил где-то остров и заявил в ООН, грамоты же раздавал друзьям/. Грамоты я не видел, но говорят. И я охотно верю.
        Вот так, от Мирона Саламандры до Сальватора Дали, складывалось существование Малой Садовой. Народ был подпольный, многих я встречал десятки раз и так и не мог раскусить, потом мою эстафету переняли Боря Куприянов /друг помянутого Аркадия/ и поколение помоложе.
        Функционировала Малая Садовая следующим образом. В роскошной "Кулинарии" /при Елисеевском же ж!/ поставили кофеварку. И так-то народу толпилось там до фига: только там и можно было купить приличные полуфабрикаты, а также дивные пироги, на площади где-то /сейчас жену спрошу, архитектора/ - метров 60, может меньше, толклось до 600-т посетителей одновременно. И вот в эту толпу нужно было просочиться, встать в очередь в кассу, потом в другую за кофе, потом - донести кофе, не расплескав, до узенькой полочки у окна и втиснуться. Иногда к кофе брались волованы, пирожки с луком, с мясом и другие вкусности, но это уже был разврат. И вот, стоя в этих очередях, чтоб получить чашечку побыстрее, поневоле искал знакомые рожи. Днем туда забегали девки, из учреждений поблизости: Публички /главной и на Фонтанке/, из музея Здравоохранения /на Ракова/, интуристские же бляди-гидши - те пили на "Крыше" и в "Европейской", для них Малая Садовая была не комильфо /как и позднее, разделение публики на "Сайгон" и "Ольстер", в зависимости от имущественного ценза/. Знакомились поневоле. После кофию НЕЛЬЗЯ не выкурить сигарету - курили, опираясь жопой на подоконник, но уже - снаружи. Подходили новые посетители, у которых можно было сшустрить - или на чашечку кофе, или, в зависимости от настроения - на об выпить. В подвал США /Советское Шампанское/, где я провел юность с Левкой Успенским, не ходили: накладно. Гастрономов в окрестностях было 3: сам Елисеевский, на углу Садовой и Ракова /повторяюсь, где-то уже писал/ и у Цирка. В одном из трех обязательно давали какую ни есть бормотуху. Пили: в садике рядом с Манежем /опасно и людно/, во дворике напротив Кулинарии. Там какая тетя Маша выносила стаканчики, а иногда и закусь. Бутылки кидали в песочницу, что я очень не одобрял. Молодое уже поколение, "резвунчиков" забивало нас, старых алкашей и портило милые и тихие дворики, где так уютно пилось. И купечествовали: вместо того, чтобы бутылку отдать "мамочке" - и старушке какой надо жить! /не важно - за закуску, стакан или просто от щедрости!/, писюнчики эти - уже их просто били, при этом безобразно крича. Впрочем - молодость, молодость... Не я ли сам, с Левкой Успенским, завел ритуал еще в 57-м - выпив во всех трех-четырех винразливах по 150 "777" на 50 "КВВК" и закусив шоколадной конфекткой - завалиться во двор рядом с кинотеатром "Октябрем" и выбить на углу в подвальном окне стекло, где всегда стояла банка с чайным грибом! Винюсь. Было. А потом нагло сесть на скамеечку напротив, и выбежавшим обозленным хозяевам одновременно указать в разные стороны, где скрылись "хулиганы". Но однажды, с двух сторон, указали - НА НАС! Это был величайший подвиг в моей жизни: я взбежал по отвесной кирпичной стенке, метра 3 высоты, и скрылся в другой двор!
 

        Но на Малой Садовой я встретил ЭРЛЯ.
        Эрля интересовал не я, а моя 4-я супруга, к тому времени тоже уже бывшая, и даже не она, а ее светские связи. Подойдя ко мне, он сказал: "Я слышал, что у Вас есть весь Хлебников /у моей супруги. Был. Ухищен художником-нонконформистом Очиннниковым и вмазан через Юпа, бочки же, естественно, катились на меня. И не попадись Очинников с поличным... - ККК/, так вот, нет ли у Вас бакинского издания Хлебникова?" Я говорю, я чего-то не слышал, чтобы Хлебников в Баку издавался. "Издавался. В 22-м году, тиражом 20 экземпляров, на ротаторе." Тихим, "жующим" голосом /как точно заметил Лапенков/. Год это был 67-й, весна, слякотно, или лето уже, жарко, стало быть, Эрлю только что стукнуло 20. Я в мои 20, правда, тоже уже Хлебникова знал, и неплохо, но до таких тонкостей не доходило.
        Эрль - человек уникальный, сложный, необычнейший, даже для того разнообразия типов, лиц и характеров, что являла ленинградская сцена 60-х. Во многом он, младше меня на СЕМЬ лет, стал моим учителем, и уж во всяком случае, с ним я обращался только на равной. В "мальчиках" он у меня не ходил. Не знаю даже - был ли он когда-нибудь мальчиком. Рассказывают: звонок в квартиру Петрова /какого-то из экспертов по ОБЭРИУ, я не знаю, Левин знает/, открывают - 13-летний подросток: "Я, говорит, пришел уточнить некоторые места у Введенского." Эрль. И с тех пор - 2 было специалиста по группе ОБЭРИУ: Эрль и сын профессора Миша Мейлах. Третий, Илья Левин, нарисовался уже позднее: года с 74-го. А до, как справедливо пишет Халиф, именно Эрлю "принадлежит воскрешение обэриутства". Хотя... Тут надо разобраться подробнее. И старший друг-враг Эрля, Аронзон писал в те годы диплом по Заболоцкому, да и попросту - время пришло.
Человек невероятной вежливости, иногда до занудства: "Эрль, говорю, я Вас в окно выброшу!" "Нет, не выбросите. Вы ко мне хорошо относитесь." 8 лет - теснейшего общения, и всегда - на Вы. Но его "Вы", в отличие от Саши Кушнера, я всегда терпел, ибо это было не от воспитания в профессорской семье, а - СВОЕ. У Эрля все было - свое. Даже чужое. Он мне раскрыл Лескова, ну посудите - мог бы я найти цитируемую Лесковым пословицу: "Тешь мою плешь, сери в голову!" или другую "Уплыли муде по вешней воде." А Эрль, с его академическим - встроенным аппаратом, читал все, вплоть до сносок, комментариев, приложений, примечаний, разночтений и вариантов. Дотошность его граничила с буквоедским педантизмом Тайгина, только Боря не блистал особо разумом: просто добрый и милый. У Эрля же ум был, что называют французы, "эспри маль турне" /перья не в ту сторону/, с поворотиками, вывертами, извращенно-изощренный. И потому - только он мог оценить и понять, сквозь внешний облик благопристоя, абсурдность графа Хвостова, обэриутские начала Лескова /цитируемое им: "А возле Императорской Академии художеств - две собаки каменные в колпаках поставлены. Так это, брат, не собаки, а - свинтусы! И свинтусы эти - из древних Фив в Египте вывезены, и для того они здесь поставлены, чтоб, значит, пока они не зашевелятся - до тех пор, брат, чтобы ша. Чтобы ничего и не было, а вроде как понарошку." Привожу, увы, по памяти где ж мне такое в целом Лескове найти!/. И не Эрль единый - цитировал мне чтец Лева Елисеев - безумные по абсурдизму места из Островского /драматурга, разумеется/. Но Лев это делал по пьяни, Эрль же - всегда - в абсолютной трезвенности.
        Эрлюшу я люблю. Изображал мне художник Белкин, мерзким голосом имитируя Эрля: "Чаай водоой разбавляать - только желуудок поортить!" Пьет Эрль такой крепости чай, что мне - худо становится. Рассказываю ему, что как-то Элик Богданов угостил меня чифирем дегтярного цвета, в своей каморке на Блохина, заваленной работами и с прожженым полом и диваном /окна там никогда не мылись/. Чифирь был заварен в эмалированном ковшике, третьяк, а то и кварт, убойный. На что Эрль мне сказал: "А однажды я Элика угостил своим чаем, так он сказал, что слишком крепкий!" Ну это я уже просто отказываюсь себе представлять, мне худо. Эрль всегда приходил со своей пачкой индийского или грузинского чаю в портфеле - это ко мне-то, в можно сказать, "чайную" - и заваривал всегда сам. Я его чаю пить не мог, и разбавлял водой, "портя желудок". О чифире, питом и пареном в 60-м, 61-м и далее годах - в кочегарке, на костре, вареный на бритвах, в дурдомах и прочее - я мог бы написать /и напишу: в 4-й главе "Цум Тюркена" идет "Чайная церемония международного Пен-клуба"/ целое исследование, но то, что из чая готовил Эрль - превосходило и мои слабые силы.
        Библиотекарь, лодочный сторож, сторож на автостоянке - человек, в голове которого свободно помещается пол-Академии, да еще остается свое! Такова се ля ви в этом ёбаном государстве. Друг его, ближайший, неразменный и неизменный, художник и блестящий прозаик Элик Богданов - об абстракциях которого МИХНОВ отзывается с одобрением, мой ровесник и из нашей же школы английской /как и Хвост/ - сошел, сойдет или сходит на нет, путем пилюль шизофренических, которые в него пихают по полгода, путем того, что ни на краски, ни на кисти, ни на холсты, ни на бумагу, ни на машинку - денег нет, на чифирь-то едва хватает, да разве травки или колес когда прибарахлить - а его без конца писала художница Герта Неменова, в свою очередь, ученица Ларионова-Гончаровой, дочка их приемная - это наша наследственность. С Эликом Эрль носился, как с писаной торбой, хотя тот на 6-7 лет был постарше. Из других друзей Эрля следует отметить его постоянного соавтора многих пиэс, Дмитрия Борисовича Макринова - а что я о нем могу сказать? Видел, маленький, милый такой, круглолицый, молчит. Эрль же с ними со всеми умудрялся -разговаривать и даже писать.
        С 16-ти лет уже зафиксировав себя тончайшими и точнейшими текстами, Эрль за собой тащил целый хвост: Аронзона /которого, уже покойного, собрал вместе со вдовой, Ритой Пуришинской, до точечки/, Хвостенко-Волохонского-Галецкого-Богданова-Немтинова-Миронова-Макринова-Ентина и иже, являясь точкой пересечения этих людей и - уже можно сказать - эпох. С 66-го года уже функционировавшее издательство "Польза дела" /тираж, большею частию, 1 экземпляр, на обеих сторонах, машинопись Эрля/, где появились все эти авторы. Часть из них я поимел, но не судьба им было храниться у меня: то, что не сперли в Союзе - пропало в Израиле.
 

ЭРЛЬ на вечере обэриутов. 1976? Архив И.Левина.

 

ЧЕРНАЯ МАРФА.
 

        Эрль научил меня читать что попало. С тех пор я не нахожу "скучных" книг /кроме мемуаров о поэтах всякой околопоэтической сволочи - старорежимной, и из новых/. "Мораль, как ее понимают коммунисты", статьи В.Максимова в "Октябре", "Свобода, какая? Для кого?" Э.Баллера - вы только вслушайтесь, как это нежно - эбаллера, вроде "Эбал я вас", Гарвардские речи Солженицына, Словарь пресноводных рыб, Русские советские песни - все это повергает меня в божественное содрогание, а научил меня понимать это - Эрль.
        В какой-то из книг по криминалистике /популярной/ рассказывается, как старуха по имени Марфа убила свою подругу, труп расчленила /тулово в комбинации - отдельно/, руки-ноги-голову - тоже отдельно, и закопала это по частям в дровяном сарае. В стране социализма, где нет фильмов ужаса, подобным материалом снабжает Госполитиздат, Юриздат, Педгиз и прочие издаты. Илья Левин и здесь обучает своих студентов - по справочнику юридических примеров: готовый сюрр! Эрль и рассказывал мне про Черную Марфу. Бррр!
        И еще один рассказец, про девицу, пришедшую к поэту, и когда тот начал ее соблазнять - скончавшуюсю от сердечного припадка: губы синие, лицо синее, но сама еще теплая. Отчаявшийся поэт лишил ее, мертвую, невинности. А она ожила. И так ей это понравилось, что она стала приходить к поэту - он же уже не мог, все время представляя ее синюю, бездыханную. Что там дальше было - не помню, но мне казалось, что Эрль пересказывает свою прозу.
        Как любила шутить подруга моей бывой 4-й супруги, тоже из Театрального института: по учебнику судебно-медицинской экспертизы. Строгая, в очках, входит в комнату - парочка, обнявшись, млеет - и изрекает, поправляя очки: "Поза трупа свидетельствовала об изнасиловании." Парочка - в развал. Или, молодому человеку на какой вечеринке: "Что это вы так ходите, будто у вас "вывих члена от совокупления в неправильном положении"?" О великий могучий свободный! Зачем далеко искать сюрр и корни абсурдизма? Великое - рядом. ДЗЕРЖИНСКИЙ: "Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь." /расстреливая/. "Мне бы путевочку, в Цхалтубо. У меня камни в печени." "Ах, у вас камни в печени! Расстрелять." /Народ/. "Первых три ряда - расстрелять!"
        А потом и поза трупа. Труп стал в позу. Позывные трупа. - Строгий ассоциативный ряд. Отсюда - пьесы Хвоста-Ентина-Эрля-Галецкого.
        Здесь, на Западе, черный юмор находит выход в безобидных карнавальных масках вампиров, фильмах "ужасов", черном мыле и имитации куска говна в холодильнике, ТАМ - он выливается только В ИСКУССТВЕ.
 

                                   "По воздуху плыли задумчивые говна..." /Эрль/
 

В этой волне говна /и к сожалению, не "Третьей"!/, которое не тонет, поневоле эпатаж принимает анальные и фекальные /фаллические/ формы.
        И не безобидного - УЖЕ! - Глеба, а где-то больше по аналогии уже с Холиным. Примечательно, что за-50-тилетний Холин воссоединился уже с более юными -до 40-ка - Лимоновым-Леном и иже. С поколением Эрля.
 

 

ДВОЕ НИКОЛАЕВЫХ, ДВОЕ АКСЕЛЬРОДОВ И ГЕННАДИЙ НЕСИС-ОСЕННИЙ„
 

        Влияние Эрля распространялось в обе стороны - на "старших" и на "младших". Причем, если старшие это ассимилировали /как я/, младшие - уже, не знаю... Что я могу сказать о Сереже и Коле Николаевых, разве привести их тексты? А ведь встречал, и неоднократно. Застенчивые, робкие. Или нахальные, как Коля Аксельрод. Или опять застенчивые, как Дима Аксельрод. Но все они были - УЧАСТНИКИ. Участники того самого литературного процесса, центральной фигурой которого был Эрль. Как, в другом, скажем, аспекте-слою - и появление "бродскианцев". Я их так и делю: на эрлезианцев и бродскианцев. Кузьминскианцев вот что-то, только, нету!
        Что сказать за Несиса-Осеннего? Опять же, процитировать:
 

Не плачь, родная, коль уйду отсюда,

Уйду надолго, может навсегда

Зачем хранить фарфоровое блюдо

Коль все равно в руках твоих еда?
 

            /Из "Сонета", сообщено Эрлем/
 

Или, скажем, факт его посвящения стихов Гайворонскому. Разбирается пусть кто другой, кто знал их, как и с Шейдиным, известным лишь дистихом /привожу/.
 

        К Эрлю все это отношение имеет самое непосредственное, но именно к Эрлю, а не ко мне. Хотя, возможно, к антологии. И опять кто-то будет обижен, тот же Несис-Осенний, допустим.
 

        С Эрлем и Охапкиным в соавторстве было написано многое, что, может быть, войдет в Аппендикс, а пока - разумнее перейти к автобиографии

ЭРЛЯ:
 

АВТОБИОГРАФИЯ В.ЭРЛЯ С ЕГО ЖЕ ПРИМЕЧАНИЯМИ И ТОЛКОВАНИЯМИ.
 

ФИО: Эрль Владимир Ибрагимович1

Дата рождения: 1947 г. 14 мая, в час обезьяны.
Место рождения: г.Ленинград, ул. Маяковского, неподалеку от дома Д.Хармса.

О семье: отец, Иван Федорович, батрак, плотник и мать, Татьяна Григорьевна Форина - из села Араповка Симбирской губ. /Отец - р.1901, мать - р.1904/. Дед со стороны отца был деревенским колдуном. Старший брат Альберт /р.1925 г. в г.Грозном/ погиб в мае 1945 г. в Берлине командиром самоходки. Второй брат, Евгений, р.1929 г., живет в Москве. Отец - пехотный полковник в отставке, мать - на пенсии.
Безвыездно2 жил и живет в Ленинграде.
Об образовании: закончил среднюю школу в 1966 г. Учился 3 месяца на филфаке ЛГУ /1968 г./ и год на государственных курсах иностранных языков /1972-73/. О работе: 11 дней в 1965 г. в почтовом отделении разносчиком телеграмм. Книгоношей от магазина "Академкнига" в 1966. /См. Прим.З/ Начало творческого пути, публикации, написанные книги - даты.
В 1957 г. написал и одновременно опубликовал первое стихотворение "СОЧУ СВОЮ МОЧУ" на классной доске. Но своим первым стихотворением считает написанное 15 марта 1963 г. "Быстрое созерцание". В середине 1964 г. начал писать прозу. До 1969 г. преобладали стихи, в дальнейшем - проза. Первая публикация - процитированное с искажениями "Четверостишие" в фельетоне "Когда Аполлон нетребователен" /газ. "Смена" от 16 февр. 1966 г./ Вторая публикация - в журнале "Аврора" №7 за 1974 г., где моему перу принадлежит только одна строчка, касающаяся названия рассказа "Медный взгляд".
Много занимался редактированием и исправлением /текстов следующих авторов - ККК/: В.Немтинов или ВНЕ, А.Ник., С.Николаев, Б.Кудряков, Дм.Макринов. Литературовед и архивный работник. Много занимался Хлебниковым, Д.Хармсом, а также современными авторами. Ввел в литературу Ал.Миронова /1964 г./. Основал литературное течение "Хеленуктизм" в 1966 г. и в 1968 г. оставил ученикам. В 1971 г. основал "Палату Мер и Весов".
Много выступал с публичными чтениями /с 1964 по 1968 г./, в том числе в СП, где был встречен крайне недоброжелательно Н.Королевой и И.А.Бродским. С 1965 по 1968 г. выпустил около 50 брошюр. Сочинения собраны в следующих книгах:
1. "Эмали и камеи". Первая книга стихотворений /1971/. /Стихотворения и поэмы 1965-8 гг./
2. "Вторая книга" /1971/. /Стихотворения, поэмы и переводы 1964-9 гг./
4. "Четвертая проза с присовокуплениями. With Abandoned Works by Vladimir Earl and Co (1973)" /Рассказы, сценки, отрывки, статьи с 1964 по 71 г./
3. /Пардон, перепутал порядок - ККК/ "Фимиамы". Третья книга стихов /1971 /Стихотворения 1963-9 гг./
5. "Избранные стихотворения" (Selected poems) /1973/ /Стихотворения и поэмы с 1965 по 73 гг./
6. Готовится к печати: "Вчера, послезавтра и послезавтра" Параллельные тексты 22/8 - 6/67 /Четыре части. Написано с 1969 по 74 гг./
 

ПРИМЕЧАНИЯ И ДОПОЛНЕНИЯ:
 

1. Горбунов Владимир Иванович.
2. Выезжал: /в алфавитном порядке/
        2 раза был в Таллине /29 дней/, в Риге /5 часов/, в Новгороде /9 часов/,2 раза в Москве /45 дней/, 2 раза в Клину /1,5 часа/, 1 раз в Калинине /1 час/, ст. Великие Луки /40 мин./, 7 раз в Вышнем Волочке /сутки/, в г. Туапсе /9 час./, в г. Сочи /27 дней/, в Переделкино /9 час/, 2 раза в Вильнюсе /3 дня/, в дер. Друтунис /25 дней/, в Каунасе /1,5 дня/, в г. Мариенбурге /где крещен в 1966 г. 17 июня/ - 20 раз по 4 часа.
3. Работал:
с 21/8 по 1/9-65 - доставщик телеграмм на почтовом отделении Д-40,
с 23/9 по 4/10-66 - уличный книгопродавец от магазина "Академкнига",
с 1/11-66 по 11/1-67 музейный рабочий в Гос. музее этнографии народов СССР,
с 11/1 по 9/3-67 - руководитель драмкружка в школе №316 Фрунзенского р-на,
с 30/3 по 18/8-67 - устроился подсобным рабочим и с 3/4 переведен на должность младшего библиотекаря в научной биб-ке им. Горького при ЛГУ
с 27/10-67 по 26/12-67 - мл. библиотекарь в Гос. Публ. Б-ке им. Салтыкова-Щедрина

с 1/3-68 по 7/1-69 - научная б-ка им. Горького при ЛГУ /с 22/4 повышен из мл. библиотекарей в библиотекари/
с 30/1 по 4/10-69 - организатор экскурсий при Гос. музее этнографии народов СССР,

с 7/10-69 - контролер-приемщик 4-го разряда в ЛПО "Автотехобслуживание".
 

Биография отобрана зимой 1974-75 года. /О дальнейшей карьере Эрля - см. в письмах Охапкина/.
 

Примечание к биографии:
 

БУДДОЙ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ.
 

Пропущено: Отношение к религии - православный.
 

 

Вот в этой обыденности и ежедневных, если не ежесекундных хэппенингах - характер Эрля. Ко мне на свадьбу в августе 70-го он явился в синих очках для автогенной сварки, лег на пол и потребовал, чтобы его осыпали цветами. Цветами мы его осыпали, но в ширинку ему - я воткнул гвоздику. Белую.
О чем не сказано, это о двух женитьбах Эрля. Одна из них - неудачная, вторая - не знаю. Бывал я у него редко - и когда он жил на Пушкинской, с родителями, и на Гаврской когда, с женами - нормальный дом. Несколько работок Элика Богданова на стенках, вроде, мои "Бабушкины челюсти" /не видел, но дарил/, машинка - и все. Ходил всегда в мягкой шляпе /см. на снимках/, нормальных костюмах /жилетка и часы, правда, были. Я ему еще подарил тульской работы кованую стальную цепочку от спизженного Сережей Поповым брегета с репетиром, не помню, носил ли/. Ссориться с ним - не припомню, чтоб, хотя, случалось, надоедал. Тогда расставались, чтобы встретиться с той же теплотой чуть спустя.
Обнаружил в биографии любопытную деталь: дед по отцу - был колдуном; как и у Айги по матери - шаманом!
Странно, что мало кто любил Эрля: от его сотоварищей по середине 60-х - слова доброго не дождешься - ни от Аронзона, ни от Анри, ни от... А вот когда уже я ввел его в компанию "Элиты", хоть и не без труда - потребовался почти год, чтобы тот же гений Боренька Куприянов проникся - потом уже и по сю - дружен с Охапкиным, зол на Кривулина /рукопись какую-то тот потерял, по свойственному охламонству/ и передает мне приветы и дамские стихи. Поскольку один из со-составителей "Зачем я это сделала?"
Не знаю, не знаю - что будет дальше? А ведь ему - всего ТРИДЦАТЬ ТРИ года! Это мне - за сорок уже...
 

Сейчас Эрль с Мейлахом - выпустили на Западе первые полные собрания Хармса и Введенского, это в тех-то условиях, работая в кочегарах и сторожах! /Мейлах, в сторожах, правда не служил - сын профессора/.
Как мне здесь недостает Эрлюши /или, как я называл его - Урля/.
И еще одна любопытная деталь: совместная реакция Королевой и ... Бродского на стихи Эрля - есть, значит, у них общее. Общий враг: футуризм. На Ахматовой они оба сходятся!

 
 


 

 

 

 

ЛАЛИЛЕЛЬ

 
Под льдами лимонадных оперений

качалась, сумраком томима;

в разгаре затаённых прений

дышал вокзалом жар камина.
 

Казалось - небывалость мимо

пройдёт разутыми ступнями;

качалось, - и раздутыми тенями

была красавица гонима.
 

Был май. Плыло начало лета:

качались сумрак, тени... Света

не много было для тебя.
 

"Какие странные, сиреневые лица!

Но я - не в силах удивиться," -

любовник рек, сирень губя.
 

 

 

 

 

* * *

 

Осень наступила...

В воздухе кружится

нетопырий пух.
 

1970
 

 

 

 

 

* * *

 

Экая туча зловредная злонравная черноцветная чернозёмная
на небо выпорхнула
эка как она летает меж высоких облаков!
                              на небо выпорхнула губами присвистнула

туча зловредная яма зловонная

                              пальцами прищелкнула каблуками притопнула

туча високосная с добавлениями туча ядовитая беременная

туча язвенная туберкулезная
                              на небо выпорхнула

словно птица юная
                              словно птица юная
                              молодой орёл.
 

 

 

 

 

ПАМЯТИ ВЕЛИМИРА ХЛЕБНИКОВА
 

I
 

Преклони колени -
перед кленом,
преклони колени -
пред травой.
Поклонись,
опустив полевые цветы
на рыхлую теплую землю...
Нет! не им,
а ему
поклонись!
Он - везде:
и в широких кленовых листьях,
и в траве,
шелестящей рядом...
Преклони же колени!
Поклонись же ему,
ведающий!..
 

2
 

Здесь лось прошел, задев кору ольхи губами,
здесь невеликая качается безумно птица,
здесь ты - не в силах сторониться -
стоишь, откинув тень на камень;
валун, свой профиль обратив к покою неба,
наверно, ждет движения руки...
И видно в сумерках: по озеру круги
расходятся.
прочитан не был
закон о праведности безымянной.
Ты шел за кем-то следом тинным,
и были сумерки картинны,
и были сумерки картинны,
как описанья мраморные Велимира,
плетущим вязи тонкой манность...
 

1965
 

 

 

 

 

РОНДО
 

Итак, послание на юг

уже отправлено. Осталось

нарисовать неровный круг

и очутиться в Пакистане.
 

Перелистав все буквы кряду,

санскритский текст переведем;

затем - послание на север

напишем линией небрежной.
 

1966
 

 

 

 

 

НЕОКОНЧЕННЫЙ МАДРИГАЛ ДЛЯ Р.П.
 

На волю леса тень отдав, она стояла на брегу,

                    ее олений вырез глаз

                    скользил, как будто на бегу,
селений мимо и стволов. Прошедшим веком успокоясь,

                    она плыла меж облаков,

                    и солнца слабый луч готов

                    был заменять ей легкий пояс.
И птицы, медленно вспорхнув.......
 

1966
 

 

 

 

 

ПРОИСШЕСТВИЕ НА СКОТНОМ ДВОРЕ НЕКОЕГО КНЯЗЯ МЫЗЫ

 

баснь
 

Однажды, скандыбочась вдругорядь,
воскликнул князь: "Какая стужа

стоит на нашем на дворе! И даже с-под коровы лужа

замерзла так, что не расковырять."

На сей велеречивый слог
ответствовала лужа:

"Такого толстого и глупого мужа

я бы засунула головою в стог."

Тут князь скользнул ногою левою

и об лёд разбил свою рожу дебелую.
 

Мораль из басни, коей я податель,

пусть извлечет сам благосклоннейший читатель.
 

1966
 

 

 

 

 

БАЛЛАДА ИЗ УЛАНДА*
 

Небогатый гордый рыцарь

на коне своем летит,

вдруг Людмилу замечает

и навстречу к ней спешит.
 

"Людмила, милая Людмила",-

ей честный рыцарь говорит...

Людмила лоб сердито хмурит

и нечего не говорит.

Несчастный рыцарь обнимает

Людмилу нежную в руках,

к груди железной прижимает...

Но только вдруг - увы и ах! -

в его объятьях воцарилась

уж не Людмила - хладный труп!!!

И рыцарь скромно поклонился,

к коню взлетев на круп...
 

И скачет рыцарь небогатый,

над арфой плачет и поёт,-

Людмилу сердцем вспоминает

и боль разлуки с нею пьёт.
 

1968
 

_________________

* "...кто всех собой давил." (Некрасов)
 

 

 

 

 

ПОХОРОНЫ АРТЕМИЯ
 

С.Дорофееву
 

    ...И белоснежные колонны качались годы и века.
    Артемий упадал с балкона, пустив по ветру рукава...
    Печальных лет пылала слава, зовя людских забот удел, горела в сумраке Полтава,  и жук задумчиво гудел, - его златые крылья дико по ветру жгучему стучали. И, полон по уши печали, Орфеи шагал за Эвридикой.
    Булавки жалобных столетий крепили крылья за спиной, и, беззаботные как дети, играли мыши

тишиной, - их лапки бегали проворно по листьям замерших осин...
    И храп звучал почти валторной: лежал на кух-не чей-то сын.
    Скрестивши руки на груди, он ждал заботы и печали, но все от ужаса молчали, предвидя те-мень впереди.
   Аляповатые гардины шуршали, словно ждали чадо, а глуповатые картины изображали прелесть сада.
  Но в тишине придворных жалоб крыльцо, ругаясь с петухом, вдруг объявило, что, пожалуй, свинье не нужен свежий холм.
   Но, объявив о погребенье младых - во цвете лет! - сардин, решили вновь устроить пенье из новоселья и картин.
   Устали очень облака и начали сходить на нет, -тогда Артемий рукава поднял - и вновь прикрыл весь свет; темно содеялось в столице, и рукомойник зазвенел, и исказились в страхе лица, явившись из побитых тел...
   Покойник был рубаха-парень и заявил, что хочет пить, - но нить порвали злые Парки, - и перестал Артемий быть...
 

   Он снесён к горе Митридат и там похоронен. Над ним стоит ласкающий взгляд обелиск. Около разгуливают туристы и прочие.
  Всё закончилось вполне прилично и благопри- стойно.

 

 

 

 

голубь
 

 

 

 

 

 

 

взмах
крылья
 

 
1965

 

 

паутина

голубь

 

 

 

 

 

 

 

голубь

 

крылья

 

 

крылья

крылья

взмах

крылья

 

 

 

голубь

 

 

 

 

 

паутина

взмах

 

 

 

 

озеро

голубь

 

 
 

 

 

 * * *

 

Помни всегда о своем микрокосме

и в зеркала никогда не смотри!
 

 

 

 

 

ПОСВЯЩЕНИЕ
 

Мой угловатый стих, приправленный осокой,

взлетает ввысь с древесного ствола, -

так с плахи падает ненужная глава,

твердя о жребии высоком;
 

так повторяет глупая молва,

большому подвергаясь риску,

квадратные славянские слова,

склоняясь ниц, подобно кипарису...
 

Но ты - ничто, поэт! Лукавствуй мудро,

листай апокрифический бедлам,

иль пой прекрасной деве сутры, -
 

не проживешь!... Еда твоя - обман.

Так жуй ее! Затем, подобно туру,

ты вырождайся - с горем пополам.
 

1958
 

 

 

 

 

ПЕЙЗАЖ
 

                            К.К.Вагинову
 

Слова сползали с веток языков.
Худой ребенок шёл во двор, качаясь,
А наверху - катила волны
луна, повисшая в Неве,
Таким невнятным поворотом головы
был нарисован на листе пейзажа
откуда-то прибавившийся дым.
Он поднимался вверх, как ствол осины,
и так же быстро трепетал
от лёгких изменений взгляда.
Вокруг лежало озеро.
На берег
четыре лодки наступали.
В них
сидели рыбаки
и пели песню о судьбине
и счастье, пойманном сетьми;
их голоса дрожали тонко
и исчезали за обрывом...
Вокруг -
опять вода, и снова брызги
негромких вёсел,
спешащих оглянуться в сеть,
которой нет конца и нет предела...
Тем временем неопытный художник
измял бумагу твёрдою рукой
и бросил в огнь.
Мгновенно пламя пейзаж объяло.
Дым...
Всё скрылось! ..
 

1967
 

 

 

 

 

ЧТО МЫ СЕЙЧАС СДЕЛАЕМ
 

сейчас
мы ударим кактусом по щеке
ближайшего соседа
сделаем надрез на коже его живота
и вставим туда чайник
 

сами же
сядем вокруг самовара и будем пить

            сладкий кофей
 

когда напьёмся
пойдём на луг
и там
поймав кобылу
нальём под хвост ей земляничного варенья
пусть будет ей приятно
 

прогулка наша будет длиться

на свежем воздухе
 

а
чайник в животе

уже поспел наверно
 

теперь гостям предложим чаю
и сняв с петель ворота
ударим их по голове
да так
чтобы носы не сплющить
 

потом пойдем в театр смотреть на мавра

а может в зоопарк

там тоже хорошо
 

там открывается простора много

для новых наших действий
 

1967
 

 

 

 

 

РАЗГОВОР О ВЫЯСНЕНИИ ИВАНОВА
 

            Первый:
 

Смотри скорей, бежит козёл,
за ним летит пчела.
Смотри, обходит новосёл
окраины села.
Смотри, за ним летит комар,
и едет паровоз;
его зовут Макар, Макар, -
он слышит запах роз.
Скорей смотри, на берегу,
средь ивовых кустов,
лежит Онуфрий на боку,
а рядом - Иванов.
Ты слышишь, кто-то говорит
Макару: "Подожди!"
Смотри, твой дом горит, горит,-
пожар ты не туши!
Смотри, как пламя лижет хлев
и жарит зад коров.
Смотри, вот гибнет твой посев,
хохочет Иванов.
Смотри, Онуфрий на брегу
лобзает монпасье.
Смотри, как волны вдаль бегут,
хлопочут о весне.
Смотри, вот ласточка с овсом
к нам сени не спешит...
Смотри, как хлюпает веслом
певец аула Бастунжи!
 

            Второй:
 

Мой кров сгорел,

посевы - тоже...

И вот я не у дел,

покрыт рогожей.

Печальный смех

в устах застыл...

младых утех

вернуть нет сил!
К окну приду -

его уж нет...

И сяду я

на табурет.
 

        И вот, что я вижу:
 

Я вижу: спать идёт Онуфрий;

за ним плетется Иванов.

Онуфрий квас жуёт протухлый,

хохочет праздный Иванов.

Сосна роняет свои ели,

вокруг толпится Иванов.

Орлов с Истоминой в постеле,-

и рядом с ними Иванов.

Терентий любит помидоры,

стихи читает Иванов.

Вокруг стоят лесов заборы,

их охраняет Иванов.

Я вижу: мгла спустилась с неба,

укрыт той мглою Иванов...

Испёк в углях я корку хлеба, -

а съел жаркое Иванов.
 

            Иванов:
 

Я жил в Шанхае, жил в Париже,

в Москве, в Бердичеве, в Дубках, -

но всех милее, всех мне ближе

аул печальный Бастунжи.
 

            Первый:
 

Печально лето в Бастунжах, -

там кошки ездят на ежах.
 

            Второй:
 

В степи, я помню, зверь лежал,

в его груди торчал кинжал.
 

            Первый:
 

Мне снился сон: в долине Дагестана

лежал я, трезвый, на боку.

Ко мне пришла старушка-мама,

сказала: "Больше не могу!"
 

            Онуфрий:
 

Взвейтесь, соколы, орлами!

 

            Второй:
 

Письмецо снесите даме,

чьё я сердце полюбил,

и жизнь младую погубил.
 

            Иванов:
 

Пускай она поплачет, -

ей ничего не значит.
 

            Первый:
 

Пускай она поплачет, -

ей ничего не значит.
 

            Второй:
 

Пускай она поплачет, -

ей ничего не значит.
 

            Онуфрий:
 

Напрасно спросишь ты, Макар: "Скажи,

не помнишь ли аула Бастунжи?.»"
 

 

_____________

        Текст создан в порыве совместного творчества. Его соавтор: Дм.Б.Макринов.

 

 

 

 

ВОРОНА, ГОЛУБЬ И КАПИТАН
 

Над крышей каркает ворона
и голубя в когтях сжимает.
А тот без крика и без стона
в когтях вороньих молча повисает,
 

как будто апельсин без кожуры,

как будто апельсин без кожуры.
 

Вверх смотрит дикий пёс из конуры

и цепь свою поверх столба мотает.

На небе голубом ворона пролетает,

в когтях сжимая апельсин без кожуры.
 

Похоже, будто апельсин вороний

похож на дождь Данаи золотой,

похож на дождь Данаи золотой.
 

На море парус плещет из-под ветра.

На палубе виднеется суровый капитан.

В трубу подзорную ворону наблюдая,

он видит: на расстоянии около десяти
            метров
несет она в когтях оптический обман,

да и на вид она - еще довольно молодая.
 

"Когда б она была Даная,

когда, б она была Даная!" -

вздыхает молчаливый капитан

и мчится - дальше в океан.

 

 

 

назад
дальше
  

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 4-А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга