Лина Рахамимова (до замужества — Цейтлина) умерла от рака о
возрасте 36 лет. После неё остались рисунки, стихи, дочка...
Вот что рассказал ее муж, Борис. — Сколько лет
вы прожили вместе? —
Одиннадцать. — Когда вы
эмигрировали? — В 79-м. — Что
послужило причиной для этого? — Трудно
сказать. Хотелось свободы, как говорится. — Что
изменилось, когда вы приехали? — Конечно,
процесс был трудным, болезненным, но в основном все осталось
по-прежнему. — Когда она
узнала о своей болезни? — За год с
лишним до смерти, — Когда она
умерла, в каком году? — В этом,
84-м, в марте. — А до того,
как она узнала, были какие-нибудь симптомы болезни? — Этой
болезни не было, были другие — сердце. Ей сделали операцию
на сердце здесь. Хотели сделать в Союзе, но она отказалась. — Как ей здесь
жилось? Ее никогда что-нибудь особенно не тяготило? — Ее
тяготило, что родные там. Отец у нее был болен, наполовину
парализован, и из-за этого не мог уехать. — Она знала о
своей болезни, знала, что обречена? — После
операции врач сказал, что гарантирует ей 30-40 лет жизни. — То есть, ей
сделали операцию по поводу ее болезни? — Да, ей
сделали очень сложную операцию.
Американские
врачи вообще отказались делать, операцию делал русский врач, у него
уже были такие пациенты, и многие живут до сих пор. И он рискнул,
решил, что она молодая, и все будет хорошо. Но не прошло и года, как
у нее начались боли. Она пошла к этому врачу, ее положили в
госпиталь, и выяснилась, что опухоль растет не по дням, а по часам,
и ничего нельзя сделать. — Когда она узнала,
что ничего нельзя сделать? — За несколько дней
до смерти. А мы узнали недели за 3-4. — Когда она написала
свои стихи? — Стихи она написала
между первой операцией и второй. Буквально в течение нескольких
дней, летом. — Как она жила между
операциями? — Обычной жизнью —
работала, рисовала. Сразу после операции ей было лучше, она была
полна надежд, даже совершала длительные прогулки. Рисовала. Вот
почти все эти рисунки она сделала в течение одного дня. — Что было с тобой в
эти последние недели? — Я сам болел —
физически. Не говорю — морально. Я был в госпитале дни и ночи. Что
тут скажешь? — Ты был с ней, когда
она узнала, что все кончено? — Ей никто не
говорил, она сама почувствовала. С самого начала обнадежили ее, а
потом сознание то включалось, то выключалось, ничего особенно она
уже не чувствовала. Когда она поняла, что все, она стала звонить
друзьям, в основном ночью, и говорила, что знает, что с ней, и голос
у нее был довольно бодрый, и она говорила им, что умирает. Она была
верующей, считала себя верующей, ну, не ортодоксальной, не ходила в
синагогу или в церковь, но считала себя верующей, и поэтому ей легче
было. Она не ходила в церковь, она ходила в музей Рериха. — Она склонялась к
буддизму, мистицизму? — Не обязательно к
буддизму. То есть она верила в тот мир, у нее была подготовка
какая-то. Она считала верующим не того, кто ходит в церковь, а того,
кто внутри себя имеет веру. Она чисто относилась к своей вере.
Где-то есть такая религия, где все
религии объединены в одну.
— Какая она была в эти последние недели?
— Она не ела ничего в последние дни,
жила одним духом. Говорила очень много. Были такие моменты...
Человек как бы между небом и землей. Она вечером умерла, накануне
моего дня рождения. Там в последние дни уже не было такого
сознания... Там сознание и подсознание вместе было — это было как
бред. Все уже вперемежку было... Ее подруга приходила, а она
говорила, что «ты — моя мама». Вот мы сидим все на диване, говорим,
вроде все в порядке, а через секунду она скажет: «Я на вершине, что
вы здесь делаете» или «Я мало успела сделать, почему я должна
уходить». Она за год до этого как-то говорила, но мы не думали еще
об этом, что «если я умру... умру, значит, то не дай Бог, там
кладбища какие, церемонии...» Сказала, чтоб ее кремировали и урну
где-нибудь на природе зарыли... на каком-то холме, под деревом... Мы
нашли такое дерево, такой холм... хорошее место, никого не бывает.
Огромное дерево с двумя стволами, под этим деревом... — Как ты жил после этого, Борис?
А.Очеретянский: «Я расскажу, как он жил. Он первые две-три недели
старался не бывать дома. Ездил в гости, каждый раз к другому
человеку, и сидел там как можно дольше».
Каждого из нас отличает от прочих нечто свое. Не то чтобы особенно,
а именно то, что присутствует во всех, это как душа, которую
невозможно охарактеризовать никакими словами, зато всегда можно
почувствовать и только все дело в том, кому и сколько ее дано.
Лину Цейтлину, так рано ушедшую от
нас, отличала от всех прочих ее друзей и знакомых только ей присущая
необыкновенно органичная тонкость. Есть такое понятие: тонкость
натуры. Этим, я думаю, все сказано; по крайней мере, посвященным —
достаточно.
Лина считала себя художником. Лишь изредка, не умея
высказаться кистью, рука тянулась к перу. Сама она не
придавала серьезного значения наброскам, выходящим на
бумаге. Но поскольку я был одним из очень и очень немногих
слушателей, и нахожу, что эти ее опыты имеют гораздо более
близкое отношение к тому, что между людьми принято называть
«поэзией», чем т.н. стихи подавляющего большинства регулярно
печатающихся в той же периодике, то я считаю за честь для
себя приложить и свою малую долю усилий к тому, чтобы эти ее
весьма немногочисленные вещи могли быть явлены на люди. Они
того стоят.