К.К.КУЗЬМИНСКИЙ

 

                     В.Уфлянду

 

Черемуха Маака.
А кто такой Маак?

На ней висит макака,
и липнет Лёня Мак.
 

И гнусные тунгусы,

презрев болотный гнус,

на ней повесят бусы,

и я над ней нагнусь,
 

над карликовой, робкой,

а зелень - анаши.

Амурский бархат пробкой

заткнёт бутыль ханши.
 

В Сучане сучье вымя

имел китаец Ху.

А дочка его имя

повесит на ольху,
 

что желтою залубой

на фоне голубом,

надев костюм зулуса

любуется собой.
 

Цветут лианы буйно -

амурский виноград,

и чайкою над буем,

пушниною гагар,
 

линяет к лету соболь,

шныряет колонок.

Охотник вытер сопли

и плюнул в таганок.
 

Медведь мохнатой лапой

поймал бурундука

и тут же его слопал,

бурча, как перекат.
 

Черемуха Маака,

лиловые цветы.

Макакой Лёни Мака

опять приснишься ты.
 

Нанаец трубку выбил

о позвонок кита.

Как ярко-красный вымпел

идёт в Амур кета.
 

16 ноя 80

 

И еще - детское:
 

- Мак?
- Мак.
- Мак?
- Дурак!
 

/Так мы играли, и поэт

Леня Мак - тут ни при

чем, просто - помнится./

 
 
 

 
 
Играет мальчик у скамьи,

Из сада делает букетик.

Сад осыпает его нимб

Последней горсточкою лета.
 

Сад сыплет под ноги беды,

Связав невидимым шпагатом

Любовь и смерть, огонь и дым,

Садовника с его лопатой.
 

Скрепляя дерево с золой

Ослепшей ласточки слюной...
 

Так пахнут птицами листы!

Так пахнет птенчиками пепел!

Так, обеспесеннев, пусты

Деревья! Гулки и отпеты!
 

Сад терпит.
                 Сад торопит,
                                     Сад,
 

Срывая ветхие одежды,

Садовников возводит в сан,

Садовников в садистах держит!.
 

Звенит последняя оса,

Дымит последняя охапка,

И сад, полузакрыв глаза,

Последней гусеницей каплет...
 

Октябрь 1964
 

 

 

 

 

 

 

ЧУДОВИЩЕ
 

1
 

Меня осудит древний назорей
Егошуа, я пережил твой смертный,
отпущенный тебе самим тобою,
Как говорит преданье, возраст жизни.
Я щеки брил и прикасался к мертвым.
Я жил, как все, и погибал, как все...
Об этом стоит рассказать.
                                        Сегодня,
В четверный год последней трети века

Двадцатого тобой открытой эры,

Я не пророк, творящий чудеса

На горных тропках и больших дорогах,

Целитель прокаженных и калек,

Осла ведущий в поводу Учитель,
 

Я - санитар одесской неотложки,

Презренный мортус городской клоаки,

Смежитель глаз, остекляневших в страхе,

В чумном халате сонный фагоцит,

Чистильщик смрадных улиц, исповедник

Блатных старух, самоубийц и пьяниц,

Снующий между городом и моргом

Перерезатель петель, собиратель

Людских отбросов, бинтователь ран.
 

Я - человек, заметивший сгущенье

Сил злобы и страданья в этом мире,

Болезнь добра и превосходство зла.
 

 

2

 

Летя сквозь ночь, нанизывая смерти

На сталь антенны рации, в пропахшей

Нашатырем и рвотою карете,

Подпрыгивая в такт булыжной тряски,

Гоня зевак от места катастрофы,

Накладывая шины, протыкая

Иглою вены, замывая кровь,

Я думал о судьбе объекта чуда,

Рассказанного неким Иоанном

/Глава одиннадцать, стих сорок три/.

Ты прикоснулся к Лазарю, Спаситель?

Поцеловал его в уста гнилые?

Иль, может быть, достаточно молитвы,

Чтоб человек воскрес? Шепни ее.

Нет падших, недостойных воскресенья.

/Я помолюсь, как следует, поверь мне!/

И смерть - не воздаянье за грехи,

И не итог, а лишь венец страданья!...
 

 

3

 

Так думал я сегодняшнею ночью,

Снуя пчелой меж городской мертвецкой

И смертным полем города ночного,

Кощунствуя на грани богохульства,

Перемежая мысли и дремоту,

Плечом с разбега вышибая двери,

Перерезая узелки над ухом

Повешенных, бинтуя обгоревших,

Срывая провода с запястий черных -

Есть и такой вид смерти, - добывая

Из самолета трупы...
                                 Бог с тобою,
Господь распятый, среди них есть дети,

Тебе ль не оценить мученья эти?!...

Их головы на вывихнутых шеях

Закинуты на спины, как у кур...
 

Ответь, Егошуа! Мессия должен

Нести ответ за все. Никто не ожил.
 

 

4

 

Иль это дело рук того, кто справа
От твоего плеча в тот день кровавый
Встал на помост перед толпой пасхальной
И ликовал, гремя цепями, - он
Чье имя Вельзевулл или Варравва,
Твой враг предвечный и двойник зеркальный,
Сегодня ночью вновь тебя попрал!...
 

 

5

 

И вот последний вызов. В низкой хате,

Беленой синей известью, у печки,

Под деревенским тканым гобеленом,

На деревянной крашеной кровати,

Негнущиеся руки растопыря,

Лежал хозяин. Под доской иконы,

Чуть видимая в огоньке лампады,

Стояла Смерть - в который раз сегодня!

И обитрала косу. Черт с тобой!...
 

Здесь делать было нечего.
                                           Я вынул

Два пятака и положил на веки.
                                                 Плача,
Старуха подвязала челюсть мужу

И позвала к столу.
                             Четыре стопки,

Налитые до края самогоном,

Дрожали на замызганной клеенке.
- Чем закусить, хозяйка?...
                                       - Соль да хлеб.
 

Я выпил первым. Ночь уже кончалась.

В оконце застучало - сыпал дождь.
 

 

6

 

Красавица на буром толстом волке,

Похожем на кота, скакала в замок,

Что вышит был касимовскою гладью

Над мордой волка-оборотня слева,

И отражался елочною шишкой

В прелестном розовом пруду, где лебедь

С короною на крохотной головке

Крылами бил среди мясистых лилий.
 

А если еще пристальней вглядеться

В висящий над окоченевшим телом

Наивный гобелен эпохи казней,

Колхозного прокрустового ложа,

Процессов над троцкистами, парадов,

Барачных городов в сибирской пуще,

Легко атрибутировать сей коврик

До дне в неделе: ведь
                                  между кувшинок,
Колебля отраженье замка, птицы,

Наивный ткач изобразил круги,

Поднятые невидимым, но страшным

И для тебя, Христос, признайся в этом,

ЧУДОВИЩЕМ из глубины пруда.
 

Январь 1973
 

 

 

 

 

 

 

РУЧЕЙ
 

1
 

К любым дверям подходят два ключа.

Порой открыть труднее, чем взломать.

Лечить куда сложнее, чем калечить...
 

Так ненависть любви противоречит

В любом деяньи. Бедный человек -

Его судьбу планирует машина,

Чей принцип - экономное решенье.
 

Бессмертие - технически возможно.
 

На месте встречи Прошлого с Грядущим

Заложен грандиозный Колумбарий,

Роскошная постройка, чье значенье

Есть символ пониманья общей цели,

Основа долгосрочных обязательств

Высоких Объяснившихся сторон...
 

КТО НАУЧИЛ МАШИНУ НЕНАВИДЕТЬ?
 

 

2
 

Припоминая стойкость иудеев,
С рождественской звездою на спине
Из гетто в гетто бродят христиане.
 

И я с одним из них скитался мимо

Стеклянных мегаполисов вдоль мертвых

Исчернажелтых рек, пересекая

Заросшие бессмертником долины,
 

И год назад набрел на это место.
 

Меж двух холмов, как бы меж двух колен,

Бесстыдно в небо задранных, зияла

В земле ужасная дыра, откуда

Свистел, вздуваясь, ледяной туман.
 

И крикнул спутник мой, взмахнув рукою:

Пред нами ад, инферно, преисподня!
 

 

3
 

В его словах был ужас.
                                    Я смеялся:
Что может удивить тебя, скитальца,

Перелиставшего бестселлер страха,

При жизни призывающего смерть?...
 

Мы подошли к провалу. Здесь был слышен

Невидимый, но странно близкий голос

И плеск, как будто женщина стирала

И пела, пеньем облегчая труд...
 

В туман вела тропинка. Осторожно,

Ощупывая посохом дорогу,

Мы начали спускаться в эту бездну,

И оказались через сто опасных,

Слепых, грозящих гибелью шагов

На плоской крыше глиняного дома.
 

Хозяйка нам обрадовалась. Жизнь

Ее была еще печальней нашей.

Ее кормил ручей, богатый рыбой.

В него она закидывала сеть...
 

 

4
 

Зачем я рассказал тебе об этом,
Любимая? Ты плакала, я видел.
Нам голодно и зябко, ты ж привыкла
К подачкам с вертолетов... Вытри слезы.
 

Та женщина не доверяла жизни.

Жила не помня прошлого, не веря

Грядущему. Не зная очага,

Сушила на камнях сырую рыбу,

Плела из трав веревки, украшала

Слюдой и рыбьей чешуей жилище.

Она сказала нам: "Внизу, в долине

Ручей заполнил круглую воронку

От некогда взорвавшейся ракеты.

Там поселились люди. Я боюсь их.

Мне нужен муж, но я их избегаю.

Мне кажется, они едят друг друга..."
 

 

5
 

Мой спутник с ней остался. Я ж спустился

В селенье каннибалов и, несъеден,

Был изгнан ими в гибельное место,

Где жить уже нельзя и людоеду.
 

Там копошились в ядерных отбросах

Вблизи ракетодрома десять грязных,

Бесчувственных существ, не знавших речи.
 

ОДНОЙ ИЗ НИХ И ОКАЗАЛАСЬ ТЫ.
 

НУ что, ты хочешь к ним опять? Прекрасно.

Скажи мне только, кто живет за скатом

Того холма, что за четвертым кругом?...
 

Я знаю Данта, но не эту местность.

 

Смеешься? Что ж, прощай, подруга АДА!

 

Ручей петляет. Нет пути назад.
 

1968

Фотографии Мартина Молчадского
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 

ДРЕВО ПРЕДАТЕЛЬСТВ
 

Все, чем меня когда-то унизило чье-то зло,

С веток этого дерева свесилось и росло:
 

Вот птица с обрубками крыльев, мечтающая взлететь.
И с вырванным горлом птица, пытающаяся запеть.
И тульский медовый пряник, вырванный у жида,
И кем-то в голодном детстве украденная еда.
Проклятья друзей, доносы, измены - гирлянды лжи,
И то, что ты ТАМ сказала, - скажи это ЗДЕСЬ, скажи!
И в листьях, под самой кроной, - зачем он был нужен злу?!...
Последний, сухими губами, прощальный твой поцелуй...
 

Как елочные игрушки

Торжественны и тихи

Раскачивались и пахли

Тюремные башмаки...
 

Седая сова взлетела, коснувшись крылом лица,

раскрылись на морде птицы глаза моего отца

гремела качая дерево
                                  цепь на ноге ее...
СЫН МОЙ сказала птица БУДЬ ПРОКЛЯТО ИМЯ ТВОЕ

СЫН МОЙ сказала птица ТЫ УМЕР А Я ЖИВУ
 

Осыпались с черных веток предательства на траву

 

цепи распались бряцая и хрустнул тяжелый ствол

 

грубо упал бормоча и хрипя пестрой своей листвой

 

 
 

ЛЮБОВЬ К НЕВИДИМОМУ
 

Ржавый заступ звенит о песок

Мертв поэт продырявлен висок
 

хлещет ветер намокшим бельем

оставаться со смертью вдвоем
 

не взволнованным зрителем нет

оставаться на тысячи лет
 

распадаться на тысячи букв

прорастать как родник и бамбук
 

бледной куколкой грызть чернозем

белой бабочкой бросить свой дом
 

вылетать ничему не служа

мимо жаворонка и стрижа
 

мимо родины века судьбы

веры похоти - боги грубы
 

над капустною кучею лун

пропорхать огородный шалун
 

над вселенной разбитых сердец

над кольцом обручальных колец

огород засевающих млечный
                                             выше выше

полет твой беспечный

тешит Бога. Бог - мастер заплечный.

Дьявол - выдумка, сталинский трюк.
 

КОСМОС ПОЛОН ОТРУБЛЕННЫХ РУК
 

 

 

 

 

 

 

ХРИСТОС
 

Глядя на мир с невысокой горки,

Дуновением уст отгоняя слепней,

Видя перья на касках стражи,

Ожерелье из драхм на груди сирийца,

Блеск закатного солнца на жалах копий,

Слыша ржанье коней и всхлипы

Трех Марий, в ожидании смерти,

Пусть нелегкой, но скорой, скорой
 

Думал ли он о своем народе,
Что писал и вещал о его приходе
Все предыдущие эры, эту
Не отличив от обильных страданием прочих,-
 

Знал ли, что сделает папа-кесарь,
За деревьями не узревший леса,
С государством людей, не узнавших Бога
В слабоумном пророке с большой дороги??..
 

Броневые плиты, буи и вехи,

Шпанские мушки, петарды, пули,

ДДТ, синтетика, пылесосы,

Блиндажи, бидоны, бинты, бинокли,

Огнеметы, танки, овчарки, гимны,

Сапоги, катоды, ракеты, гербы, -
 

Вот, чего он еще не знает

На вершине смерти своей и славы,

Приколоченный символом к новой эре

Мук и бесплодных стремлений к счастью.
 

Июнь, 1974 г.

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

 

ТИР
 

Тир в столице тиранов.
/Стоящий отнюдь не на месте слияния Тигра
                                        с Ефратом - кто знает,
Был ли тир в стольном городе Тире? Кто первый

Вдруг изобрел закрывание левого глаза,
                                        воинственный прищур?..

Пращур, слезший с лианы, играющий в жмурки
                                                                с медведем?

Пращник, вращающий яро своей смертоносной
                                                                    авоськой?

Лучник, крадущийся к мирно жующим коровам?../
 

Тир, где если попадаешь в жестяного человечка,

Он падает, и включается пластинка
                                                        "Московское танго".
 

Где безногий у входа просит милостыню:

Белая от ветхости гимнастерка,

Одна нога в валенке,

Руки тоже нет.
 

Зимнее солнце, розовые снега, скрип шагов.

Звуки танго, алюминиевые костыли прислонены
                                                                           к стене.

Чуть побрякивают, когда падает жестяной человек...
 

Те, кто подают Ему - стыдятся, не входят в ТИР.

Все, заходящие в ТИР, не подают Ему.

 

 

 

 

 

 

АВГУСТ В ОДЕССЕ
 

Звезды сыплются в город

Будто яхонты в ларь.

Над зарезанным вором

Раскачался фонарь.

Окруженный стеною

Неприступных домов,

Млечный путь над тобою,

Как светящийся ров.
 

Слышен говор картавый

Из-за млечных борозд.

Над еврейским кварталом -

Семисвечники звезд:

Свой народ Иегова

В августовскую ночь

Обрекает на голод

И закрытие почт,
 

Ибо жизнь - лотерея

Сунешь руку в мешок -

Бог советских евреев

Над твоею душой

Наклонится, как лекарь,—

Замаячат вдали

Милосердие снега,

Неприбранность земли.
 

 

 

 

 

 

 

СМЕРТЬ ПОЭТА
 

Был август запахами полон.

В радиорупор выл вития...
 

Но для тебя в тот жаркий полдень

Дохнуло холодом светило
 

Поднялись жаворонки с пашен,

Привстали мертвецы в гробах,

На кирпичи распались башни,-

Лишь для тебя!..
                          Лишь для тебя
Архангел девственной слюною

Смочил божественный мундштук -

Над жизнью, связанной тобою,

Над теплой твердью, над водою,

Над жаждой, ужасом, любовью,-
 

Чудовищный повис тот звук.
 

Уж ты сползаешь мимо нас
В свое великое беспутье,
В страну ауканий, отсутствий,
Где долго эхо, где пасутся
Овны и львы, где волопас
Тебя спасет от здешних судий,-
Где над твоею новой сутью
Невластна никакая власть.
 

Так я тебя не уберег.

Кренился овощной ларек,

Хрипел и квакал репродуктор.
 

Меж луковиц и сухофруктов,

Между сандалий и сапог

Ты жил, пока не изнемог.

 

 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

 

 

 

В ЧИСТОМ ПОЛЕ


В чистом поле, во поле - полигоне

Каменной бабе денежку на черный пупок:

Баба-бабушка, научи меня, деточку,

Во поле-опале не пропасть!...
 

В городах веселых, в теремах высоких

Белые тарелки в чистых кухнях, помидоры,

Крашеные волосы моей мамы, уже седая -

Режет лук, плачет, меня вспоминает...
 

А моя любимая из волос высоких
Вынимает шпильки, кладет на подзеркальник -
Она горевала, а теперь привыкла.
Она письма писала, а теперь не пишет.
 

В комнатах ее пахнет глажением белья.
Детским кремом, сцеженным молоком.
Муж ее - философ по имени Эмиль,
Громко храпит, но тихие вещи видит во сне...
 

Каждую ночь перед тем, как уснуть, она думает обо мне,

Вздрагивая, когда ударяет крыса в ночной паркет.

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОХОРОНЫ КЛОУНА
 

Вот и конец клоунады. Лаврами
Увенчали его, понимая,
Что смешить такую толпу нелегко, и не по плечу дилетанту.
Шутки: умер всерьез.
Рыдания: как-то не к месту.
 

Гроб увит комедийными масками.
                                               Тяжкая крышка

Много прочнее, чем днище.
                                         Отнюдь не

Смешно, невзирая на речи.
                                          Комья
Земли барабанят по доскам, тревожа

Химию смерти. Гроб содрогается.
                                                    Плоть
Протекает в могилу. Склонившись над нею

С горстью, измазанной глиной, почти что слышишь

Алчный, протяжный, вульгарный звук - будто

Где-то сошлись две сырые губы и всосали

мокрое мясо.
 

Август 1981 - Январь 1982 года.

 

 

 

 

ГОЛЛИВУД
 

Святая роща, где Горгона-слава

С повязкой на гноящихся глазах

Мычит постыдно, призывая смертных

Совокупиться с нею.
                                Истуканы
мадам Тиссо расскажут о мгновеньи

Когда повязка сорвана и ярость

Ненасытимой твари раскаляет

Ее невыносимые зрачки
 

1981 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПЛАТЯ ЗА ЛЮБОВЬ
 

Платя за любовь, покупаешь цинический хохот.

Я избегаю блядей, равно как и страны

Которыми правят диктаторы. Униженье

Искупая презреньем, страна или женщина терпит

С отвращением спазмы насильника, смотрит
Гадливо в пустые зрачки над собой.
                                                        Так глядел
Пролив Геллеспонт на волны секущего Ксеркса.

Так смотрит Россия в лицо своего генсека.
 

Январь 1982

 

 

назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2007

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга