/отрывок, окончание следует в каком-нибудь из томов/:
 

И на круги своя...
Начало сентября. Ясный тихий день, еще более тихий и ясный после вчерашнего ненастья. Позади две смерти. 3-го мая погиб Саша Аксинин, возвращаясь из Таллина во Львов самолетом, в который врезался при посадке личный самолет командующего 2-ой воздушной армией. Армия решает наши судьбы не только в Афганистане, и я третьего мая не смог ответить на вопрос немецкого студента-физика, чьи родители приятельствуют с Таней Горячевой: почему у вас на улицах так много военных и полицейских? Наверное, потому, что мы боремся за мир.

Саша Аксинин появился в Ленинграде с женой Гелей осенью 76 года, когда я с тогдашней моей женой Таней Горичевой начал выпускать журнал "37". Саша и Геля хотели уехать в Штаты, а участие в самиздатском журнале могло ускорить отъезд. У Гели была опухоль шеи, и кто-то ей сказал, что есть единственная в мире клиника, кажется, в Бостоне, где лечат такие болезни. Саша сделал для журнала марку, которой мы так и не воспользовались, а Геля напечатала у нас несколько рассказов в духе Кафки, впоследствии перепечатанных парижским журналом "Эхо". До самой своей смерти в 1983 году Геля боролась за выезд и писала рассказы в духе Кафки. Последние два года ее мучали такие боли, что каждые три-четыре часа приходилось вводить ей морфий или пантапон. Инъекции делал Саша. Когда в последний раз он приехал в Ленинград четыре года назад, то явился ко мне с вокзала в ужасе: у него в поезде сломалась игла - застряла в ягодице. Он "сел на иглу" из солидарности и не сразу обнаружил, в какой физиологической зависимости оказался. В Ленинград, по его словам, приехал, чтобы хоть на месяц убежать от шприца. Морфий не сказался на его работоспособности. О нем никогда не скажут: "он был львовский график". Он сделал так много, что слова "современный советский график" не отражают масштаба его работы. Не с кем мне больше говорить о путях и способах изображения мира сверхчувственного и невидимого. Он перешел ту грань, перед которой я могу только спрашивать, не получая ответа, и лишь смутно догадываться, что он мог бы ответить мне, ибо во многих его офортах присутствует слой "невидимого изображения" - невидимого зрителю, как некогда, при строительстве готических соборов, тончайшей резьбой покрывались те части арок, колонн и контверзов, о которых известно было, что никакой зритель никогда не увидит их, пока собор не разрушен. Для кого?
Передо мной мелко исписанный лист. Красная паста. Саша не был красноречив и не использовал знаков препинания, ни заглавных букв, но сам текст стоит того, чтобы записать его крупным шрифтом

"ВИЗУАЛЬНАЯ СИСТЕМА СОВМЕЩАЮЩАЯ В СЕБЕ НЕСКОЛЬКО "СЛОЕВ"... ЭТО ПРОБЛЕМА ПРОСТРАНСТВА... ЭТО ПОПЫТКА ДАТЬ ВИЗУАЛЬНУЮ БЕСКОНЕЧНОСТЬ И КОНСТРУКЦИИ КОТОРАЯ ОРГАНИЗУЕТ КОНЕЧНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ Бесконечность ЗАДАЕТСЯ КАК КОНКРЕТНАЯ ЗАМКНУТАЯ ФОРМА КОТОРАЯ ДРОБИТСЯ НА СОСТАВЛЯЮЩИЕ ЕЕ "КВАНТЫ" КОТОРЫЕ ПОВТОРЯЮТ В СВОЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ ЭТУ БОЛЬШУЮ ФОРМУ И ТАК ЖЕ ЗАМКНУТЫ ЧТО ДАЕТ ПРОСТРАНСТВО-ПЕРЕВЕРТЫШ И ИМЕННО ЭТА БОЛЬШАЯ ФОРМА ВСЕГДА МОЖЕТ БЫТЬ ОТОЖДЕСТВЛЕНА С ЛЮБОЙ ТОЧКОЙ [.] ИЗ СОБСТВЕННОГО ЖЕ СЕГМЕНТА И ЛЮБОЙ ВНИМАТЕЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД ОБНАРУЖИВАЕТ ЭТУ САМОЗАМЫКАЩУЮСЯ ПУЛЬСАЦИЮ КАК ПОСТОЯННУЮ ЗРИТЕЛЬНУЮ ИЛЛЮЗИЮ... К ОБЛАСТИ КОНЕЧНОГО ОТНОСИТСЯ КАК САМА ЭТА ОХВАТЫВАЮЩАЯ ФОРМА ТАК И ТОТ ПОДДАЮЩИЙСЯ ЗРИТЕЛЬНОМУ ПЕРЕСЧЕТУ НАБОР СВЕТЛЫХ И ТЕМНЫХ ПЯТЕН КАК ПРАВИЛО ГЕОМЕТРИЗОВАННЫХ ЧТО ЗДЕСЬ ЗНАЧИТ "БЕДНЫХ" И ВОТ ЭТИ-ТО КОНЕЧНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ОРГАНИЗУЮТ "ИЕРОГЛИФИЧЕСКУЮ" СТРУКТУРУ ТО ЕСТЬ НЕЧТО ОРГАНИЗОВАННОЕ НАИБОЛЕЕ "ВЫРАЗИТЕЛЬНО" В ЗРИТЕЛЬНО-ЭНЕРГЕТИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ И ЭТА ОРГАНИЗАЦИЯ ИЗЛУЧАЕТСЯ ВОВНЕ НА СМОТРЯЩЕГО И ЯВЛЯЕТСЯ ОСНОВОЙ ЛЮБОЙ СЕМАНТИЗАЦИИ ЕСЛИ ТАКОВАЯ ПОЯВЛЯЕТСЯ А ОНА ПОЯВЛЯЕТСЯ НЕПРЕМЕННО ПРОСТО ЗДЕСЬ ТРУДНО ОБНАРУЖИТЬ ГДЕ ЖЕ ПРОИЗОШЛО ЭТО "ВДРУГ"... ДРУГОЙ СЛОЙ... ЗНАЧЕНИЕ ВСЕГДА ПРОЗРАЧНО ПОТОМУ ЧТО ЧЕТКО УВЯЗАНО С ПОРОЖДАЮЩИМ ЕГО ПРОСТРАНСТВОМ И КАК БЫ ЯВЛЯЕТСЯ ТАВТОЛОГИЕЙ НЕ БУДУЧИ ОНОЙ ФОРМАЛЬНО НО ОДНОВРЕМЕННО ЭТО ЯВЛЕНИЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ЗАКРЫТОСТИ... ТАК ЧТО ТУТ ПРЕСЛОВУТАЯ "МОДЕЛЬ МИРА" И 3. /что означает это "3" - тройку, Троицу или просто букву алфавита, как в фильме "Z", где греческая литера указывает на слово жизнь, я не знаю и никогда уже, наверное, не узнаю... В.К./ ТАК ЧТО ТУТ ПРЕСЛОВУТАЯ "МОДЕЛЬ МИРА" И 3 КАК ПРАВИЛО ЕСТЬ ОБРАЗ ВЕСЬМА КОНКРЕТНЫЙ НО СПОСОБНЫЙ ДРОБИТЬСЯ НА СМЫСЛЫ ПОДОБНО ТОМУ ЖЕ ПРОСТРАНСТВУ И ИСЧЕЗАТЬ ТАК НЕЗАМЕТНО И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО ЧТО НЕИЗВЕСТНО КОГДА ЭТИХ СМЫСЛОВ УЖЕ НЕТ И МОЖЕТ БЫТЬ НИКОГДА И НЕ БЫЛО НО ЕСЛИ ВЕРНУТЬСЯ К ИСТОКУ ТО ВОТ ОНА БАБА НА КОНЕ ОНА ВЕСЬМА ЕСТЬ И ВЕСЬМА ЗНАЧИТ НО ЭТО УЖЕ ЧТО-ТО НЕ ТО И ВОТ Я УЖЕ РАССКАЗЫВАЮ ТАК ЭТО АПОКАЛИПСИС ЭТА БАБА ГРЯДЕТ НА КОНЕ ЧЕРЕЗ ВОДУ И СУШУ /КАРТА/ И ИГЛА НА ЛБУ У КОНЯ И ЭТИ КУСОЧКИ СУШИ БУДУТ СШИТЫ И БУДЕТ ЦЕЛОЕ А ТОГДА ВСЕМУ КОНЕЦ - ШЛЯПЫ УЖЕ СШИТЫ И ОНИ ВПОЛНЕ ТОТАЛЬНО ЗАКРЫВАЮТ СОБОЙ ВСЕ ПРОСТРАНСТВО ОТ СВЕТА И ВПОЛНЕ ПРИЛЕЖНО ЭТО СВЕРШАЮТ НА ПЕРИФЕРИИ ТОРЧАТ ЗНАКИ РОДНОГО МЕТАЯЗЫКА ВЕЧНО НЕДОСТИЖИМЫЕ ИЗНУТРИ И ПОТОМУ-ТО ВИДИМЫЕ ИЗВНЕ ВСЕГДА НО КАРТА БУДЕТ СШИТА И АПОК—СИС СОСТОИТСЯ ЭТО ЭКСЛИБРИС В.К. ОН УЗНАН И ТАК МОЖНО О ЛЮБОЙ РАБОТЕ ХОТЯ КАЖДАЯ ВПОЛНЕ ТОЛКУЕТ СЕБЯ САМА ВОТ ЕЩЕ СЛОЙ ЭТО УЖЕ КАК ДАНА ЭТА ВЕЩЬ В РЯДУ ДРУГИХ ВЕЩЕЙ А ДАНА ОНА КАК "КАРТИНКА" КАК "СТАРАЯ ВРОДЕ БЫ КАРТИНКА" КАК ТО ЧТО НАДО С ЧЕМ-ТО НЕ ТЕМ НО САМОЕ ТОЧНОЕ БУДЕТ ЛЕЖАТЬ В ЭТИХ ЗАЗОРАХ КОГДА ЭТО БУДЕТ УЖЕ НЕ "КАРТИНКА" НЕ "КАРТА" "МЕНЮ" СНОВА КУСОЧЕК БУМАЖКИ В ЦЕНТРЕ КАК ТЕКСТ КОТОРЫЙ НАКОНЕЦ "ТЕКСТ" И ОТТОГО НЕ ВАМ ЕГО ЧИТАТЬ А ЕСЛИ И ЧИТАТЬ ТО НЕ ТАК И ТОГДА КОГДА ВЫ УЖЕ НЕ ВЫ"

Драгоценные, хотя и мало кому понятные слова. Саша говорит об экслибрисе, дано действительно точное описание работы, и это продолжение того диалога, который начался между нами, когда мы только-только познакомились. Экслибрис был ответом на мои "Стихи на картах", которые я писал, все время держа в поле зрения светлые и темные пятна аксининских офортов, что помогало обнаружить "зазоры" между пластами смыслов, заложенных в каждом слове до бесконечности - и так вырастала "большая форма",кристаллически повторяющая структуру каждого из составляющих ее сегментов. Не знаю сейчас, хорошие ли это были стихи, прошло шесть лет, и вот уж полгода, как я не могу ни читать ни писать стихов. Почти полгода. Сейчас сентябрь, а Саша погиб третьего мая. Не знаю, был ли он великим художником. Бросается в глаза внешняя зависимость от Эшера, но у того "невидимое" в работах есть следствие обнаружения оптического обмана, сознательная демонстрация иллюзии, которую порождает искусство, а последние работы Саши построены на полифонии черного фона, энергетическая заряженность которого не сводится к простому оптическому обману: тьма вибрирует и рождает свет, свет проницает тьму, хотя перед глазами лишь черное пятно. Теперь я, пожалуй, смог бы согласиться с Аксининым: смерти нет, есть конец, когда весь мир может быть прочитан как текст собственной жизни - единственный уникальный текст, предназначенный для тех, кто уже не сам, не он, не я. И наша местная, питерская (и более крутая - московская) чернуха видится мне теперь как некая серятина на фоне действительной, действующей, вибрирующей, светоносной тьмы наших безымянных судеб.

Вот уже неделя, как мучит меня желание писать, но я чувствую, что руки связаны и смертью близких, и болезнью близких, и тьмой /или бездной - как угодно/ мелкобытовых тело- и мыследвижений. Я не могу писать, сочинять, придумывать - могу только цитировать. Слова, сказанные когда-то прежде, сегодня явятся как новые. Прообраз чаемого Воскресения. Шелест надежды. Мне все равно, что цитировать.

С некоторым внутренним злорадством намерен я опубликовать странички из моего дневника 81 года, зная, что предание их гласности не сдвинет и пылинки на столе т.Ко-ва, не шевельнет и волоса на черепе А.Т.Д-о, не ускорит и не замедлит развитие раковой опухоли на носу президента Рейгана. Ну разве что лишняя крыша, сорванная тайфуном Елена или незапланированная попытка наводнения в октябре, несколько отодвигающая сроки завершения дамбы Ломоносов-Зеленогорск. В будущее, в недалекое будущее.

Итак, январь 81 года.

"Вероятно, имеет смысл записывать в одну тетрадь все, что было сделано с указанием времени. Что-то вроде дневника в подлинном значении этого слова. Только для себя. Потом увидим... Ну вот, стихи 1981 года. Я вышел на службу 6 января /вероятно, с очередного бюллетеня по ОРЗ - В.К./. Весь день был один в кабинете. Написано 4 стихотворения. Как только заканчивал очередное - звонил Тамаре. Началось вот с чего:
 

Гниль и плесень барочных форм - вот та тина, почва, то болото, где зародились и начали развиваться металлические зерна машинной цивилизации. Периодически в человеке возникает тоска по безвольным, самостным линиям - в модерне, к примеру. К линиям, которые без вмешательства человеческого "я" способны двигаться, "жить" и множиться. Барокко - это самоустранение человека из механизма, движущего Вселенную, природу, историю и т.д. Барокко сродни судорожному взглатыванию или самопроизвольному выбросу, перистальтической работе. Работе толчками, вскриками, вздергами и порывами. Но порывами не романтического, не личностного свойства. Порывами, которые сходны с пульсацией мировых ритмов, со строго /и не нами!/ определенным чередованием падений и взлетов, с многотактовой деятельностью универсального всемирного бензинового мотора. Двигателя, который распространяет вокруг себя запах гниющих лилий, хотя и должно ему пахнуть нефтепродуктами. Сам текст вызвал у меня какую-то неудовлетворенность, чувство пустоты, нуждающейся в заполнении. Чего-то здесь не сказано, чего-то очень существенного... Я вернулся к тому образу, что маячил в течение двух недель передо мной /в уме? перед глазами?/. То был образ апокалипсиса, происходящего на бумаге, в то время как вокруг - стоит голову поднять от листа - течет обыденная, не подозревающая о том, что приговорена к уничтожению, жизнь.

Течет, хотя конец света уже скреплен печатью и подписью. Личной подписью. И прежде всего апокалиптичен политический образ современного мира, графически отраженный в атласах и на отдельных картах. /Совсем недавно в диалоге Линдона Дмитриева с Родионом - см "Митин журнал №3 стр.159 - я прочитал: ".. .поэтическая нежизненность Кривулина и Шварц не так бросались в глаза, как сейчас, благодаря их социальной активности, но времена изменились, социальность их стала неактуальной, творчески пассивной... все уже давно живут в отеле "Ритц", а Кривулин продолжает жаловаться, что в коммунальной квартире отключили свет..." Нужно ли понимать эти слова таким образом, что отель "Ритц" населен существами, не подверженными кризисам, старению и смерти? Можно ли быть уверенным в исправности электропроводки, питающей названный отель в случае забастовки профсоюза электриков. И наконец, жаль душевных сил, которые придется затратить мне лично, воображая себя постояльцем номера "люкс" гостиницы типа "хилтон", в то время как в коммунальной квартире, где я прописан - именно я, а не Линдон д., - перегорят пробки. Я и сам признаю, что нахожусь не в лучшей поэтической форме последние несколько лет, и ни от других, ни от себя не скрываю то чувство творческого тупика или порога, которое заставляет меня оглядываться, чтобы, вернувшись, обнаружить развилку, с какой пошел ложный путь. Мне, скорее, любопытно: чем кончится поиск, нежели страшно кануть в литературную лету. Но не обида и не страх потерять "поклонников" заставляет меня огрызаться. Дело не в том, что я и Шварц "отстали от поезда". Дело в том, что поезд другой. Так, говорит Родион, "...сейчас они копают уже сто раз перекопанную землю. Они используют вещи, уже разработанные превосходно..." И Л.Д. вторит ему, уточняет: "Религиозную символику, например". Совершенно справедливо, тем более что сфера христианского религиозного сознания не кажется мне исчерпанной, мертвой, но наоборот - неисчерпаемой. Если поэзия "русского христианского возрождения" есть понятие проблематичное с точки зрения истории мировой культуры, как и само "христианское возрождение" весьма двусмысленно как социальный или историко-религиозный феномен, то еще более сомнительным и бесплодным представляется мне будущее новой идейно-художественной популяции, активизирующей на русской почве деструктивные тенденции нью-вейваров именно тогда, когда в американском, например, искусстве новая волна умирает, сходит на нет, сменяется разными формами фундаментализма и возвращения к истокам "европейского традиционного художественного сознания" - от неоэкспрессионизма до неоклассицизма. Мы входим в полосу эклектического взаимопроникновения несопоставимых прежде стилей и методов, и сейчас мы переоцениваем переоценку прошлого, произведенную на протяжении нашего века. И если для левоавангардного сознания 60-х религиозная символики в произведениях искусства была красной тряпкой, то сейчас, с помрачением модернистской триады /Маркс-Фрейд-Сартр/, символика эта обретает новый смысл. А мы пытаемся догнать и перегнать Запад по части абсурдизма, пережитого еще в середине 70-х,и не только в Нью-Йорке или Париже, а даже в какой-нибудь Нигерии или на Филиппинах. Но возвращаюсь к "изжитой" социальности - политическому апокалипсису, позволю себе процитировать свое не очень удачное стихотворение января 1981 года - В.К./
 

Стихотворение показалось мне мало удовлетворительным. Уже в процессе работы, где-то после второй строфы, я почувствовал, что оно проваливается, выпадает из рук. Оставалась надежда, что внезапный ход, поворот какой-нибудь, хвостик образа вывезет - и откроется то, чем более всего дорожу в стихах: этакое словесное "сфуматто", дымка, необъятный простор, о котором и сказать-то нечего: просто это есть. Последние полторы строки - робкая попытка протиснутся к площадке, откуда открылись бы "дали необозримые" - единственная цель словесных моих прогулок. Попытка неудачная. Стихотворение не вышло из рамок вербальной однозначности. "Щель" в конце настолько узка, что в нее не протиснуться, даже больно сплющивая ребра. Слишком обще и поверхностно. Глаз скользит по словам тупо, не замирая от зрелища, захватывающего дух.
Странный, мучительный контраст между горячим состоянием /не знаю, как назвать - ума? сердца? души?/ и холодным воплощением. Но остановиться уже невозможно. Еще не дописав "издательского" стихотворения, с надеждой <...>

[документ обрывается].