ПРОРОК
На дно колодца погружён
Себе под ноги я мочился,
И шестикрылый фараон
Однажды
ночью мне явился.
Он бил меня до синевы
По животу и по затылку
И вынул мозг из головы
И вставил в голову глушилку.
И грудь крылами разодрал
И сердце бьющееся вынул
И речь из уст моих изъял
И зубы
на засов задвинул.
Я на спине пред ним лежал
Очищенный и обновлённый.
И вот тогда он мне сказал:
Восстань, проклятьем заклеймённый.
Восстань и власть мою приемли
И будь пророк моих идей
И обходя моря и земли
Пиши
доносы на людей.
* * *
Когда великие дожди
Над Русью выжженной прольются,
Тогда великие вожди
В своих гробах перевернутся.
Ногтям заскребут гробы,
Завертятся, чтобы согреться,
Но от назначенной судьбы
Им никогда не отвертеться.
Похмельем обернётся пир
Народного благоговенья:
Создавшие безликий мир
Уйдут в
безликое забвенье,
А протрезвевшая страна
Тряхнёт своим рассудком птичьим
И рухнет в прах,
потрясена
Двуличным собственным безличьем
1965г.
Есть в России интеллигенция!
А.Вознесенский
Ест в России интеллигенция
В буфетах и кабаках,
А если не поленится,
То
и на пикниках.
Хотя не в дружбе с цикутою
Олимпиадный Сократ,
Но другие резные кушанья
Любит
наш старший брат:
Мандельштама с Цветаевой,
Ахматову с Пастерначком,
С кофием и с чаем,
С
водочкой, с коньячком,
Разбойника с соловьем,
Соль с сахаром,
Маркса с Соловьёвым,
Курчатова с
Сахаровым.
В полутёмном жилище,
В оцеплении органов
Всё пойдёт в пищу,
Всё будет сожрано
Дочиста и начисто
От пуза и до сыта
Жрёт культуру Ваше Читательство,
Как свинья из корыта.
И Ихнее Писательство
Не долго будет ждать,
Чтоб несытое читательство
В свою очередь сожрать.
С культурой /не в электричке/
Из Переделкина до дому
Едет среднее арифметическое
Раскольникова и Обломова.
И возникает сентенция
И звучит, словно песня, окрест:
Есть в России
интеллигенция,
Запрещено - а ест.
ЕВРОПА
Прижатые к Уральскому хребту,
Мы, Москвичи, Рязанцы, Галичане,
Глотаем пыль и
чувствуем во рту
Невыносимо тяжкий вкус молчания.
Уж без любви к своей родной стране,
К её лесам, полям, озерам, рекам
Мы
разбрелись и бродим как во сне
По ресторанам и библиотекам.
Нам в этих похожденьях не найти
Куда-то вдруг пропавшего таланта.
Как тяжелы
неверные пути,
Как нелегка ты доля эмигранта.
Жизнь ускользает из дрожащих рук.
В российском мире, тёмном и бездонном
Пустыня
бессловесная вокруг,
Земля отцов, Европа, за кордоном.
И в чтинии напрасна наша прыть.
Бумажные бескровны книг страницы.
Нам Епифанских шлюзов не открыть.
Нас всё равно застрелят на границе.
Поёт нам песню мира суховей
И сны без продолженья навевает.
Империя всей тяжестью своей
К Уральскому хребту нас прижимает.
А мы, опять пришедшие в экстаз
От породнения в трамвайной давке,
Сомкнуть не
можем оловянных глаз,
Ослепших в перечитываньи Кафки.
А там, в краю закатов и морей,
Весь в кризисах, инфляциях, скандалах,
Прекрасный мир, в котором нет царей,
Мир европейских государств малых.
Задуманная мудро и хитро,
Там процветает славная контора,
Там Австрия, Швейцария, Андорра,
Там Лихтенштейн, в котором нет метро.
Там, к западу, раскинулась она,
Европа, соль земли и мысль господня...
Но словно
шрам берлинская стена
Её лицо уродует сегодня.
* * *
Поговорим о северянах.
Они закрыты на засов
На побережьях океанов
В столпотворении лесов.
Для них вода лишь в виде снега,
Всегда готового лежать,
И нет ни цели для побега,
Ни силы просто убежать.
Их жёны прочны точно прачки
Торчком стоят их корпуса.
Их дети хрупки и прозрачны.
Их водят по земле собачки,
Ликующие в час подачки,
Их дни и ночи однозначны,
И еле слышны голоса.
Мурманск,1971
* * *
Вовек не счесть гостей Кавказа.
Они грядут на поездах
С истоков Лены, устья Таза
При орденах и при звездах.
Карманы их не иссякают,
Не соловеют очи их.
Они садятся и икают
За столиком на
четверых.
Как молчаливы люди эти,
Какая в лицах их печаль:
Лишь звёздочка сверкнёт при свете,
Да орден брякнет об медаль.
* * *
Колонны, купола и шпили,
Как элементы небылицы,
Незавершившиеся стили
Несостоявшейся столицы.
Всегда на месте и при деле,
Хотя далёк от завершенья,
Возникший на водоразделе,
Ты местом стал кровосмешенья.
Служа Москве, Варшаве, Вене,
На протяженье жизни длинной
Ты, Львов, ни на
одно мгновенье
Не перестал быть Украиной,
И, словно сказка-небылица,
Случайно ставшая судьбою,
Остался сам себе столица
И Украина сам собою.
Львов, 1972
* * *
Деревья чахлые стояли по бокам
На север волочившейся дороги,
Дорожным звоном
дребезжал стакан,
И в коридор протягивались ноги.
В окно сияло солнце, а вокруг
Снега лежали белыми холстами.
В полтинике езды
полярный круг,
Девятый круг, обсаженный крестами.
Его нам никогда не пересечь,
Мы едем, едем, только не доедем,
Туда, за этот
круг, к волкам, к медведям
Где у людей совсем иная речь,
Где длинные качает звёзды ночь,
Где на лету роняют крылья птицы.
Мы счастливы,
добравшись до границы.
Нам никогда себя не превозмочь.
Лоухи,Карелия,1971г.
МИКЛУХО-МАКЛАЙ
/отрывки из поэмы/
О, есть ли более навязчивая страсть,
Чем любознательность по поводу иного?
Её благожелательная власть
Спасительна для тяжело больного
И раньше времени не даст ему пропасть.
От интереса к самому себе
Мы чудным образом неявно переходим,
Как азбука от гласной А к согласной Б,
На интерес к другим. И там находим
Обильную добычу для ума.
Её напрасно в зеркалах искали
Глаза, которые теперь устали
И норовят закрыться, как тома
Старинных книг, иль лучше как дома,
В которых люди умерли давно
И больше не хотят глядеть в окно.
Он поглядел на собственные руки
И испытал неслыханные муки,
Он поглядел на собственные ноги,
И обе задрожали от тревоги.
Так рассуждал по имени Миклухо
Средь Петербурга человек Маклай,
Который внёс свой ощутимый вклад
В познанье человеческого духа,
Определив по форме черепов,
Что человек повсюду есть таков
И даже если чёрен, бестолков,
Он как бы Иванов или Попов.
Все божьи дети братья на земли,
И циркулируют в них те же группы крови,
Все молятся о счастьи и здоровьи,
Плывите ж к ним, по морю корабли.
Он поглядел на собственные руки,
Готовые на подвиг для науки,
Он поглядел на собственные ноги,
Дрожащие в предчувствии дороги.
Мой интерьер, не убранный цветами,
Мне, как бездонный кладезь, надоел,
Я не хочу бить палочками дел
На собственной душе, как на тамтаме.
Пусть я наивен буду, как дитя,
Но я покину интерьер капкана,
Чтоб там за поворотом океана
В чужую душу заглянуть шутя,
И не уйдёт от двух пытливых глаз
Мой чёрный вариант, мой папуас.
Он поглядел на собственные руки
И думал он: мои ли это руки?
Он поглядел на собственные ноги
И размышлял: неужто это ноги?
Я болен, мне болезни невтерпёж,
Но не хочу болезням быть послушен,
Покамест я подушкой не удушен,
Я должен быть на белого похож.
Несите ж нас, тугие паруса,
Помилуй бог и
ниспошли удачи,
Ты с нами, чудотворец Николай,
Используем скорее эту связь,
Вперёд, пусть неудачник плачет!
Мы за моря плывём, на небеса.
И нам до них
осталось пол-часа!
Я долго ждал, когда они ко мне
Придут на цыпочках босых во
сне,
Но им, как видно, нынче недосуг,
Они сказали А, но Б им неизвестно,
Наверняка им будет очень лестно,
Когда их посетит их белый друг,
Сумевший землю
пересечь вокруг,
Имея в парусах крылатый дух наук.
На берегу Маклая пир горой.
Среди природы, словно в колыбели
Аборигенов безмятежный рой
Весёлой услаждал себя игрой,
Они смеялись, танцевали, пели.
Сначала
солнце грело кожу их,
Потом её окутывала мгла,
Шумел прибой, был вечер глух и
тих,
И цвета ночи были их тела.
Так шли года, не ведавшие меры,
И точно так
не ведал дух огня,
Не одухотворённый без меня,
Что где-то собирались пионеры
С телами цвета завтрашнего дня.
Лениво полыхал огонь костра,
И мы не просыпались
до утра.
Кто знает, для чего мы рождены,
С какой тоской тайком обручены,
Зачем, кому-чему обречены?
Узнать бы невзначай, какие сны
Просматривают дочери, сыны
В утробе наших нерождённых дочек.
Неплохо также было бы разведать,
Что наш весёлый и небритый общий предок,
Раскинувшийся между виноградных бочек,
Наполненных вином столовым,
Рыгнув и сдохнув, вспомнил напоследок
Единственным, который он владел,
Сугубо устным, непечатным словом,
Увы, есть нашим знаниям предел
И к этому ты должен быть готовым.
Ещё не занялась заря,
Которая займётся зря
Ещё природа наша невредима
И от костра идёт не только запах дыма,
А папуасский Кук уже на бережке
И, как всегда, гадает по руке.
Как я хочу иметь в своём кармане
Шеффилдский или золингенский нож,
Да разве на моём катамаране
До стран гиперборейских доплывёшь?
Как далеки неведомые страны,
А люди в них бесцветны, дики, странны,
Культура их наивна для меня,
Не вижу толку в этих человечках,
Они свои костра содержат в печках
И не хотят плясать вокруг огня.
Они огня боятся, словно звери,
А в их домах на первом месте двери, гм.
Но, чу, на горизонте вдруг возник
Какой-то глазу непонятный блик,
Какой-то нам неведомый предмет,
Но подтверждающий всю логику примет
Для тех, кто знает толк
В хитроглубинах предсказаний и легенд.
К нам едет белых братьев контингент,
Сказал язык руки и вдруг умолк.
Так говорила местная наука
На языке несостоявшегося Кука.
На берег вышел человек Маклай,
И негры два развешивают уха.
Он вовсе не похож на револьверный лай,
Сказал им местный чудотворец Николай,
В нём проступает человек Миклухо.
И вот стоят два будущие друга
И с нетерпеньем смотрят друг на друга.
Ау - ау, Миклухо говорит,
Уа-уа, курчавый отвечает.
Что говорят, господь их понимает,
Но важно тут, что каждый говорит.
Волшебных гласных всем понятный звук,
Ты музыки язык, спасенье ног и рук,
Ты наших пробуждений непрекращающаяся сонность
И есть в тебе какая-то незавершённость.
Гори огнём и с каждым днём всё ярче, громче,
Костёр удачно сложенного духа,
Держись, ещё не всё погибло, старче, кормчий,
И помни твёрдо, если ты Миклухо,
То я, другой, наверняка Маклай,
И мы с тобой ударим по рукам,
Конечно, если нас не ударят по ногам.
|