В ПАМЯТЬ О ПРОКУШЕННОМ ЯЗЫКЕ


Вот постель
В белоснежной своей наготе

Я раздел
И тебя я вознёс на постель

Словно жертву

Языческим грозным Богам

Я раздел
Хоть за это имел по рогам

Хоть за то был прокушен

Безвинный язык

(Давний враг мой

Но все же к нему я привык)

Я раздел

Раз де лил

Раз од рал на куски

Все застёжки-пристёжки

Бюстгалтер

Чулки
 

Вот постель
В белоснежной своей наготе
Ты раздета
Ты цветом смущаешь постель
К борозде
Я недолго прилаживал плуг
Я пахать молодец
Но откроюсь как друг
Этой нивы достало бы
Тысяче рук
 

Вот постель
В белоснежной своей наготе
Ты на белом бела
Постыжаешь постель
Как Богиня
Мистических темных кровей
Подчиняешь мой разум
Разлёту бровей
Полыханием щёк
Озаряешь альков

Но откроюсь как друг

Не придуман ещё

Плуг для этих хлебов
 

 

 

 

 

+ + + + + +

 

НОЧЬЮ КОШКИ СЕРЫ

НОЧЬЮ ТЕНИ СМЕЛЫ

ПУГОВКИ УПРЯМЫ

РУКИ НЕУМЕЛЫ

ДЕВУШКИ НЕВИННЫ

ЖЕНЩИНЫ РАЗВРАТНЫ

И МИНУТЫ ДЛИННЫ

ТАК НЕВЕРОЯТНО

И ПОД БЛЕДНОЛУНЬЕМ

В САМОМ СЕРДЦЕ НОЧИ

ГУБЫ ПОЦЕЛУЕМ

АНГЕЛЫ ЩЕКОЧУТ
 

 

 

 

 

+ + + + + +

 

ОНА УЛЫБКОЙ УСТРИЦ

ОН ТЕНЬЮ ОНАНИЗМА

ОНО МЕЧТОЙ БАЛКОНА

СКВОЗЬ ПЕРЕПЛЕТЫ КРЫШ

ОНИ ПЯТНОМ СОБЫТИЙ

НА ОБЩЕМ БЛЕДНОМ ФОНЕ

ПОТЕРЯННЫЕ ЗЕРНА

ИЗ ВЫПРЫГНУВШИХ ГЛАЗ

 

 

 

 

 

ЧЕЛОВЕК ИДЕИ

 

"Не опасайся грома, ибо если в тебя ударит
молния, то грома ты уже не услышишь."

Из инструкции по технике безопасности.
 

Ночь ещё укрывает всё, что только возможно ей укрыть от любопытного глаза, а город уже спешит, уже торопится своими пешеходами по собственным улицам. И среди прочих равных, спешит и наш герой, торопится не опоздать на бесплатную, как и у прочих равных, работу. Поскрипывая на свою раннюю переполненность, ползут трамваи, подбирая разбуженных по звонку — где стояли, и доставляя в точности - куда надо, и даже удивительно: кто же это успел навести такой ранний порядок в городе, такую изумительную гармонию всеобщего передвижения.
Идут женщины, стройные, многие. В одиночку ждут и стаями, косяками душещипательными. А спроси - что щиплет, и не вылезет ничего изо рта. Язык не определит сторону - куда повернуться ему по такому случаю, но кое-что все же повернётся, став поперёк человеческой ходьбы.
Мелькают туфельки разноцветные, лакированные и замшевые, стран демократии. Калоши отечественные мелькают тоже. Но это так - к слову. Которые в калошах уже и не предмет для разговора, мелькает и над туфельками, строго отмеренное, допущенное ещё мелькать, - вверх до юбки, охраняющей уже оставшееся от преступного мелькания.
Идут уверенные в себе блондинки, несут свои пиковые прелести брюнетки и рыжие тоже... передвигаются по поверхности планеты. И такое их разнообразие, этих утренних женщин, что человеку впечатлительному очень возможно растеряться. Очень возможно уронить челюсть, не вставную на колени, а пока, до случая, несъёмную, уронить на грудь, а у кого не достает, то так и будет, так и зависнет она в атмосфере Земли.

Но может случиться и нечто худшее, а именно опоздание на свою трудовую вахту. Потому, что хоть и подведён итог мельканию и определена разумная мера его, но и малого, разрешенного к обозрению, уже достаточно и даже много, для предрассветных людей с будильниками на неумытых лицах.
Так наш герой, волею управляемого всеобщим городским разумом трамвая, оказывается не у привычной взору проходной, а в совершенно ином, произвольно выбранном месте. И здесь, в этом Богом данном месте, чтобы очутиться на нём в этот утренний час, напротив памятника борцам, не спортсменам естественно, а за свободу, за которую много памятников, а свободы, тем не менее, никакой, герою нашему, уже полупогрузившемуся в постыдную суету момента, приходит в голову Идея. Не такая, правда, Идея, как борцам, которые бронзовые разместились теперь напротив, приняв Идею свою в себя, укрепив её на бронзовых своих лицах, но все же Идея, рожденная внутри головы. Продукт коры, как определил бы её главный режиссёр анатомического театра.
"Быть или не быть?" - спросило серое вещество. "Не быть" - ответило белое, имея однако ввиду смысл явно выползающий за рамки гамлетовской формулировки. "Не быть", - другими словами отсутствовать, среди всеобщего присутствия тех, которые не смотря на соблазнительное мелькание, как-то все-таки дошли, доехали, доперли вообщем до рабочего места и находятся уже в полной готовности выпить и закусить.
Сделавшись таким образом, неожиданно для себя и всей окружающей действительности, человеком Идеи, герой наш уже и выглядел по другому. Он распрямился во всех местах, которые ещё не окончательно согнулись и гордо вошел в подвернувшийся по такому случаю трамвай. В трамвае никого не было. То есть, разумеется, был водитель; вернее водительница, приятного деревенского вида девушка, не было сидящих, стоящих и висящих, которые отвисев уже отведённое для этого время, вступили в свой очередной трудодень. "Девушка, Вас как зовут", - спросил человек Идеи, опуская положенные три копейки, в отведённую для этого щель.
"Никак, я же на работе", - просто ответила девушка, так будто потеря имён на работе - явление очевидное.
"Такого не бывает. Нинка или Валюха," - улыбнулся наш герой, довольный своей проницательностью.
"Гражданин, не отвлекайте меня от рельсов", - ласково ответила девушка, вызвав дрожание стекол.
"И правда, сойдем еще с рельсов", - подумал гражданин, опускаясь на жесткое сиденье для инвалидов, являвшее собой одну из основных причин инвалидности.
Улицы уже успели освободиться от загромождавших их пешеходов и вольный пейзаж равномерно накатывался на трамвай, несколько напирая на поворотах. Избыток свежести щекотал в носу. Человек Идеи приоткрыл окно и плюнул на природу.
"Хорошо,- размышлял он, - хорошо ехать вот так, неизвестно куда. Может оттого что живём неизвестно куда и даже неизвестно откуда. Любим тоже неизвестно куда.., вернее кого. Не дано нам никакое знание, кроме известного. Проходил вчера по площади, никого гулящего вокруг, только по небу пролетала вполне мирная птица голубь, и по нужде своей капнула. И эта неприятность шлепнулась не на гранитную поверхность камня, а прямо на непокрытую гладь волос, откуда после была добыта с трудом. Такое наказание неба! Чуть не вырвал на себе волосы, но догадался помыть. Чем так неугоден сделался я природе? Каждое Божее утро вскакиваю я с петухами, оставляю теплую Нюру на широкой постели и устремляюсь досыпать на завод? Какая мистика сбрасывает меня у проходной, с тем, чтоб в установленный срок там же подхватить и закружив, воротить тем же путём моей драгоценной Нюре. Я, конечно, не верую ни в какой там опиум для народа, но все же не исповедимы пути Господни."
"Завод "Втурпромдур", - бодро объявила вагоновожатая. Человек Идеи вздрогнул и перекрестился. Напротив распахнутого окна увидел он проходную с турникетом, через который проходил каждый день, за исключением разумеется выходных, но случалось и в выходные. "Вот так Валя-Валюха, все пути ведут в Рим", - пробормотал он и вышел в этот самый Рим, который был не Рим, а завод.
"Опять опаздываешь Дерябкин,"- заметил начальник цеха, в силу всеобщей гармонии порядка, обычной в этом удивительном городе, оказавшийся на проходной.

"Я вот тебя премии лишу",- беззлобно проворчал он.

"Лишай,- так же беззлобно ответил Дерябкин, - должен же кто-нибудь пострадать за Идею..."
 

ПЕТР ГЛУЗМАН

НЬЮ-ЙОРК

 

назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга