Каких только книг не было, начиная с Остромирова! Круглых, по-моему, и
треугольных. Все пропорции прямоугольника уже были использованы. От
книг, накарябанных на зернышке /полагаю, граната/ до высеченных в
скальном массиве. И все же суть книги - не изменилась.
Что есть книга?
"Мысль заключена в письмена
Письмена в листы
Листы в переплет
Сиречь в книгу
А вкупе все - вивлиофика"
/Из
стихов Емельяна Шишкова/
О советской книге говорить - грех, хотя культура книги, с до Петра
начиная, процветала и процветает в России. Естественно, современная
книга безобразна en masse. Но она и преследует, в большинстве, цели не
эстетические, а политические. Особенно страшны были книги Сталинского
периода, на которых мы выросли. От серо-безликих - до помпезно
подарочных, книги эти, как нельзя лучше, отражали эпоху.
С хрущевской оттепели началось: в полиграфию полезли художники.
Старики, духом воспрянув, выдавали новые. Рабле и Успенский Бориса
Крейцера, выставленные в 6О-х в ЛОСХе, сразили и поразили меня: харя
Гаргантюа в разворот на мешковине, "Ты и твое имя" газетным коллажем -
такого я еще не видел. Подоспели и новые силы: книги Епифанова,
Селиверстова, Бисти, Збарского.
Прибалтика, не затронутая первыми годами соцреализма, быстро
оправилась, и пошел белым по черному резать гравюры Красаускас /к
Межелайтису и другим/, да там много их было, только все книги - не по
русски! Сейчас вот получаю изысканнейшие издания классика эстонской
поэзии , профессора Йейля, Алексиса Раннита - и здесь, на чужбине,
сохранилась в строгом и суховатом изяществе культура скандинавской
книги. Одно удовольствие подержать в руках! И что любопытно: характерная
для прибалтов и Севера игра серого с линией /что в Ленинграде проявилось
у долго жившего в Риге офортиста Валентина Левитина/. Но Раннит /и книги
его/ будет у меня в 4-м, петербургско-ингерманландском томе.
В Москве книга стала кормушкой. Все ныне ведущие художники
"нон-конформизма" - подрабатывали книгой. В основном, разумеется, в
более грамотных научных и научно-фантастических издательствах: Юло
Соостер, Инфанте, Кабаков, Янкилевский, Пивоваров, Брусиловский - это
те, кого я знаю и люблю /исключая, пожалуй, Брусиловского/. Особенно
славился московский "ДЕТГИЗ", где печатался Сапгир в оформлении
Стацинского, Молоканова, Гороховского, Елисеева, Пивоварова, Курчевского
и Серебрякова, Зальцмана, Монина - многих и не знаю, да и эти -
фифти-фифти, половина говна. Многие детские книги были просто прекрасны.
Ленинградский "ДЕТГИЗ" был поконсервативней. Когда мы с А.Б.Ивановым
пришли с нашими "Китобоями","Кочегаром", "Фотографами" и
"Музыкантами"/четыре книги за пару месяцев!/ по рекомендации Дара в "ДЕТГИЗ"
/в начале 1973/, редактор Дора Борисовна Колпакова сказала нам с
затаенным ужасом: "У нас даже есть свой левый художник, Светозар
Остров!" Наши книги не были ни левыми, ни правыми, просто веселыми и
красивыми, и потому, ясное дело, не прошли. Ну, не больно-то и хотелось!
2 оригинала книг я сбагрил за границу, где они тоже никому не нужны,
разве Нортону продать. Издают здесь такое же дерьмо - что Виктория
Ровнер, что Нинель Воронель /хоть Нинель и с Бауэром!/.
Словом, не пошли наши книги. Тогда я уже не для детей, написал
"Последнего точильщика", которого подарил Шемякину /см. в его каталоге/.
А впрочем, где вы увидите этот каталог? Привожу, благо коротенькое:
Мясник на колоде конину рубил.
Мясник на конине топор затупил.
Он фартук снимает и басом кричит:
- Точильщик, точильщик, топор заточи!
- Пока до поры,
Точу топоры -
Чтоб туши рубить,
Старушек губить!
Дальше не пошло, но и так все ясно. Не "ДЕТГИЗА" для.
А в 64-м году познакомился я с Володей Медведевым. Приволок его
Баталов, явившийся покупать мебеля к моей бывой супруге. Представляется:
"Баталов!" "Кузьминский", - говорю. А потом начал: "Покупаю! Покупаю!",
и тычет пальцем, куда ни попадя. Ах, ты, думаю, сука - покупаешь, а мы
продаем! И жена его, Гитана, цыганка, цирковая наездница /она в 25 лет
на пенсию вышла, поскольку на манеже была - с 5 лет!/ рядом мурлычет: "Алёоошенька,
ведь я же ничего не понимаааю, ты уж сам решай!" А тот все покупает.
Подарил я ему сотен пять отливок камей - ванну и сортир украсить, не
продавать же! А потом - смотрю, смотрю на него: "И где это, говорю, я
вас видел? Вроде, вы на кого-то похожи, на актера какого-то!" У Алеши
челюсть отвисла, а Медведев хохочет. Медведева я полюбил, да еще и до
этого, за "Треугольную грушу". Он еще сделал блестящую "Музыку"
Винокурова, а в сборник Роба Рождественского - сам мне говорил - фото
живого СТУКАЧА влепил, под стихами о "прислушивающихся"! Стоит там,
друг, под балконом, пальто с барашковым воротником, шапка такая же,
спиной, ноги расставил, руки в карманы упер. Потом-то я их насмотрелся,
а тогда было внове. Хулиган, однако, Володя! Подарил ему кучу лубков,
поскольку говорили за них и за Родченку-Лисицкого, а он мне – Андрея и
Роба, надписав. Тогда он был художником, но уже, начиная с компромиссной
Ахматовой /с Модильяни которая/, сошел, полагаю, на нет. С 60-х о нем и
не слышал, разве от Анюты, с которой у него был роман.
Отчим Анюты, Роман Альбертович, "чайник", менял первоиздания 10-х на
новых: Збарского там, и прочее. Кому-то, однако, надо и новых сохранять,
хотя и тиражи у них - миллионные! /"Треуголка", к примеру - 50 000/.
В Ленинграде же - делал блестящие вещи Шемякин. Помимо
неопубликованных иллюстраций к Эдгару Аллану По, Шарлю Бодлеру, Гоголю и
Достоевскому /последние, вроде, хранятся в музее Достоевского, там много
чего из новых/, единственные 2 книги, которые Шемякину удалось оформить
и увидеть, были сделаны перед самым его отъездом. Одна из них проскочила
незамеченной, Я. и Ч. Центкевичей, "Человек, которого позвало море", с
польского, книга об Амундсене /Гидромеорологическое издательство, Л.,
1971, тираж - 60 000/, где Шемякин продемонстрировал свое увлечение
искусством чукчей /я ему потом книгу Богораз-Тана,"Чукчи", в
микрофильмах, в Париж через Техас переправлял!/, а главное -
ухихикивался: насовал МАСОНСКИХ знаков на советскую обложку /когда ВСЕ
книги про масонов запрещены - почему бы это, а?/. Но внутри иллюстрации
тиснули на той же газетной бумаге, отчего они невероятно проиграли в
качестве /нужна бы - меловая!/. Но художник у нас не выбирает бумагу, а
если и выбирает – то, как со второй его книгой, "Испанской классической
эпиграммой" /в переводе ученика Т.Г.Гнедич В.Васильева/ - книга-то
получила какие-то там призы, треть тиража за кордон пустили, но на весь
тираж не хватило зеленого голландского заменителя кожи, выбранного
Шемякиным, и остатнюю часть - пустили в белом советском дерьмантине!
Книга эта на прилавках и не была. Шемякину, и тому, "авторские" копии -
я доставал через знакомых и друзей, всех пограбил! У жены была - у жены
отобрал: автору же - нужнее! Эскиз, жене подаренный, к одной из
иллюстраций, у меня кто-то – при пересылке /или все еще - там?/, но
интересно было наблюдать, как Шемякин трансформировал свой стиль - от
немецко-гофмановского Петербурга - к "Галантному веку" Петра и Екатерины
/серия гравюр/ - потом некий экивок в сторону Франции /изыск на
имевшемся у меня эскизе/ и - огрубление тех же форм в испанской
эпиграмме. Есауленко назвал Шемякина "музейным" художником /помимо
рабочего-оформителя в Эрмитаже: "Мальчики, отнесите, мальчики
передвиньте, мальчики, расчистите снег, мальчики, выбейте тапочки и
т.п."/ , Шемякин весь в искусстве прошлого, всех веков и народов - в
Вене водил меня по Египту - это была экскурсия! Свой метафизический
петербуржский стиль он создал, но "Аполлон-77", предпринятый нами двумя
- требовал принципиально другого решения, путем обилия и разнородности
материалов и на мой /и не на мой/ взгляд, не получился. Редактора не
было на Мишу! Как в Союзе.
Здесь уже Шемякин оформлял, помимо всякого говна /по дружбе/, вроде
Бетаки-Глезера-Терновского-Синявского, еще и Хвостенко. Книга Шемякина с
Хвостом у меня приводится в материалах Хвостовых. Это уже не книга, а
произведение искусства, альбом. Я-то знаю, что Шемякин использовал
тексты Хвоста для иллюстрации трансформации своих метафизических идей,
но читатель не знает. Книга эта, если сравнивать примитивно /читателя
доступно для/ - вроде серии рисунков быка у Пикассо - трансформация от
реалистического изображения до беспредметного. Только тут - не бык, а
идеи. В конце уже имеются просто символы /интересно их бы сравнить с
символическими знаками Ильи Бокштейна, но я не спец и не эксперт/. Здесь
уже бумагу Шемякин выбирал сам.
Далеко нам еще до коллекционных изданий Ильязда /Ильи Зданевича/,
Марка Пессена и Дитера Рота. Ни денег, ни меценатов. И поэтому Анри
Волохонский карябает на медных досках свои стихи, вместе с художником
Путовым, которые потом - "тискают собственноручно" тиражом 100 копий,
Или просто пишет от руки затейливым почерком, а потом на сером картоне
печатает Xerox'ом. Вот и все возможности. А идеи есть.
Вилли Бруй с Капеляном создали полиграфическим путем "просто книгу",
Об этой книге и пойдет речь. Я знал Вилли Бруя, как блестящего графика,
еще по "Лавке художника" в Ленинграде. В середине 60-х видел там его
черно-белые беспредметные композиции в духе Габо, которые, как
день-ночь, отличались от приглаженной серятины членов Комбината и ЛОСХА.
Запомнил навсегда. И уже здесь, увидел его книгу "EX ADVERSO", на
титульном листе которой значится: "Изготовлено ручным способом девять
копий. Ленинград 1969." На заглавном: "Инвенция и исполнение - В.Бруй.
Междусловие - Д-р Грабов." В Париже ее тиснули тиражом в 100 копий, и
Вилли подарил мне экземпляр №71. Казалось бы, после Родченко-Лисицкого,
после "Гауст Чаба" Варвары Степановой - ничего больше и не придумаешь,
разве в развитии и трансформации традиционных форм, но эта книга -
поразила меня. Помимо объемной графики Бруя, тут еще и совершенно
концептуальный "Текст, не предназначенный для чтения" Грегори Капеляна
/он же - Д-р Грабов/. Книга абсолютно современная и здесь, в антологии,
она у меня воспроизводится целиком, равно и некоторые другие текты Д-ра
Грабова.
Однако, это, все-таки - книга.
Грегори
Капелян с младенцем /и он же с
женой/ на углу ул. Ленина и
Большого пр-та Петроградской стороны.
