Джон Э. БОУЛТ

"ЧАС ИТОГОВ"

  "Персонально
каждый
сходит с ума."

/Александр Кондратов/

 

        Пройдя сквозь зеркало, Алиса очутилась в необычном, заколдованном мире, который мало напоминал покинутый ею мир реальной жизни. Ее взору предстали разные монстры и непонятные существа, чем-то иногда напоминавшие об общепринятой логике, но чаще руководимые условиями и чувствами, незнакомыми /а точнее - забытыми/ в привычном Алисе мире незыблемого порядка. Читателю, впервые знакомящемуся с этой антологией, предстоит испытать подобную психологическую встряску, ибо то, что в ней представлено, весьма значительно отличается от внушительного литературного здания, возведенного и укрепляемого аппаратом советской официальной культуры.

        Эта антология является собранием русской поэзии за период с 1939 по 1977 гг. Однако авторы, в ней представленные, не пользуются мировой славой, их произведения не увековечены но глянцевыми пейпербэками, ни документальными телефильмами - в большинстве своем, они публикуются здесь впервые. Авторы произведений, представленных в этой антологии, принадлежат к тому сообществу русских писателей, художников, музыкантов и философов, которое именуют незавидными и двусмысленными терминами: "диссиденты", "неофициальные", "нонконформисты". По сути дела, эти термины несут в себе внутреннюю оценку, согласно которой "неофициальное" означает "хорошее", а "официальное", соответственно, "плохое", и эта внутренняя оценка требует некоторого уточнения. Хотя это противопоставление и оправдано исторически, оно все-таки довольно условно. Действительно, на "неофициальной" стороне создается немало экспериментальных произведений, а на "официальной" — поток однообразной и скучной халтуры, и все же было бы неверно признать только за какой-либо одной из этих сторон факт создания безусловных эстетических ценностей. Однако, чисто в документальном и статистическом плане, мы знаем неизмеримо больше о культурных достижениях Союза писателей и Союза художников, чем о произведениях литературы и искусства, создаваемых вне рамок этих организаций. Стоит лишь нам переступить эти границы и оказаться "по ту сторону зеркала", мы увидим себя в магическом царстве частных поэтических чтений и Самиздата, квартирных выставок и неофициальных салонов, стукачей и "чернокнижников". Мы найдем, что артистический дух этой среды вполне живой и здоровый, питаемый образами и идеями весьма отличными от культурного истэблишмента. Как Алису, нас представят париям и изгоям, и, бредя от городских свалок и бараков Евгения Кропивницкого к мистериям Якова Виньковецкого, от жуткой иронии Игоря Холина к нонсенсу Всеволода Некрасова, мы начинаем понимать этот мир, одурманивающий своей красотой, цветущей и чуждой современным советским стандартам.

        Мы не хотим сказать этим, что более доступные, более знакомые аспекты, весь спектр советской литературы, представленный, скажем, весьма отличными талантами Алексея Толстого и Михаила Шолохова, Евтушенко и Андрея Вознесенского, должны быть игнорированы. Точно так же, как "penny dreadful" /копеечный/ и сентиментальный роман викторианской Англии характеризует эпоху, так же и официальные советские литература и искусство дают необходимое представление о сегодняшней советской реальности. Тем не менее, они представляют лишь одну часть большой и запутанной мозаики современной русской культуры в целом. До недавнего появления "Поэтов на уличных углах" Ольги Карлайл (NY: Random House, 1969) и "Живого зеркала" Сюзанны Масси (NY: Doubleday, 1972), великолепие и разнообразие этой части русской культуры едва ли кем-либо осознавалось; действительно, сама возможность существования художественной традиции, альтернативной к канонической, идеологической, казалась лишь утопией. Константин К. Кузьминский дает нам возможность проникнуть в этот другой мир - и проникнуться им. Даже если ряд авторов возникает лишь смутными силуэтами, а их стихи предстают случайными оазисами в колоссальной пустыне, объемистая антология эта демонстрирует богатство и глубину, которые еще ждут своих исследователей и публикаторов. Г-н Кузьминский занимается потерянным поколением, опознаваемым сейчас лишь по литературным реликтам. Характерные фигуры этого литературного Ренессанса, столь разные по таланту, как, скажем, Сергей Чудаков и Станислав Красовицкий, столь же фантасмагоричны, как и их поэзия, ибо они так же несообщительны в жизни, как открыты в творчестве.

        Отсюда создатели этих реликтов часто чужеродны и непонятны западному наблюдателю. Более, они обитают, или обитали в загадочной, чужеродной среде, определяемой как "советские битники". Это социум хрущевских новостроек, коммунальных кухонь, интенсивных личных отношений, алкогольных трансов, постоянного милицейского преследования, и он не всегда понятен для западной интеллигенции. Рискуя вульгарным обобщением, можно сделать вывод, что поэзия эта, даже если ее хорошо перевести на английский, немецкий или французский язык, останется непонятной читателю, не испытавшему на себе советской реальности, официальной и неофициальной. Другими словами, внезапные переходы от скуки к возбужденности, характерные для московской и ленинградской жизни, с ее длинными очередями у магазинов, завершающимися триумфальной покупкой пары ботинок, днями тоскливого безденежья после алкогольного угара, ужас наводящие битвы с бездушной бюрократией и, наконец, получение желанного документа — все это, в скрытом или явном виде, является важным элементом советской культуры и присутствует как в неофициальной, так и - завуалированно - в официальной литературе. Устранение этих основных элементов может привести к гибели артистического таланта, С другой стороны, ежедневная конфронтация с тяжелыми фактами советской жизни ведет к интеграции и монолитности советской богемы. Лишь в 1920-х художники, писатели, музыканты работали в столь тесной близости, так синтетично. Не случайно, поэзия, скажем, Генриха Сапгира обращается к скульптору Неизвестному /"На кресте"/ или вызывает ассоциации с художником Олегом Целковым /"Псалом 3-й"/.

        Как бы там ни было, знакомство с повседневным существованием советского гражданина - необходимое условие для чтения и полного понимания этих стихов, особенно текстов Алексея Хвостенко и Виктора Кривулина, Олега Охапкина и Гаврильчика. Но это не означает сказать, что литература нового русского авангарда не касается тем универсальных. Некоторые тексты можно читать без знания Москвы, Ленинграда и провинций: американский хиппи конечно одобрит, пусть и бездумно, музыкальные и формальные эксперименты Всеволода Некрасова, Яна Сатуновского, Анри Волохонского и психоделические стихи Глеба Горбовского, Роальда Мандельштама и Бориса Виленчика; сегодняшние энвиронменталисты оценят аллюзии Кузьминского, относящиеся к радиоактивному загрязнению воды и воздуха /"Медведь, поевший радиоактивной рыбы"/; участники антивоенных демонстраций будут приветствовать предостережения Алика Ривина против войны, которая покончит все войны /"Вот придет война большая..."/. В то же время, ряд этих общих тем также базируется на специфическом, советском колорите, и во многих случаях содержит подтекст, соотносимый непосредственно с ситуацией писателя в Советском Союзе. Отсюда не будет натяжкой интерпретировать медведя в стихотворении Кузьминского, как поэта, окруженного отравленным и отравляющим обществом, или угрозу войны в стихотворении Ривина, как угрозу дегуманизирующей идеологии. Как бы то ни было, многие стихи касаются здесь предметов советской реальности — Сапгир пародирует феномен советского официоза /"Сонет-статья"/, Кондратов сокрушает идолизацию Пушкина /"Пушкиноты: Панто-Пушкин"/, Некрасов расчленяет миф свободы /"Свобода есть..."/.

        В конечном счете, эта антология будет понята лишь определенной аудиторией, поскольку это книга для посвященных. Г-н Кузьминский совершает литературный обряд, который вызовет лишь озадаченность и отвращение среди тех, кто находится вне очарованного круга барачной России. В самом деле, общественный резонанс на эту антологию не будут отличаться от публичного отношения /или отсутствия его/ к отдельным авторам представленных в ней стихотворений. Наверняка, некоторые специалисты по России и Западу найдут эту панораму отвратительной и извращенной, забыв, что, как каждая частная художественная коллекция, этот сборник стихов отражает особенности личности ее составителя. Это — творческое усилие, это - литературные произведения, отобранные поэтом, чьи критерии и оценки столь же литературны и свободны, как и сама поэзия, которой он восхищен. В любом случае, Г-н Кузьминский внёс неоценимый вклад в дело спасения целого поэтического наследства от забвения и злоупотребления. Большинство этих стихов публикуются здесь впервые. Они получены от своих эксцентрических создателей с большими трудностями, они путешествовали через страны, моря и континенты, пока не были окончательно систематизированы вечно возлегающим Г-ном Кузьминским под палящим солнцем Техаса.

        Более невероятного составителя, более иконоборческого публициста, более нетерпимого комментатора, чем Г-н Кузьминский, всем известный своими капризами, трудно было бы и представить. Но самое любопытное, что именно Г-н Кузьминский оказался единственной кандидатурой для этого непомерного труда. Подобно тому, как поэт Бенедикт Лифшиц, вращавшийся в центре русского авангарда, стал автором достоверных мемуаров о русском футуризме, Константин К. Кузьминский, верный рыцарь диссидентской музы и центральная фигура ленинградского полусвета, должен был воссоздать словесный образ второй советской литературы. Его сугубо личные реминесценции на тему о Глебе Горбовском, Борисе Тайгине, Славе Лейкине, Владимире Уфлянде, его глубоко индивидуальные аннотации - выводят на свет обитателей этого Зазеркалья. Если Г-н Кузьминский и повинен в каких-то умолчаниях и искажениях, это целиком можно оправдать поэтической вольностью. Всякий интуитивный момент, всякое случайное замечание столь же необходимы для художественной оценки, как точный факт и объективная истина.

        Массовая эмиграция последних лет унесла с собой часть жизненных сил советского подполья. Но, несмотря на более благополучное существование на Западе, лишь немногие из поэтов и художников процветают в плане артистическом по сравнению с теми, кто остался в России. Это одна из двух трагедий, которые постигли неофициальное советское искусство. Причина второй лежит в нейтрализации и резком ослаблении движения в самом Советском Союзе. С кажущимся смягчением советской культурной политики и переходом ряда художников в другой лагерь /мы имеем в виду вступление некоторых поэтов и художников в ССХ и ССП/, советский блок пришел к сближению с главным потоком международного китча, с буржуазной культурой, которая опирается на истэблишмент, а не бунт, на сладостное щекотание, а не на жестокие удары. Не случайно, что когда-то "сердитые молодые люди", Евтушенко и Илья Глазунов, ныне превозносятся прессой в Москве, Лондоне, Париже и Нью-Йорке. После экстремистских манифестаций 1960-х противоречия между официальным и неофициальным течениями не всегда очевидны ныне. Похоже, что взлет нонконформистской культуры в Советском Союзе миновал: возбуждение художественного открытия, интеллектуальное общение, мученичество ради благородного дела, характерные для 1960-х и ранних 1970-х, сменились более умиротворенным настроением отступленя, ухода, даже капитуляции.

        Возможно, это явление лишь временное, и возможно, новое поколение продвинется дальше, подхватив знамена Бродского, Кузьминского, Эдуарда Лимонова, Сапгира, Анри Волохонского. Что бы ни случилось, современный критик может уже рассматривать неофициальное советское искусство в ретроспективе и трезво; мы свидетели, если можно так выразиться, часа итогов, как это продемонстрировал Сергей Дягилев своей выставкой исторических портретов в 1905 году в Санкт-Петербурге, или как это сделали Иван Ежов и Евгений Шамурин в своем капитальном труде "Русская поэзия XX века" в 1925 году. Есть, однако, существеннейшая разница между этими культурными панорамами и предлагаемой антологией: а именно - Дягилев, Ежов и Шамурин имели дело с артистическими и литературными фигурами, которые занимали уже почетное место в русском обществе и не отождествлялись с понятиями "официальное" и "неофициальное". Само это раздвоение появилось лишь в 1930-е и позднее, с гегемонией Сталина. Отсюда, художники дягилевской выставки портрета /Левицкий, Кипренский, Репин, Серов и др./, и поэты в антологии Ежова и Шамурина /Блок, Брюсов, Хлебников, Маяковский и т.д./ оперировали вне строгих идеологических диктатов, и, если публика обсуждала их, то это делалось согласно эстетическим, а не этическим критериям.

        Ни один из поэтов, включенных в антологию Г-на Кузьминского, не обладает привилегиями этих своих предшественников. Они лишены права печататься и публично декламировать свои стихи. Они живут в мире, лишенном копировальных машин, литературных агентов, международных журналов. Помимо всего, эти поэты противостоят тем специалистам пера, которые используют литературу, как профессию, которые бойко порхают от описания войны во Вьетнаме к прославлению русского национализма, в зависимости от идеологической установки на данный момент. Как члены Союза писателей СССР, они остаются по эту сторону зеркала, давая поверхностное описание регламентированной жизни официального советского общества, и, как столпы этого общества, пользуются далеко не равными привилегиями: благами материальными, заграничными турне, официальным престижем. Естественно, такие писатели - а Евтушенко, как это ни прискорбно, типичнейший их представитель - в целях поддержки своего статуса, игнорируют тех поэтов, которые "не соблюдают правила игры" и, тем самым, представляют угрозу самому их, официальных писателей, существованию. Другими словами, отличительная черта официальной советской культуры — не обязательно политическая убежденность или вера в благородную, универсальную философию, а скорее эгоизм, самоуспокоение и поддержка системы, которая служит лишь гедонистическим, а не духовным целям. Безусловно, эта потенциальная критика не может быть распространена на всех представителей советского конформизма. Как ни странно это звучит, в Союзе писателей и Союзе художников СССР немало талантливых личностей, и некоторые могут даже верить в риторику, которой они вынуждены придерживаться. В конце концов, такие индивидуумы - и опять, Евтушенко крайне типичен - неизбежно компрометируют себя в стремлении выжить и жить, как хочется.

        Утешительно, поэтому, открыть, что литература может быть литературой по другую сторону советского зеркала, литературой, создаваемой спонтанно, субъективно, искренне. Так же важно, что подобная литература охватывает не только область поэзии, но также и анекдот, прозу и критику. В этой антологии, например, предисловия и статья Константина К. Кузьминского, Эдуарда Лимонова, Льва Лившица и других, столь же артистичны, как и сами стихи, и свидетельствуют о незаурядной творческой активности нынешней эмиграции. Возможно, в конце концов, что географическое расстояние является необходимым условием критической оценки.

        Антология "У Голубой Лагуны" преподносит нам литературный час итогов, и, пока Г-н Кузьминский ведет нас по лабиринтам современной русской культуры, он как бы вспоминает уже прошедшее. Хронология "барачной школы", "Синтаксиса" одновременно является документальным и художественным памятником экзотической, минувшей цивилизации. Одинокий отблеск этих сумасшедших протуберанцев. Кузьминский приходит к нам из Зазеркалья, принося артефакты уникального и диковинного вида. Наша задача - соотнести их с нашей собственной.культурой, оценить их красоту, услышать cri de coeur этих творцов. Впрочем, необходимо понять настоящую цель этой выборки современной русской поэтической культуры. Эта антология являет собой набатный звон по свободе творчества, эта свобода - роскошь, которой мы наслаждаемся и которую так мало ценим. Если мы извлечем урок из этой антологии, мы, может быть, сможем обеспечить каждому возможность "сходить с ума" - по своему.

/Редакция перевода - И. Левин/

 

  

        ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

 

        Ценность данной антологии для меня, ее составителя, сомнительна. Необходимость - другое дело. Свыше 150 имен за последнюю четверть века, представляющих, в основном, Москву и Ленинград, Ленинград даже в большей степени, 5 томов, объемом каждый приблизительно в 500 страниц, составлены, в общем, хронологически.

        За образец взята антология Ежова и Шамурина "От символизма до наших дней", изд-во "Новая Москва", 1925, с одной существенной оговоркой: ВСЕ поэты, представленные Ежовым и Шамуриным, были, как сейчас говорят, "официальными", работа велась по авторским сборникам, альманахам и журнальным публикациям, в то время, как поэты, представленные в ЭТОЙ антологии - за редкими исключениями - "неофициальные", работа велась на 90 процентов по рукописям, собранными нами /мною, Ковалевым, Лимоновым, Лившицем, Бахчаняном, Виньковецким, Левиным и многими, многими другими/, библиография же опубликованного вполне может уместиться на двух-трех страничках, что и будет сделано в последнем томе.

        Термин "Самиздат" не вполне применим к данной антологии, поскольку толкуется слишком широко, либо - узко, политически. Если учесть, что даже у "официальных" поэтов, как например, Сосноры и Горбовского, подавляющая часть лучших текстов не опубликована и не имеет шансов, что же говорить о поэтах "неофициальных", у которых не опубликовано попросту ничего. У того же Бродского - опубликовано на родине с полдюжины стихотворений в разных "Днях поэзии", да пара детских - в газете "Ленинские искры". И это поэт широко известный на Западе, едва ли не лучший русский поэт современности. Что же говорить о его учителях Красовицком, Рейне, Чудакове, Уфлянде, о его друзьях и соперниках Бобышеве и Наймане, о Ентине и Волохонском, которые начали печататься лишь здесь, о поэтах, перешагнувших возраст Пушкина и Байрона, и все еще числимых в "начинающих"? В Советском Союзе нередки случаи издания первого сборника поэта, когда ему за 40 - см. Геннадия Алексеева. Еще более характерны случаи неиздания сборника и посмертно: Роальд Мандельштам, Аронзон, да мало ли. Словом, практически вся современная русская поэзия перешла в рукописную, точнее, машинописную /"Эрика" берет четыре копии..." - Галич/.

        Машинка Бори Тайгина, "Колибри", брала три, мой "Ундервуд" 1903 года - все девять. Так и распространялась поэзия, представленная в данной антологии. Надобно отметить, однако, что отсутствие авторских сборников, авторской правки затрудняло во многом работу собирателей и составителя. Опечатки в Еремине, скажем, или Красовицком не поддаются исправлению. Далеко не все авторы озаботились и собственными подборками, помимо того, с течением времени, меняется и отношение автора к ранним стихам, что создает дополнительные трудности. Автор желает печатать только последние тексты. Антология же замыслена как ретроспективная и репрезентативная, так что с волей автора не всегда возможно считаться.

        Первые два тома представляют различные группы конца 50-х - начала 60-х гг. Деление на "школы" дано чисто условно, скорее это можно назвать "кругами". Круги пересекаются, так что один поэт может быть причислен сразу к трем различным направлениям, что, кстати, и характерно, потому что поэтическая близость часто зиждилась на чисто человеческих симпатиях. В то же время поэты одного направления часто были разделены и пространством и временем.

        Вторые два тома - это поэты конца 60-х - начала 70-х, условно говоря, "молодые", хотя многие из них уже достигли 37-ми. Здесь берется в рассчет время появления поэта в литературной среде, возраст второстепенен.

        Наконец, последний том включит в себя, помимо того, что было упущено в первых, материалы дополнительные: бардов, стихи лагерных поэтов, поэтесс, библиографию, статьи в советской прессе /а было немало таковых/, эпиграммы не вошедшие, и, наконец, индекс. Составитель заранее благодарен за те дополнительные материалы, которые будут предоставлены в его распоряжение.

        В первый том войдут следующие поэты: Ривин, Красовицкий, Есенин-Вольпин, Роальд Мандельштам, Уфлянд, Еремин, Виноградов, Красильников, Кулле, Хромов, Кондратов, Кропивницкий, Холин, Сапгир, Чудаков, Сатуновский, Агеев, Тарутин, Горбовский, Городницкий, Айги, Худяков, Прокофьев, Некрасов, Бурич и ряд других, цитируемых в статьях или отдельными текстами.

        Второй том, сугубо петербургской поэзии, включает: Волохонского, Хвостенко, Ентина, Бурихина, Рейна, Наймана, Бобышева, Бродского, Кушнера, Гордина, Мака, Шнейдермана, Голофаста, Геннадия Алексеева, Соснору, Безменова и далее.

        В третьем и четвертом томах будут представлены: Аронзон, Бахтерев, Одинцов, Эрль, Миронов, Макринов, Немтинов, Альтшулер, Белоусоа, Вензель, Гайворонский, Ниворожкин, Звягин, Аксельрод, Коля Николаев, Лимонов, Лён, Величанский, Губанов, Алейников, Бахчанян, Щапов, Цветков, Милославский, Карабчиевский, Кенжиев, Гандлевский, Кривулин, Пазухин, Соколов, Кривошеев, Куприянов, Юрий Алексеев, Чейгин, Ширали, Охапкин, Ожиганов, Трифонов, Драгомощенко, Крепс, Стратановский, Нестеровский, Гаврильчик, Брандт, Ханан и другие.

        Тексты представлены в ретроспективных подборках, от одного до, приблизительно, тридцати, в зависимости от их репрезентативности. Статьи для антологии, за вычетом составительских, написаны Львом Лившицем, Лимоновым, Георгием Беном, рядом авторов, кроме того, использованы куски из "ЦДЛ" Льва Халифа, с его любезного разрешения.

        Замеченные опечатки придется исправлять все в том же пятом томе, поскольку вычитать себя нет никакой возможности. Однако, и опечатки составляют, отъемлемую, правда, но часть неофициальной российской поэзии. Кроме изданий Бориса Тайгина, во всех рукописях, включая авторские, встречается несчетное количество опечаток.

        Тексты поэтов приводятся, в основном, по следующим антологиям и сборникам:
        1. "Синтаксис" Александра Гинзбурга, №№1-3, Москва, 1959-60.
        2. "АСП" /"Антология советской патологии"/, составители К. Кузьминский, Гр. Ковалев, Б. Тайгин, Ленинград, 1962.
        3. "Живое зеркало" /первый этап ленинградской поэзии/, составитель К. Кузьминский, Ленинград, 1973.
        4. "Живое зеркало" /второй этап ленинградской поэзии/, составитель К. Кузьминский, Ленинград, 1973.
        5. Несчетным изданиям "БэТа" /Бориса Тайгина/ 1962-1972 гг.
        6. Альманах "Малая Садовая", Ленинград, 1964?
        7. Многочисленным журнальным и газетным публикациям на Западе, оговоренным особо.
        8. По памяти. Изрядная часть, в основном, стихов цитируемых.


  

        ОТ СОСТАВИТЕЛЯ /2/

        Спешу оговориться.

        Это МОЯ история поэзии за последние четверть века.

        В "необъективности" можно упрекнуть Карамзина, автора "Истории Государства Российского". И Соловьева. И Валишевского. И упрекают.

        В антологию Ежова и Шамурина "Русская поэзия XX века", при ее почти исчерпывающей полноте, по каким-то непонятным причинам не вошли: из футуристов ... Крученых, из имажинистов - ... Рюрик Ивнев. Но Ежов и Шамурин пользовались источниками, источниками печатными и в большинстве - каталогизированными. Я же пользуюсь на 90 процентов - манускриптами и машинописью, антологиями своими, изданиями Тайгина и Гинзбурга, и лишь на 10 процентов - тем, что издано уже здесь, как-то: журнальными публикациями, авторскими изданиями /Анри Волохонский/, изданиями "Третья волна" Глезера /Сапгир, Бурихин/, изданиями /-ем/ "Ардиса" /Уфлянд/.

        В остальном - картина составляется по наиболее популярным /а потому и наиболее доступным/ рукописям, циркулирующим в поэтических и артистических кругах. По тому, что зналось в Москве и Ленинграде. Поэтому, за немногими исключениями, отсутствуют тексты поэтов: Киева, Одессы /а и там, и там - их много, русскоязычных/, малых городов Украины и России, поэтов Сибири /за исключением текстов "геологических", ленинградцев/, даже не знаю - есть ли они там, городов провинциальных, Прибалтики и Закавказья /из всей Прибалтики знаю одного рижанина - Иосифа Бейна, да и то - текстов его нет, парочка опубликована в "Континенте" и один - в "Русской мысли"/, словом, круг замыкается на Москву-Ленинград.

        В антологии "Юг" /1975, Ленинград/ мною приводятся поэты, переселившиеся в обе столицы. Алейников из Кривого Рога, Драгомощенко из Винницы, Ожиганов из Молдавии, Лимонов из Харькова, и так далее, но все они - влились в литературный процесс обоих столиц, хотя и сохраняют лексику и поэтический строй провинции.

        Что же на самом деле творится на просторах России - мне неведомо. Харьков, скажем, будет покрыт тремя харьковчанами-москвичами. Лимоновым, Бахчаняном и Милославским. А как быть с Одессой и Киевом? Из одесситов имеется один Лев Мак, и то примыкающий к Бродскому и "ахматовской школе" поэтов. А знаю, есть поэты во Львове, да и мудрено не быть, если одна Винница дала такого поэта, как Драгомощенко /а была их там - целая группа/, или Кривой Рог, породивший гениального Алейникова.

        Поэтому данная антология стремится, но пока не может покрыть ВСЮ российскую поэзию последних двух десятилетий. Всю - я имею в виду ту, которая нуждается в этом. Не перепечатывать же, скажем, Алексея Зауриха или Юнну Мориц, Петра Вегина и Олега Чухонцева. Эти поэты избрали другой путь в литературу - пусть благополучно и следуют ему. Не перепечатывать же Колю Рубцова, посмертно взятого в классики, когда не опубликованы еще покойные Алик Мандельштам и Леонид Аронзон?

        Так, по причинам географическим /и отчасти социальным и политическим/ в антологию не могут быть включены многие поэты, заслуживающие упоминания. Но и из упомянутых представлены репрезентативно - далеко не все. Об этом смотри в статье "Кого здесь нет".

        В целом же, хотя и против желаемого, придется окрестить данную антологию - "Ленинград, Москва и окрестности", по степени значимости и популярности тех или иных поэтических групп и сообществ. Личные симпатии и антипатии составителя отражаются на тоне предисловий, но никак не на самих подборках.

        Да и все предисловия к текстам писали не академики. Сами поэты.

        Пишет же Ирина Одоевцева о Северянине и Адамовиче!

        Вот и Лимонов пишет о Губанове, Лифшиц об Уфлянде, а я - обо всех.  

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2005

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 1 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга