Отлов этих поэтов я безуспешно веду годы и годы. При том, что натыкаюсь на их друзей - по всему, можно сказать, миру. То часами пиздим с Лозинской по
телефону о Биляке и Вензеле, то скулптор Леня Лерман /родом из Одессы, но -
мухинец/ волокет вместо паспортных фот - скульптурные изображения Жени Шендрика
и новые стихи его, то актер и прозаик Юра Ольшанский пускается в воспоминая о
Вензеле и Биляке, то, наконец, Пельцман-Армалинский, прекратив суходрочку на
своих импотентных стихах - шлет мне новые Алеши Шельваха.
И при этом - я по-прежнему знаю не более, чем годы назад.
Лозинская переписала от руки единственный недопроцитированныи мною текст Биляка.
Ольшанский потщился и на обороте мемуаров о Шильмане - изобразил несколько
отрывков из Вензеля, а один текст - даже целиком вспомнил и изобразил. Вся эта
публика /минус Шендрик и Шельвах/ была околотеатральной богемой. Мать Ленки
Шварц - работала сценарие-чтицей /или как эта должность?/ в Пушкинском, Биляк
- кончил режиссерский Библиотечного, Лозинская - Театральный.
Я же, как женившись на внучатой племяннице Мейерхольда и внучке директора Дома
ветеранов сцены и заслуженной актрисы - в театр более не ходил, даже обучаясь.
Ответы на экзаменах писал в стихах, а рецензии - не побывав на спектакле. Отчего
и связи мои с театром были, можно сказать, даже не половые.
Биляк же с Вензелем - резвились. Выпускали газету "Вести из лесу", где были
такие объявления:
КУПЛЮ ДЛЯ ФЕРМЫ -
ПОЛЛИТРА СПЕРМЫ
Кому-то, вероятно Биляку, Вензель писал:
Ты мой единственный читатель,
Ценитель всех моих заслуг,
За то люблю тебя, мой
друг,
Что ты - притоносодержатель.
Вензель - поэт бо-мота, что так редко в наше несколько серое время. Привожу:
На пятой неделе запоя
Мне сон идиллический был:
Поляна - там всё голубое,
Венеция или Тагил...
Это всё с каракулей Ольшанского, других источников не имеем:
Я погибну в Петрограде
В шутовском своем наряде
/Смерть? распад?/.... гнили
Вижу
надпись на могиле:
"Божьей милостью помре
В Петербурге в декабре".
... Я умер, про меня забыли
Смерть выела мои виски
Когда ж разъехались
автомобили
Чернь растащила с кладбища венки.
Вензеля мне почему-то не лень разыскивать, расшифровывать и перепечатывать:
Тихо, как мышка, шуршала девица
................................................
Хитрый хозяин с надувшейся жилой
Бабьим угодником став не вполне
К жизни тянулся
.............
..... А телом тянулся к жене
Верный старинным семейным заветам
Он от гостей утаил и припас
Булки кусок, чтобы
к новым объятьям
Сил освежить оскудевший запас.
Или, ну как не сохранить:
Я ношу свою кепочку набок
Я съедаю на завтрак лимон
Обожаю я толстых прорабок
В
хриплом мареве их панталон
И
ПИСЬМО ДРУГУ
Н. Биляку
Едва ли города утроба
От сброда мерзкого полна
И нету англицкого клоба
И чернь повсюду разлита.
Но где ж еще найдем друг друга?
Когда стемнеет небосклон
То ярче солнечного круга
Во мне сияет твой притон.
Но можно звать его приютом.
В юдоли нашей и тоске
Где всем и цезарям и брутам
Найдется место в уголке.
Где жены новые хлопочут
И курят старые друзья
И наша странная семья
То плачет вместе то смеется.
Жалел и денег и жратвы
Всегда для бедственного брата
Скажи, в каком конце Москвы
Твоя больничная палата?
Ведь то, что пропил я, дружок
Ты тем бы мог и прокормиться
Как не пошла мне водка впрок
Пусть впрок пойдет тебе больница
Ты мой единственный читатель
Ценитель всех моих заслуг
За то люблю тебя мой друг
Что ты притоносодержатель
Концовку я уже приводил ранее, в таком порядке идет материал, о какой больнице
речь, мне не ясно, Биляк фигура красивая и трагическая, женился на дочке маршала
и наградил ее трепаком, прорепетировав брачную ночь на Московском вокзале,
подумаешь, я во время съемок "Чайковского", когда изображал толпу педерастов,
путем запоя - с полдюжины подруг облагодетельствовал оным, и даже не помнил,
кого. Таковы театральные нравы, почему в театр - я и тут не хожу.
Лежу и печатаю
антологию.
/Автограф Е.Лозинской, ок. 1984/
Автограф г-на Армалинского, автора "Стихов о любви и похоти", по прочтении
какового творения - у меня 3 месяца не стоял, о чем было в рецензии в томе 4Б
, каковую рецензию утерял издатель, перенумеровывая страницы /и не
перенумеровав, о чем мне сообщают даже из России, матушка/.
АЛЕКСЕЙ ШЕЛЬВАХ
Булыжники, булыжники, булыжники,
как зёрна кукурузные блестят.
Снежинки
или слаломные лыжники
по воздуху петлистому скользят?
А я стою, как вымазанный мелом
под фанарём, как в солнечных лучах,
и маленькие
хрупкие спортсмены
беззвучно гибнут на моих плечах.
* * *
В голове трактаты-тараканы.
А судьба как шапка-невидимка.
Великаны прыгают в
стаканы.
Волком воет шавка-нелюдимка.
И на ложа сна, отнюдь не в розах
-
дева, словно чёрная дыра,
при Луне и при
звездах-неврозах
дышит, дышит в спину до утра.
Избиение младенца.
Голубым бревном луча
в лоб младенцу бьёт Луна!
Он очнулся, трепеща.
Видно,
получил сполна.
О Луна, нещадно бей
лоб, невинный лишь на вид!
Сколько /миллион!/ скорбей,
-
станет старше, - претворит!
Пусть почувствует он лбом,
что замыслил он в мозгу!
Голубым ему бревном
в темя!
Или по виску!
0, трепещет, озарён!
Не забудет и вовек!
Спи,
быть может, вразумлён,
Царь Вселенной, человек.
10/21/83
Получил новые стихи Алёши Шельваха:
ВОСПОМИНАНИЕ
Птицы на секунду замолчали.
Воздух неба стал как полотно.
Юными прозрачными
очами
дождь глядел в открытое окно.
Или юность, в миг сердцебиенья,
в тополя упрятав бледный лоб,
прошептала мне
стихотворенья,
чистые, прозрачные как лёд?
* * *
Поэтом буду - не забуду
прозрачную, как водка, ночку!
Евгении везде и
всюду
толпятся гордо в одиночку.
0 осиянные сиренью!
По возрасту им не до сна!
И на устах - стихотворенья,
и
девушка, как сон, нужна.
Блистают чёрные каналы
в тени классических колонн.
У девушек ланиты алы,
глаза как лёд, власы как лён.
И до чего разумны речи!
А робкая /как рок/ рука
летит Евгениям на плечи...
Ищи,
дурёха, дурака.
Статейку мою о Вас подсократили без моего ведома, да и вопрос ей предварён про
Фому, а она - про Ерёму, что тоже мне было не ведомо. Так что необессудьте.
Большой привет Эмме.
ВЕЧЕРНИЙ ЛЕНИНГРАД
Лерману Лёне от Шендрика Евгения
с верой в ЛЮБОВЬ,
ДОБРО И КРАСОТУ.
Одним - конец,
другим - начало века.
Метро. Кинотеатр. Телефон.
По тротуару гонит человека
всё дальше бесконечный марафон.
Беспаспортные сдвоенные тени
заводят детективную игру, -
стираются об острые
ступени
и рассыпают чернь по серебру.
Дорожный знак
со схемой пешехода
застыл в движеньи чёрный манекен.
Вот дом 17
и с того же года
пенсионер с клюкой на поводке.
Я рву слова,
как родственные узы;
моё молчанье - заговорным клад,-
пусть признаются царственные музы
тебе в любви, Вечерний Ленинград.
