Антология новейшей русской поэзии "У Голубой лагуны". Том 4Б

ИЗ СБОРНИКА "ПОЛНОЛУНИЕ":

Обманулись, -
это зеленое солнце в смороде встает,
Церемонно укропная клумба завяла,
даже ворох хвои, -
муравьиный оплот, -
слаб на зубы
и только что знает -
играет.

- - -

Ну вот и всё,
и странствующий звук
судить является,
и благо есть причины
для, что вчера,
выхаживать пустынно
и горло не беречь,
и сравнивать, что есть.
А кем тебе не приведется
быть,
он знает и следит,
и потихоньку.

30 июля

- - -

Зернистый снег весеннего предлесья,

озябший ворон крыльями спешит

и вереска зеленоватый крестик

оттаявший, в ладони задрожит.

Знакомые черты желанного покоя,
когда рассыпчато трещат поленья в доме,
не по моей, не по твоей вине.

Отделены двойной оконной рамой

от мякоти вечерней, боже правый,

как сладко думать, что конец зиме.

1967

- - -

Приходится признать, что пережил

и перемены атмосферного давленья,

и копоть на стене,
и милое лицо
уже не повторяется.

Пора увидеть - гоноболь завяла,
полуденная просека пуста,
смола влажна, ежи идут сторонкой.

Пора узнать, что не было травы

сочней и полновесней, чем другая:

на холодке калиновой резьбы

и хрупкости, что полнит до кости,

и матовыми шариками кружит.

Еще скажу: По марту и жнивью,

по всем поименованным дорогам,

мне - быть, стегая прутиком озёра.

Отважничать, смеяться, умереть.

1969

- - -

То ли женщина холодом выдохнет
в глубь ледяного стекла,
То ли строчку пробьет
на машинке гремящей, под утро,
выпив чайник воды,
одноглазый скупой грамотей.
Или жилка набухнет
у грязной старухи под пудрой,
Или рыбкой объявится
сгнивший фабричный ручей.

Все отложится в памяти

синим по белому полю.

1969

К.К.К.

Ах, вот как!
Пьяный шарлатан,
ловец изюма в чайной булке,
переливался в переулке,
мычал,
проваливался.

Простудный день

чертил гортань,

ростки удушья

пугали позднего жильца.

Дымили листья.

Нет, ты слушай!

Опомнись!

Пьяный шарлатан
заносит локоть.
Нет, ты слушай!
Мне предназначено житье
в потере власти над растеньем,
над звуком женской чепухи.

Я набело пишу - Читай!

Где кижской галкой есть засада

туман запорошил кусты.

Но обнаружит слух среди

угрозу дремлющего когтя.

Чем каяться - судьбой?
Мне причиталось жить зимой.

В ладонь вошедшего гвоздя

мерцала шляпка, пела печь,

рискованно горела лампа.

В перечислениях за взглядом

услышал: Ты стучишь в окно

и тень невидима за телом.

Опомнись!
Пьяный шарлатан,
чеканщик грошевых кварталов
На клум - бе
воль - но
засыпает.
Сон проясняется.
Рассвет.

1970

Б.К/уприянову/

Полозьями пресветел день.

Забава легких пескарей

В сарае бредень засыхает.

Насколько влажен был июль,

на взгляд меняющий погоду,

увидеть на исходе года

с разбега ртутного столбца.

Ты затерялся между нами

и подношенье полотенец

отложишь, должен ты понять

уловки новых состояний.

Следишь морозную игру,

двойною рамой обескровлен,

Над ним то клекоты, то кроны,

растущих в землю сладких груш,

и повсеместно греет пламя.

Угомонился, засыпает.

Снегирь рябиной дорожит

и, снег роняя, улетает.
Темнее на дворе.

Тепло.

1970

- - -

Благополучие ручья.

Кленовый эпилог заката.

Чем одиночество богато? -

звериной цепкостью слепня.

Чем вызреет ночной приют?

Гримасой глины, слабым ямбом?

Ночной хмелеющею ямой?

Но как не вырваться, заранее,

на кашель строчки упадут.

На пустошь вырвется гроза,

заколыхается, задует.

Хлопком свеченье завершит.

И однодневные полеты

в природе серого сукна

размножатся на крылья в глине.

1970

В.Ширали

Что горлом вынести?
Сиреневую гроздь,
что влажная наполнила ладонь,
или февральская подснеженная мгла,
кочующая льдами, диким садом,
где яблоком ему не угодить?
Мороженые зерна пересыпать
землей, хранимой комнатным цветком,
что суженый твой пестует, лелеет,
твой береженый.

Вышли караси
из мыльной пены Солнце наблюдать,
дубовых листьев ворох посмотреть
и просто так:
узнать, что происходит
в заоблачном, апрельском лесопарке.

Происходило:

Я иду аллеей
и тихим прутиком считаю повороты,
и говорю:
Загадывай погоду
и место пребыванья на Земле.
Сегодня ясный день,

бери его, как соду,

и горло полощи,

придется ли еще.

Карасики - игривые ребята
за чепушинкой бросились,
качают
подводное зеленое растенье,
но мне хватает выдержать его.

Но мне хватает жизни однозначной,

простой, как перекресток листопада,

где неминуче близится засада

двух говорливых стаек воробьев.

1970

М.Л.

Бери меня, пока еще способен

осилить луговое плоскостопье.

Пока лучом охранной белизны

наклонно падаю, мгновением сквозным

парной залив на треугольнике полета

пересекаю.

Как твое жилье?
Берущая богульник, синеглазка.

Бери меня.

1970

В/ере/ П/етуховой/

В час возврата домой,

заполуночныи час,

до свиданья.

В час возврата домой,
где ни лампы, ни лампочки,
темень где.

В час возврата домой

заживает мое ожиданье.

В час возврата домой

бел-малиновый куст

горячит.

Горячей, чем зрачок,
с поворота лосиного взгляда.
Горячее, чем пульс,
над простуженной женщиной, слезы.
Горячей, горячит,
понадейся.
На прохладу, на холод,
на влагу, поток,
капель, капелек от,
от кленовых ветвей
склоном, камнем одетой дорогой,
склоном клена, у горла,
кровеня и смешав,
и на бархате листьев
по склону.

А она -

горячей,

горячит.

1970

- - -

Пока на южных берегах

холера ела,
в грибной пустыне, вне закона,

где сенокосные луга

жарою скручены и светят,

где муравьиные заслоны

берут на "ВЫ" любой предмет,

я разучился жить, и небо

одно осталось надо мной.

1970

- - -

Пернатый снег на молодых болотах
дымил, ярился,
экая забота
в такую бело-мглу приводит шаг?

Для перочинного почина,

прикосновенья,

постепенно - графита блеск,

до острия.

1970

- - -

В наплывах памяти

изведав роковую

стезю -
окраинную речь

пра - жившей
шведки конопатой,
по-тихому в приливе ледника
пряла.
Но брызнула картечь
Петровская
заплатой алой
окрестных зеленей
и вышло
ей проживать в чужом краю
форельной струйкой,
серой мышью
в медовом пряничном раю,
Гостилицком сплошном просторе,
Что стало надо мною крышей,
чем до сих пор живу, храню.

1970

- - -

Третье поколение
по скворешникам селилось,
тюрю ело.

По еловым отдаленьям

на стволах сидело,

кукарекало.

А в четвертом был дурак,

ну-у дурак,
муравьиный спирт не лил,

думал.

И в ночи, и в белый день
не спал,
на березовой хрустинке
рисовал.

Слово строил.

Да и смерть узнал лихую
сгорел.
И по трем дорогам
ветер вывел прах.
На развилке был поставлен храм.
Слово Бог взял.

В.Эрлю

Заелся парикмахер от нужды.

Его по осени болтало, веселило,

Но время подошло на поздний час.

Он поднял брови: Капала вода,

где за окном набрасывали мех,
а прочее его не волновало.

Он был любителем того, что щекотало,

а парикмахером служил лишь по нужде.

1970

- - -

Отче мой, непритворный,

наследственны гвозди твои,

комковаты уста, неприглядны.

Ленное право мое -

неоглядная вера во слове.

Страсти каноны
листаю по правилам, ибо,
ибо я первый, кто вынес твой стыд
и вознес.

Да ниспошли мне

свободную силу любви

вне закона.

ИЗ ЦИКЛА "СТИХИ ДВУХ ЗИМ"

/февраль 1971 - март 1972/

"ХОЛОДА"

К.Кузьминскому

Для морса эпидемий выпал срок.

На взрыв играющий песок, воды

портвейновой мерцанье...

Вот осень. Ласковы гулянья.

И небеса почти впритык,

и сладко песню льет петух.

С трудом могу представить лёд,

гурливых облаков холодные сосуды,

узоры климата, славянки пересуды.

Укромно повторяя - Бог не мёд...

Что вывел именем, окантовал устав,

соломенной чертой зажег на небосводе...

На токовых ударах ветер водит -

окаянного - он уже устал,

он ежемиг на гласном переводе,

он только что привычное узнал.

Ему дано представить этот лёд
теплейшим хворостом на просеке июльской,
в периоде асфальтовых экскурсий

укромно повторяя - Бог не мёд.

Декабрь 1971

Косте, через жизнь.

Нищий, голубю подай!

Разменяй ломоть в ладони!

Третий век кабак в законе.

Стыд. Свинчатка. Голодай.

Разотри слюну панели!

Догони на честном слове!

Объявления метели

третий день полощат в поле.

Третий день тоска одна.
Как ни глянь - дурдом заказан.

Выйдешь в поле - холод разом.

И стрелецкая луна.

Февраль 71

- - -

Обветривая строчки о любви

подзорных труб к объекту горизонта,

где вражья сила щурится, гуляет,

пока не започует русский дух,

пока не обведет клинок

круг новой крови.

Оглядывая чистый Божий день,
на пальцах изучив строенье Солнца,
склоняю голову направо, объясняю:

Пройду туман - муравья убью.

По муравью пойму стебель

травы - полосы,

трубчатый, горький, сырой.

январь 71

Д/митрию/ Б/обышеву/

Обесточивший дождь небосвод

и сокрытые живности нивы

обещают душевные срывы

и мизерный построчный исход.

Над казенной сонливостью вод

Ты - отвергнут подкожною тенью,

вкупе с ворсом народного мненья.

Сохрани тебя Бог на отвод.

И, когда возомнит гололед,

ободряемый барскою спесью.

Не ударься в соблазн куролесья,

без бравады верши пеший лёт.

И, трезвее, вино не поймет.

Обладай самоличною песней.

Февраль 1972

- - -

Звериное почувство на рожденье

Мать крестная напела, навлекла,

Мать черная - пичуга очага,

замазка воробьиного селенья.

Исходная уловка для ума,

где санной речью выполнен проселок,

где жизнь моя - полставки новосела,

открещивает время от себя.

Январской пробы слово - набело!

Польщайтесь, духи, мой предел неиздан!

Смотри, пока умеешь, очевидец.

Пока глаза твои не замело

трухой соломенной,

игольчатым стыдом.

1971

- - -

Какие дни настали для меня!
Я пьян с утра,
я пьян, мне повезло.
Глотай, дурак,
скреби свое нутро!
Бери, мерзлячка!
Празднуй, гололёд,
скольжение окраинным нагаром!...

Подачки власти. Кривда. Пеший лёт.

Где каждый вертикальный миг

в пролёт.

БРИТВА

В теплой ванне, с легкой бритвой

побеседуем о жизни.

О смирении глубоком,

о колодце монастырском.

Как захочешь, так и будет.

На вечёр пройдут туманы,

переметы голосов.

Кринка молока простынет.

Ты напрашиваться станешь

первомайской мягкой вербе

наговаривать любовь.

Слово вспомнишь, пыль погладишь.

Ты - сторонник белых гимнов.

Ах, зачем, зачем, зачем

Все пошло на кувыроки.

Выделенье линий жарких,

прибалтийство сладких вин...

Черный снег Венеры лопнет,
выделится свет,
а камень
уксусом окончит вечер.

Так и есть.

На гладком небе

алфавит желанной речи

обведет углы и кольца.

Так и есть.

А ты на бритве

Отразишь покой и волю.

10 марта 1971

- - -

Сейчас, на марте, выжимка ветров

имеет полный сбор гранитных ампул,

в которых бьется високосной лампой

настой Невы, распахнутая кровь.

Тогда, октябрь, перебирал песок

июльским недобором по крапиве,

и трижды раз на мертвой Кольской ниве

Чирок свистел и рвал над ней висок.

Какой еще? На -арт, на -аль, на -ель
зажег намеренье и петербургской ночью
сожмет суставы страшным многоточьем.
Кто там за дверью?
Бог? Чума? Метель?

12 марта 71

ИЗ РАННИХ ТЕКСТОВ:

Два полюса моей земной любви.
Два полюса моей земной печали.
Нас лодки темно-синие качали,
но лодки в море волны унесли.

Аэропорт. Бессонница. Апрель.

А вечер ставит, ставит многоточья,

закрыв глаза, а потому наощупь.

А вечер полон ожиданья ночи.

Аэропорт. Бессонница. Апрель.

Дай волю звездопаду,
дай тепла,
нагим деревьям незнакомой рощи.
Пиши слова, которые попроще,
на запотевшей корочке стекла.
А тишина потом,
а тишина итогом,
равняющей чертой.

Хромым сыновьям
одноногого дяди
было выдано Богом
по капле ума...

На вокзале ночном
хрипловатые бляди
да глухая дремота,
да бутылка вина
в саквояже;

День третий
скитаний по грязной России.

Был апрель, был апрель,
затопивший предлесье,
набухающей плотью
беременной летом земли,
начиная с утра -
торжество, куролесье,
Солнца, влаги, небес и травы.
Начиная с утра.

1968

ИЗ КНИГИ "ПЕРНАТЫЙ СНЕГ":

ВСТУПЛЕНИЕ К КНИГЕ

Э.Б.

Эпиграф:
Сегодня не мечтаю. Видно зря -
болотничком на дымную завесу.
Сегодня - год, осваиваю место,
кошачьим пальчиком, пером
нетопыря.

О днях, ушедших в черный ход

пастил и дрессировки Марса.

О днях пленительного пьянства,

о днях медлительных чернил.

Пока на южных берегах
холяра ела:
игра на лица
в доме чистых окон
заканчивала первый оборот.

Не время говорить.

Но для примера

рука моя отметила полёт

строки высокой.

Оказалась сфера,
в которой бултыхалась и дурела
луна песчаная и сохнул звездолёт...

Из горла вырос корень.
Лепестки
слоились на ветру,
пеклась фанера.

Землечерпалка вырыла химеру,
освоилась, затеяла игру.
Я сам тому виной
Поводья меры
не удержал и отношения сгорели.

Лишь дым пошел

незыблемый глухой.

Но я за всё отвечу головой

Раз вам мои манеры надоели.

- - -

Воронья двойка, тройка с пристяжной

морочат небо над Большой Невой.

Ты о любви и думать не хотел,

когда бокал неопытный взлетел,

июльской телогрейкой увлеченный...

Теперь февраль. Прижизненно влюбленный

ты губы жмешь и славишь свой удел.

Он вовремя и он тебя поймет...

Воронья тройка вертит небосвод...

- О чем, дружок?
- О смерти мысль пряма.
Давно известна и почти пустяшна.

Сегодня выплачешь, а завтра станет ясно,

что права нет, пока жива она.

Пока зима по-летнему поёт...

Лети простуда, стерпит небосвод.

- - -

Так в почке облачной светлеет полный плод,
Так способ выберет, разгонит и в полёт.
На тридевятой ветке женщина споёт
и, кажется, перо пошло на убыль.
/Как лодка зачерпнула донный мёд
и руки врозь, глотка не видят губы./

Районная притворная неделя,

Настырная придворная жена

пошла на побегушки резать вены,

смолить углы, устраивать дела.

И холод гнать в надутую бутылку,

набив травою и пустив жука.

Но занялись обещанные воды,
и льёт, и льет - разорвана губа.

И льёт, и льёт, и смотришь из окна.
Там Lady Ratlif мокнет, холодна.
И губы жмет,
и шелк убора
и взглядом не задеть
- на руку споры...

Условился и ждать. Осокою гулять.

Или чернила вывести - одно -

На пальцах ходит мертвое вино.

- - -

Где темнота сырой травы,

упрямство веток и задвижек

паршивый пёс удар залижет,

заледенев от головы.

За слюдяною дверью стол

от милости плохой погоды
и рифма будущего года
на уровне окна, где Моль.

Где пьяный ворон на виду

проговорится о пожаре,

его сквозняк в лицо ужалит

и зверь подхватит на лету.

Он будет долго падать в лес

над полосою огражденья,

где на пределе ощущенья

его разрежет желтый диск...

Но это будет лишь испуг -

всему виной ночное пенье.

Смятенье губ и легкость рук,

закончивших стихотворенье.

- - -

Нетрудно умереть, когда июнь двоится,

переживает в голову с тобой.

Потрескивает лютый ход лисицы,

гремят дожди, газета веселится,

поэта понукают конурой.

Что ведает сыра-земля, землица,

засеяна Христовою рукой?

Спит на шпагате правая столица,

прожектор не дает пошевелиться,

играет гимн полночный упокой...

Ах, не споткнуться бы, не оступиться.

Во белом доме всем дадут напиться

сияющей придонною водой.

Оле Седаковой

О, роща слёз! О, звездный плеск любви!

Олень в шиповнике засаду переможет.

Снег высохнет, тень скорчится под кожей.

Вода в соку на озере Разлив.

Перечисления в потёмках чур-чура!

Я комнатной воды не выпускаю.

Ваш номер не пройдет, пока я не узнаю

прицельной радости чернецкого двора.

Журавль и Машук, и Минотавра пар,
цвета погони на осенних сворах
прошли для нас, сгорел сосновый порох.

Звезда в тюльпане объяснит пожар,

подует ночь и принесет на совах

качелей пение и жизни тенный шорох.

1973

ЖАЛОБА С ПРОЩАНИЕМ И ПОСЛЕСЛОВИЕМ

Э/стер/ В/ейнгер/ и И/осифу/ Б/родскому/

Вылечи, Господи. Вылей глаза, развали.

Жалости нет выхлопное железо раскрасить.

Люди ворчали, включали в семейные страсти.

Год понедельника голубя ловит в пыли.

Видишь ли, Господи, я посмотрел на тебя

в щель воровскую, мне стало обиженно страшно.

Если не врет теоретик - я жил понаслышке,

избранно нищим на дне поцелуйного дня.

Вылечи, Господи, нежный огонь в небесах.

Я разумею, но дай мне остаться с тобою

облаком бешеным, ниткой, пчелой, пристяжною.

Только не Словом - Смерть приходила в слезах

Увидимся. Свиданье расцветет
черемухой алжирского вина.
Довольно, брат. Права была Луна,
Когда меня отправила в расход.
Я убедился - мертвые поют.
Светлее кожа, выжаты глазницы.
Душа успела нараспев подняться
к волнистой туче с выходом на юг.
Там тело вырастет. В него я перейду,
опередив случайных копошиться
в скафандре первом. Дело очевидца -
смотреть слезу в Таврическом саду...
Гаданье гласных. Вышивка на сердце
цветов рожденья, вольные тона.
Увидимся. Центральная Луна
не закрывает ледяную дверцу.

Ни дуновенья. Голова свежа.
Апрельского похмелья третий лишний
уснул в прихожей, дышит еле слышно.
Так тихо нам, что в пульс живет душа.