АЛЕКСЕЕВ

  
   

 

 

 

 

 

 

  
   
РАННИЙ АЛЕКСЕЕВ

ПЕРИОДА "ЗВУКОВОЙ ШКОЛЫ"
 

/2 текста по памяти/
 

страх утра
и миг утраты
боль остра
идут кастраты
а у костра немилость
заломила кость
и ток огня
вошел в меня
и разменял
я аполлон
попал в полон
в тени колонн
приятен сон
приятен день
приятель муз
тела медуз
плывут в меду
а я в бреду
бреду
 

/1967?/

 

 

 

 

 

талдалыкнуться и гикнуться

барбароща над водой

виги зело очень сдвигнутся

       озлодой
 

рощин день топорщит индицу

топорища кентирдой

орум тучен в тручку влындится

       крадордой
 

рыбица кропит орандицу

не к лицу закар зелот

северандица парадится

       пазазлот
 

як якшаясь никшни к троннице

велимолвит велимит

прокрастая высет звонница

упрокая невелип
 

навели крамне покланницев

и поломнице на клом

украстая у поленницы

       нагаглот
 

неминуемо унует
не унюкая рекоз
нарекаю неиную
       парамоз
 

заламата атамата
ратуй туй менять в потух
изумлен и ароматом
барбарощием в цвету
осыпает воло злато и разносит стук постук
 

поле полнится водою

и полынное звенит

маимается латою

и латою зазенит
 

/1968?/

  
   
   

  
  
Над Петропавловкою ангел

Пророчит преходящим путь,

Любимица царева Анхен

Всю ночь не может глаз сомкнуть.

И мелко крапит окна морось.

Продажна стража у ворот,

Тревожно дышит рядом море,

Рождая желтый яд болот.

И волны копятся для бунта,

И Петербургу быть пусту.

Городовой прижался к будке,

Прохожий съёжен на мосту.
 

 

- - -

 

Ты знаешь я измучен
Поеду на природу
Лягу у излучины
Лапки в воду
Кувшинки закачаются
Зашелестит листва
Поздравят с окончанием
Великого поста
В лесу разнагишаюсь
В ольшаник голышом
Никто не помешает
И очень хорошо
И зарекусь о встречах
О шуме городов
Шумит камыш над речкой
И веет холодок
О славе и о силе
Ты больше мне не пой
Крадусь тропой лосиною
На водопой
Поймаю изнасилую в осиннике сыром.
Бродил я по России
Дыра дырой
В лесу играю с лешим
С русалками вожусь
Над путником потешусь
До смерти завожу
Прими меня раздолье
Затейливых причуд
Я вырвался на волю
Обратно не хочу
 

 

- - -

 

Рожь скучает золотая

Тяжелы ее плоды

Стая стонет отлетая

Над равниною воды

Над равниною клубятся

Крутобоки облака

Птицы черные садятся

Поднимаются бока
 

 

- - -

 

Опять за рекой поднимается дым
Огромное пламя клубится
Над красной равниной великой воды
Летят черногрудые птицы
В какую страну
За какие моря
Летят эти птицы
И крылья горят?
 

 

- - -

 

Мы с тобою у реки

Отряхаем парики.
Птицы черные летят,
Возвращаться не хотят.
Не хотите как хотите,
Прилетите заходите
Будем в косточки играть
И бросать их под кровать
Папиросочки курить
Будем с вами говорить
Что в реке красна вода
Бузина и лабуда
Вырастнпют во дворе
Прилипают к конуре.
Желтый пес цепями брякнет,
На болоте утка крякнет,
Встрепенется, полетит
По давнишнему пути.
Это осень колобродит,
Этой осени не верь,
Закрывай плотнее дверь:
Бродит страшный рыжий зверь.
 

 

- - -

 

Солнце желтое вставало

И катилось, как арбуз,

Небо синее качалось

У верблюда на горбу.

Мы шагали по Сахаре

От зари и до зари,

Быстро слезы высыхали

И кончались сухари

Без конца и без начала

Путь пустынный на восток.

Рядом шли, но всё молчали

И паломник и пророк.

 

 

- - -

 

Минареты, минареты

И гнусавый муэдзин.

Коньяки и сигареты

Предлагает магазин.

Скорпионы, как пионы

Расцветают на песке

И английские шпионы

Кувыркаются в тоске.

В древнем граде Самарканде

У прохожих на виду

Падишах лежит в саду,

Дева зреет на веранде.
 

 

- - -

 

О плохой погоде
Мне не говори
Вот живут - чирикают
В клетках снегири
Вот гуляет ветер
Между облаков
Вот живет на свете
Роберт Дураков
Без тебя все знаю
Без тебя сгорю
Спьяну залезаю
В клетку к снегирю
И сидим чирикаем
На шестке одном
Я о жизни личной
Птичка о другом.
 

 

- - -

 

Помню полдень
Цирк пустынный,
На арене пестрый клоун
Зайчик солнечный ловил.
Я сидел в ряду последнем
Бил ладошкой о подушку,
Говорил соседке слева,
Что прелестно представленье.
Весело звенела флейта,
Всё пиликала, свистела
И невидимый оркестр
Ей подыгрывал, как мог,
Ей подыгрывал, фальшивил,
Торопился, спотыкался -
Все искали дирижера,
Он же был мертвецки пьян.
Я мельком взглянул на купол
Увидал там акробата.
Что, стихи! - наука смерти!

Чей-то голос подсказал.
Я смутился, сел на землю,
Вынул сонное сердечко
Из песка и из опилок
И кулич соорудил.
Все захлопали в ладоши,
Закричали - Браво! Браво!
Не поэт вы, архитектор! -
И давай меня качать.
Но, устав от тягот славы,
Я спокойно удалился,
Завернувшись в одеяло,
Отвернулся к стенке пестрой,
Нос в отдушину просунул
Горним воздухом дышать.
Сколь тернист наш путь к успеху!...
Помню только цирк пустынный,
Клоун юркий, слон-халтурщик,
Дрессировщик-шарлатан.
 

 

- - -

 

Вчера был крупный разговор

И я был первым в разговоре.

Один сказал, что будет мор,

Другой сказал, что будет море.

Чересполосица чудес,

Чересполосица чудачеств.

Я помню речку, помню лес,

Я помню мы с тобой на даче

Я помню длинный разговор

И я был первым в разговоре,

Сказала ты, что будет мор,

А я сказал, что будет море.
 

 

- - -

 

Накинь платок на плечи:
Прохладен этот вечер.
Мы посидим у печки
С тобой поговорим
О датах, о халдеях,
Что календарь худеет,
Что окна индевеют,
А в них ноябрь горит.
Сменяются идеи,
Века, оледененья,
А мы с тобою вечно
Сидим и говорим
О датах, о халдеях,
Что календаоь худеет,
Что окна индевеют,
А в них ноябрь горит.

 

 

- - -

 

Скрипи, скрипи мое перо.

Век восемнадцатый, жеманство.

Природы яркое убранство

Замысловато и пестро.

И незаметно, и легко

Возносит осень храм прозрачный

В пруду утонет вечер мрачный,

Отбросив тень на потолок.

Скрипи, скрипи мое перо,

Рисуй ажурные картины

Времен Второй Екатерины

Замысловато и пестро.
 

 

- - -

 

И со стоном я очнулся

И увидел вдалеке -

Черный лебедь изогнулся

Целовать к твоей руке,

И на плоскости зеркальной

Царскосельского пруда -

Отблеск окон, звон хрустальный

И мазурки ерунда.
 

 

- - -

 

Забавы зимнего житья,
Когда по снежному покрову
Елозит ветер и багровый
Туман над городом висит
Курьезы зимнего житья,
Невыносимые морозы,
Разлуки голос,
Смех сквозь слезы
И одинокие часы.
Я Летний сад люблю зимой,
Когда проторенной тропой
Спешу сквозь ветер ледяной,
Спешу и сумерек пугаюсь,
И тень моя бежит, качаясь,
Не отстает, бежит за мной.
Как много времени ушло,
Какую постигал ты книгу
Пил в одиночестве вино
Жевал библейскую ковригу,
Открыл глаза
И удивился снегу.
Пустынны белоснежные палаты
И в мире все пушисто и мохнато,
А в городе далеком, черепичном,
Остроконечном, глазу непривычном
Разматывает пряха свой клубок
И снег лежит спокоен и глубок
И Дед Мороз румяный и плечистый
Дает детишкам праздничный урок

И светел неподвижен и высок
Над крышами рождественский дымок.
Но здесь не так.
Здесь город, но иной,
Юродивый, остывший, неживой
И пораженный слепотой куриной
В морозном воздухе висят его куртины
Под мутною полярною звездой.
Мне говорят:
Воздвигнут на костях,
Среди болот болезненным народом
Реки его простуженные воды
Его гордыни гибельно хотят.
Мне непонятен твой язык надменный,
Пурпурный отблеск колокол твой медный
Когда на перепутье всех дорог
Ты вдруг возносишь
Профиль свой победный
И выше нет предела только Бог.
Везде темно.
Но есть вечерний свет
Он крестиками метит птичий след
Сползает вниз по кровле остроглазой,
Высвечивает контур в полутьме,
Душа моя, покорная зиме
Трепещет, треплется,
Как мотылек над газом.
 

 

- - -

 

О чем хлопочет зимний сад,

Куда летят листы сухие?

Слышны чии-то голоса,

Мелькают тени голубые

Прошедших вычурных времен

Когда звучала здесь мазурка

И грациозный котильон.
 

Век девятнадцатый у нас

Имел особенные свойства...

Вот Александр Бенуа

Ведет игрушечное войско

На площадь. Падает снежок,

Пищит фельдъегерский рожок,

В душе рождая беспокойство.
 

А где-то в поднебесной мгле,

Вертясь как флюгер на игле,

Летит кораблик очумелый.

Летит мерцая и светясь.

А мы тропой оледенелой

Спешим сквозь ветер, матерясь,

Спешим, во мгле теряясь белой,
 

И снег летит со всех сторон,

И раздается вдруг трезвон:

Трамвай, пути не разбирая,

Летит. Дорожка ледяная

Блестит. Мелькает желтый свет

И вьется вереница лет,

Поземкой снежною играя,
 

Ужели новая зима

Колдует, сводит нас с ума,

Заводит музыку шарманки.

Сутулый месяц смотрит вниз,

Снежок ложится на карниз.

Над белой пустошью Фонтанки

Разбойный раздается свист -

Летят игрушечные санки.
 

За ними дни мои летят,
В саду серебряном теряясь,
В стекле зеркальном отражаясь,
Кружась в мазурке снеговой
Под злую музыку метели.
Не те ли бесы залетели
Сюда с дороги столбовой?
 

Ужели в каждом январе

Терпеть бесовские ужимки,

Листая белые картинки

В рождественском календаре.

Ужели каждою зимой

Корпеть над рифмою упрямой

Над неудачною строкой?
 

Оставлю, впрочем, всё как есть.

Не удается явно повесть

Умерьте, Муза, вашу спесь.

Всё было сделано на совесть.

Оставим... Новая зима

Распорядится всем сама,

А мы пойдем, не беспокоясь.
 

Не беспокоясь ни о чем,

Мы сад светящийся пройдем,

Притихший после снегопада.

Вот знаменитая ограда...

Трехгранный шпиль вдали блестит

И ангел трепетный летит,

Расхожий символ Ленинграда.
 

 

- - -

 

Я в этом городе смирю свою тоску,

Проволокусь глазами по песку,

Я выйду в пригород искать ее следы,

Вот пляж пустой на камне у воды

Понурая, печальная, больная,

Плачевная фигурка попугая

 

 

- - -

 

Я слушаю эфир трескучий
Но боле мне невмоготу
Я у Кривулина спрошу
Как написать мне стих певучий
На всем дыханьи, на лету
Качнет Кривулин головой
Сатир, сатирик, искуситель
Чернорабочий жук, носитель
Традиций русского стиха
Он мне расскажет про хорей
Про амфибрахий и про дактиль
Поэт, пиит, работодатель
Сидит он в башенке своей
Сидит черняв, кудлат, разлапист
Колдует ночью при свече
Гальванизируя анапест.
Я у Охапкина спрошу
Как приобресть такую хватку
Постичь язык зверей и птиц
Не падать перед музой ниц
И всё записывать в тетрадку
Я у Кузьминского спрошу
Открыть секреты каламбура
Но в буром небе Петербурга
Неразговорчив, болен хмур он
Бредет горбат и горбонос,
Напоминая сам вопрос.
 

 

- - -

 

                В/иктору/ Ш/ирали/
 

Мы бежали по Невскому вверх,
Распустив парусину одежды,
Мы бежали за общей надеждой -
Разделить ее братски на всех.
 

Разделить на двоих - пополам -

Дымный призрак небесной свободы.

Этот шум, этот крик, эти своды...

Мы бежали как псы по следам

Нашей юности, наших утрат,

Наших женщин из общей постели.

Мы шагали, бежали, летели

Наудачу, вперед, наугад.
 

Ни себя, ни любви, ни друзей,

Не жалея в азарте погони.

Наших судеб крылатые кони

Подминали случайных людей.

 

 

- - -

 

Качает ветер 27 свечей,
Их пламя на ветру колышется и скачет,

Над ними рой однообразных дней
Без золотого проблеска удачи.
 

Но пусть сквозит рождественский сквозняк

Чужих следов стирая отпечатки.

Да будут дни - когда с утра коньяк

Мерило несказанного достатка.
 

Да будем жить. Пусть царствует зима.

Мы не растратим слов в беседе о высоком

Нам истина откроется сама

В рассеянном хмелю или во сне глубоком.
 

 

- - -

 

                        К. Кузьминскому
 

Отгоревшая, серая гарь

Городских и преступных попыток,

Открывай плесневелый свой ларь

Говори, где собака зарыта

Там ли плач малолетних детей

Там ли держишь печаль об умерших

Заболевших и впредь не сумевших

Выгнать мрак опустевших ночей,

Это заумь приходит на ум

Бред поэтов, попавших на Пряжку,

Провлачивших судьбу, как суму

И для крика все связки напрягших.
 

Это вам кричат запрячь коней

Это ружья вынимают из-за плеч

На пустых равнинах площадей

Продолжает время гулко течь

Продолжают проползать века

Прожигая жизнь идут калеки

Люди переходят в облака

За собою увлекая реки

Это ветер с четырех сторон

Постоянно тихо беспробудно

Опорожненный печалью похорон

Сыном возвращается приблудным.
 

И сюда добирается шум
И бесплотно шевелятся шторы
Скопидом, тугодум, скудоум
Подбивает опять в разговоры.
Подпускает словечко - и лесть
Крепость духа, как ржа разъедает
И ему в разговоре киваем
Что не всё гениально, но есть.
Отгони прорицателя лжи
Вне соблазна и денежной спазмы
Соболезнуй, страдай и живи
Со свободой своей сообразно.

 

 

 

ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВ
/с магнитофонной записи неясного числа,
под планчик с Малюткой и Белкиным, год 1974/
 

Не найдя Золотого Руна, завещанной богом награды,
Мы к полуночи все возвратимся домой.
Но как прежде несет несмолкющий ветер Эллады
Аргонавтов корабль и выносит на берег морской.
И встают города, и над ними голодные птицы.
Мы по ним угадать попытаемся нашу судьбу.
В темном городе ночь. Шевелятся пустые страницы.
Спит кудрявый Эол на квартире своей, как в гробу.
Ночь уйдет на Восток, озарятся бессмертные стены.
На Маркизовой луже настанет незыблемый штиль.
И в лучах золотых, на окраине всей Ойкумены -
Возгорится опять Петропавловки шпиль.
И очнется Эол, и откроет незрячие очи,
И почувствовав день, воз вернется к вчерашним стихам,
И отпустят его злые демоны ночи,
И улыбка, как тень, проскользнет по бескровным губам.

        Как процедил однажды Миша Шварцман, увидев у меня на стенке пару работок Есауленко: "Шварцман, пропущенный через Шемякина!" Шварцман любит говорить афоризмами. Недаром он внучатый племянник Льва Шестова и единственный, художественным народом признанный, Учитель. То же можно сказать и о моем бывшем ученичке Юре Алексееве: "Мандельштам, пропущеный через Кривулина и Куприянова, и Охапкина тож." От самостоятельного, пусть и не очень яркого поэта /см./ - ни фига не осталось.


                             Переживший Хаос, недоступные взору края... /Куприянов/
 

Эол, Золотое Руно /добро бы табак!/ и прочее залежалое акмеистическое говно - всё до оскомины обрыдлое, а лексика - брррр!
 

        Господи, да что такое с поэтами происходит? Ведь Юра Алексеев, начинавший вместе с Куприяновым - не "под ним" находился, а делал независимое, свое - за что я и возлюбил и призрел обоих. Но прошло каких-то 6-7 лет - и не узнать, не определить: кто? Охапкин? Кривулин? Куприянов?
        Его "Талдалыкнуться и гикнуться" было, по крайней мере, написано - АЛЕКСЕЕВА, как и многие из его "юношеских". Но "созрев" - он стал походить на других, как парная перчатка, как советские галстуки, как штаны. Где-то, в промежутке, был у него "отход" в историю, его книга "Ингерманландия", которая целиком пропала в Израиле, но в историю - хаживал и Кривулин, Охапкин из нее и не вылезает /правда, по счастью, из ранне-христианской, так что хоть в этом он "оригинален"/,
 

        и вообще - НАДОЕЛО.
 

        Сунулся я в эту пленку, которую и слушать не могу, потому что там голос суки Леночки записан, нежненький такой, детский /сейчас он, полагаю, у нее огрубел/, сунулся - ради Юры. Помнил: что что-то там его записано, думал - стоющее. Оказалось...
 

        Перепечатываю же и помещаю - как ИЛЛЮСТРАЦИЮ, до чего поэтический стихийный "обще-стилистический маразм" может докатиться.
 

        Еще один поэт - сошел на нет. Может, очухается? Кто знает.

  
   
назад
дальше
  

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2005

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 4-Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга