& mn. pr.

 

 

О СОСТАВЛЯЕМЫХ


 
        Поневоле желаешь смерти авторам. Хорошо трупоедам, академикам бишь. Авторы же /и я - не исключение/ желают в ретроспективной антологии - представиться последними текстами. Иосиф совсем оборзел. Писать о себе запрещает. "Напиши - говорит, - что родился в 1940 году. И этого даже слишком много будет." И правильно запрещает, я о нем бы такого понаписал! Я и так понаписал, но - в статьях - он не возражает. Сам сказал.
        Приличные люди среди поэтов - явление сугубо случайное. Это я точно знаю, сам поэт. В основном же - поэты агрессивны, нахальны, самоуверенны, неуправляемы. Кому и знать - я из поэтов душу и тексты вынимаю на протяжении последних 20 лет с 1959 года. С поэтами помоложе меня я обхожусь круто, но с Бродским, например, мне не удается справиться все эти 20 лет. Вчера говорил с ним по телефону, потом всю ночь во сне доругивался, поутру, недоругавшись, проснулся и сел /точнее, лег/ писать эту статью.
        Надобно объяснить, по какому принципу и как составлены подборки в данной антологии. С мертвыми или отошедшими от, все просто: берешь лучшие тексты - из трехсот имеющихся, скажем, или, как у Алика Ривина - 20 страниц сохранившихся ошметков и обрывков. В двух составленных мною антологиях на 1973 год - все подборки были согласованы с авторами и ими одобрены. Кроме Бродского. Я и сейчас с ним связываться не хочу, пусть его подборку Леша Лившиц делает, я и тогда - пустил просто Кляйновскую подборку.
        Чайники. Поголовные чайники. Заварка во рту, и подпрыгивает крышечка. Поэт должен диктовать, а кому же еще, если не издателю?
        Бродского не вижу без: "Глаголов" /мое название, было - "Литература", но Бродский принял/, "Богоматерей предместья...", "Холмов", "Августовских любовников" и многого еще - справляйся по изданию: И.Бродский, Стихотворения, Нью-Йорк, 1964. Издательства не помню, книги этой у меня нет, как и многих других книг, сделанных /составленных/ мною. Этих стихов, по капризу гения /а точнее - выдрющиванию/ в антологии не будет. Как и многих других. Претензии - к автору /не ко мне/.
        Понимаю академиков. Понимаю, в частности, Илью Левина, который живыми не занимается. Невозможно ими заниматься. Открыв титульный лист "Живого зеркала" Сюзанны Масси, Ширали заявил: "Это не книга. Здесь нет Ширали." И небрежно отбросил оную. Книгу он, естественно, не прочитал. Из двух антологий, составленных мною, молодых - прочитал целиком только Олег Охапкин, остальные - небрежно пролистали - собственные подборки. Из старых - только Женя Рейн, путем чего обозвал меня "Дягилевым" /точнее, что во мне - "есть дягилевская кровь"/. Дягилеву бы поработать с современными поэтами!
        В 1972 году от Сюзанны Масси приехал фотограф. Собрал я поэтов, чтоб отсняться в белые ночи, в Юсуповском садике, позади дворца. Супруга моя бутербродов наготовила, с докторской колбасой - поскольку "Отдельную" не все жрут, прикупил вина, вино было немедля выжрано тем же Ширали, Куприянов же повытаскал докторскую колбасу из бутербродов, оставив другим - булку. К началу "съемок" - надравшиеся поэты начали переворачивать скамейки, Чейгин же отказывался сниматься, боясь, что его поместят на обложку "Плэйбоя". Я ему объяснял, что поместить его могут только в "антисексуальный номер", как антирекламу, но поэт бунтовал. В конце-концов, я послал их всех, куда положено, остался один Эрлюша, фотограф, опупев от гвалта, ушел, а мы с Эрлем на пути по каналам нарвались на Птишку с Граном, и были отсняты. Вместо фотографии Куприянова, Чейгина, Алексеева, Ширали, Эрля и меня - получилась только фотография меня с Эрлем. Охапкин, естественно, в тот день нафармазонил и не появился, а на Кривулина я сам был зол.
        То же происходило и с чтениями. Или Ширали появлялся пьяный, но с бабами, или Куприянов, тоже пьяный, но без баб, и приходилось объяснять: сегодня должен был читать поэт Нестеровский, но оне вчера подрались с пролетарьятом и лежат с разбитой мордой, с бесчувственным же телом поэта Ширали можно ознакомиться в соседней комнате. Читать он не будет. Поэтому отдувались мы с Юлией Вознесенской.
        На моих проводах Юлия собрала всех поэтов. Пока ждали меня, поэты успели поднабраться. Христианский поэт Саша Миронов зачал делать рожки в сторону поэта-хулигана Нестеровского. В 15-тиметровой комнате, где собралось 30 человек, возникла драка. Врезали бутылкой по башке поэтессе Алле Минченко, осколками пострадала Юлия и еще кто-то. Старик Бахтерев, последний из ОБЭРИУ, активно прыгал и чувствовал себя явно в своей стихии. Его несколько глуховатая половина - сидела, не обращая ни малейшего внимания на шум вокруг. Разнимали разбушевавшегося христианина, отрывая его от хулигана. Юлия присутствовала сразу в двух комнатах и, по-моему, на кухне. Я с ужасом ждал милиции, но потом ушел.
Ничего особенного. См. в 4-м томе описание дня рождения Кривулина, составленное Владиславом Лёном.
 

        Так как насчет Дягилева? К примеру, последовательница Ахматовой, гениальная Елена Шварц, имеет обыкновение воровать водку и прятать ее под себя /Лён/. Не завидую я Дягилеву, если бы ему пришлось пообщаться с надравшейся Леной Шварц или доставлять домой бесчувственное тело поэта Владимира Алейникова /а в нем, надобно заметить, добрых 80 кг/. Или - выслушивать Охапкина /см./.
        Поэтому о живых лучше не писать.
 

        Работая над данной антологией, мне пришлось списываться с поэтами /теми, разумеется, которые - здесь/. Полностью доверил мне себя Эдик Лимонов, Анри Волохонский одобрил старую подборку и одобряет новую, Хвост /Хвостенко/ дал согласие и пообещал стихи, но сослался на Ярмолинского, который должен был их откопировать и переслать мне /чего, естественно, не сделал/. Хвоста я взял у Яши Виньковецкого. Ентину написано через Хвоста - и Хвост и Енот молчат. Возьму из "Эха". Да и несколько ранних текстов есть.
        Возникает, как всегда, один Бродский.
        А Солженицына я не включаю.
 

        Из остальных поэтов, кто на Западе, все довольны, а оставшихся там я даю по:
        а/ антологиям, составленным до 1973 года в Союзе и одобренных авторами,
        б/ по западным изданиям /оговорено/,
        в/ по журнальным публикациям /указано/,
       г/ по памяти /моя голова не подлежит Женевской конвенции и Вооруженной Охране Авторских Прав - ВАПП/,

        д/ по архивам моих друзей /указано/.
 

        Еще Дягилев говорил, что поэтов к антологиям нельзя подпускать. Что я и делаю. Не подпускаю.
        А тексты - вот они.
 

 

К ЛЕЙКИНУ



        Нашелся-таки Слава Лейкин на кинопленке №2. И даже читаемой. Поэтому привожу пропущенное в первом томе "Новогоднее поздравление оптимиста /поэта и общ. деятеля/":
 

 

Уверенно близится Новый Год,
Стенной календарь все тоньше.
А я во власти все тех же забот,
Все так же пишу, о том же.
Весь день заседал, боролся, устал,
Похудел, - не верите, взвесьте! -
А ночью вместе с женой читал
Годовую подшивку "Известий".
Сияло грядущее между строк,
Часы, как минуты, летели,
И сердце стучало, как молоток,
И пела жена в постели.
Пусть же враги по пятам крадутся,
Не боюсь их злобного воя!
Я верю, что план валовой продукции
Мы перевыполним вдвое!
В Новый Год вступает моя страна
Под звуки победного марша.
Так, с Новым Годом, моя жена!
С новым счастьем, моя секретарша!


 

 

Заодно нашлись еще два текста, любимый мною
 

АГРАРНЫЙ ПОЭТ
 

Над сельсоветом вьется флаг,
Затосковал по пашне плуг,
А в кузне по железу - бряк! -
Кузнец, мой старый добрый друг.
В полях-то эвон как черно!
Там тараторят трактора.
Пора высаживать зерно,
Чтоб дать стране еще зерна.
К тому же праздник Первомая -
Скотине подвезу корма я -
Пускай жуют, едят их мухи,
Коровы наши и телухи.
Ну а весна, ну так и прет!
На реках звонко хрястнул лед.
А девки, девки - ну ядрены! -
Ну так и липнут до ребят.
А парни развернут гармоны
И на околице сидят.
Ноздрею шевелю, как встарь я,
Весенний схлюпывая дух.
А в чайной, сказывала Марья,
Уже в борще видали мух.
А в луже, что супротив клуба,
Утопла старая кобыла.
Весна, весна!
                    И все так любо.

Весна, весна!
                    И все так мило!..
 

 

 

И второй, уже не пародийный, но весьма близкий Уфлянду и Горбовскому /см. в первом томе мою статью о поэме "Морг"/:
 

 

Он был цирюльником. Он брил

Покойников в районном морге.

Не волочился и не пил.

Примерно жил в своей каморке.
 

По вечерам ходил в кино,

Читал старинные романы,

Смотрел подолгу сквозь окно -

Как-будто ждал случайной манны,
 

Как-будто думал - но о чем?

Как-будто верил /но не в бога/.

Нельзя сказать: он был сычом,

Пожалуй, так - угрюм немного.
 

Он брил покойников. Вокруг -

Цветы, раскрашенные ленты,

Бесшумный праздник. От услуг

Его покорные клиенты
 

Не морщились. И кадыком

Не ерзали. Лежали ладом.

Наш мастер в качестве таком,

Довольный службой и окладом,
 

Провел лет десять, но когда

Два морга слили воедино,

Его уволили. Беда

Вошла в обитель нелюдима.
 

Куда деваться? Все одно, -
Коль ни наследства нет, ни ренты...
А по ночам в его окно
Ползли небритые клиенты.
 

Он брил их рыцарским мечом,

Водил, смеясь, по синей коже.

Как-будто знал /но ни о чем/,
Как-будто верил /но во что же?/
 

О, парикмахерских уют!

Зеркал настенные озера!

Халаты белые снуют -

Все ярко, ароматно, споро.
 

Взор восхищенный не отнять

От собственных ушей и носа.
- Позвольте срезать эту прядь?
- Височки прямо или косо?...
 

Ты поражен, ты взят в полон,

Азарт мешая с обаяньем,

Льют на тебя одеколон

И понуждают к излияньям.
 

Чему-то возразив с ленцой,

Уже сверкая, как светило,

Довольный собственным лицом,

Улыбку скромно прячешь в мыло.
 

Поняв, что невозможно жить,

Печально прошлое лобзая,

Наш друг устроился служить

Поближе к дому - на вокзале.
 

Но там, среди своих коллег,

С их маской, деланно-умильной,

Он был угрюм, как вешний снег

И молчалив, как склеп фамильный.
 

Не маскируя ни на миг

Свою ужасную натуру,

Не хуже прочих брил и стриг

И даже нажил клиентуру.
 

Однажды был он поражен -

Как бы минувшее воскресло:

Ввалился розовый пижон

В его разболтанное кресло.
 

- Папаша, подстриги, побрей!

Твой пациент не поскупится.
И только, знаешь, поскорей -

Сегодня надо торопиться!
 

Он был подвижен, как кино,

Он дергал левою щекою,

Косил в открытое окно

И на вопрос: "Не беспокою?"
 

Покрикивал и понукал.

Цирюльник глухо извинился,

Уставясь в глубину зеркал,

Он вдруг прекрасно изменился.
 

Как-будто знал, откуда дрожь,

Как-будто верил /но во что же?/

"А как бы этот был хорош

На тихом, на последнем ложе!"
 

Неясно дернулась рука.

Клиент не досказал глагола.

И бритва мягко вскрыла горло

Чуть-чуть повыше кадыка...
 

1967
 

 

 

        Так что не такой весельчак Слава Лейкин. Как и все мы.
 

 

 

ГЕЛИЙ ДОНСКОЙ

 

ЗАМЕСТИТЕЛЮ ДЕКАНА ФАКУЛЬТЕТА
 

                        Обадмиралился Зам,

                        Крикорылый хам,

                        Брюкопиджий,

                        Звероглазил.
 

            Кулакостукий вопль,

            Нососизый сопль,
 

Хилозадоволым тряс,

Сипотопроказил:
 

            "Обобществопрофый!

            Безсемёркимизер!

            Гнилокаких девять,

            И не бесподсадший!

            Вон, - отчислеватый!

            Вон, - обнадоевший!

            Вон, - Бездокументный,

            Ввузонепопавший!"
 

Я - позапоплакав,

Брюко-трусокакий,

Нососоплевытрый,

Проходитый мимо.
 

            Пенсеполучивший,

            Или бесстипендый,

            Я невжилудурый,

            Горько рыловатый.
 

Неизвестнотрусые,

К деканатуходые,

Безконцакуритые,

Мы - колоннозалые!
 

            Я - навсечихатый,

             Он - дрожащеногий,

              Ты - нащекофлюсый,
 

                Мы - набездорогие!

 
назад
дальше
  

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 4-А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга