ЛЁН НА СЕВЕРЕ
 

        Стихов архангельских поэтов - не имеем. Поэты там, наверняка, водятся, как и повсюду в России, но прийти в лапоточках а ля Ломоносов в столицы - не удосуживаются. Вероятно, по причине сложностей с пропиской. Один, Алексей Марков, о чем я уже где-то писал, явился в лаптях к самому шефу "Нового мира", советскому официалу Твардовскому, с поэмой "Михайло Ломоносов" - и получил от мецената Трифоныча деньги на костюм и прохаря. Но, то ли у Твардовского карманные казенные деньги вышли - а только больше в Москву никто не приходил. И в Ленинград тоже.
        Ездили сами, Я ишачил на шахтах в Никеле, бичевал на вокзале в Мурманске и недельку провел на Соловках с целым гаремом баб; женой, дочкой от четвертой жены, и секретаршей. Нашел там вымытый волнами череп комиссара /сужу по высоте лба!/, который и по сю использую как пепельницу. /Здесь уместно привесть слова Троцкого: "Пепельницы из черепов и неудобны, и негигиеничны." /Литература и революция, Москва, 1923/. Но не в Троцком и Твардовском дело, а в реалиях: у москвича и моего Сальери Владислава Лёна - преобладают реминесценции христианско-туристические /итээровские/, тройным одеколоном на него не дышали, поскольку был он там, надо понимать, в командировке от Академии Наук /он там кандидат или доктор от геологии или геоморфологии/, и потому - узрел лишь досчатые троттуары, а также старцев Савватия и Зосиму; у меня - реалии бытовые, геологические или, скорее, просто географическо-лингвистические.
        Вспоминаю еще одного архангельчанина, Павла Шубина, единственно запоминающиеся у него строчки:
 

Есть город матросов,

Ночных контрабасов,

Лохматых барбосов

И мокрых баркасов...
 

У меня, почему-то, возникают карбасы, шитики Семена Дежнева, Чукотка Волкова-Ланнит, Рытхеу и Семушкина, сифилис и гидролизный спирт, игра в "Лев идет!", заплесневелая свиная тушонка /списанная из армейских запасов и переданная - геологам/, возникает каюриха Катерина и трахомные эвенкские охотники, бичи в столовой "Аям-Золото" - и все эти транс-сибирские реалии перемешиваются с новгородцами, ушкуями, ненцами и лопарями, монасями и коммунистами, цынгой и квашеным тюлешкой...
        Я не говорю, кто из нас "лучше" пишет - я или мой "Сальери" Лёнушка, друг, на которого я надел свой крестильный крест - а стало быть, побратим - просто мы пишем по-разному, имея разный опыт и прошлое, а теперь уже - и разное настоящее...
 

        Привожу я эти северные тексты москвича и ленинградца - вместо мне неведомых поэтов-северян, а также - как посвящение друзьям моим: Танюшке из Архангельска, которая пошила мне черный японский халат /с гиероглифами "ХУЙ" на спине/ и мужу ее, Аркаше Львову из Одессы, который и делает почти все фотографии к настоящему тому.
        А Ломоносовы - подождут.

 

Фото заставки и в тексте - Геннадия Приходьки.
 

 

 

 

Владислав ЛЁН

 

 

АРХАНГЕЛЬСК
 

Досчатой улицы настил

До счета семь кривоколен.

Свободой беглых поколений

Себя Архангельск оснастил.
 

И, частоколом обнеся

Своих страстей первопричину,

Он укрощал себя по чину

Монастырем, когда нельзя.
 

Прощая гибкой старине

Двусмысленность души и дела,

Скорблю по поводу удела

Обогащаться в стороне.
 

Единство белое ночей

Сегодня на лучи разбито

Резьбой наличников - обида,

Что город словно бы ничей.
 

Архангельск! Вычурность твоя

Затеплит именинно свечку,

Но упечет сверчка за печку,

Чураясь знаков бытия.
 

 

 

 

СОЛОВКИ

 

1.
 

Гнейса тычки и почёта

Потусторонней опоки.

Белое море печётся

Только о Господе Боге.
 

Толкам перечить могли бы

Верным, а вкупе неверным

И допотопные глыбы,

И голубые каверны.
 

Белое море не моет

Кости, но исстари камни -

Постледниковье немое:

Замеры оки и камы.                          /замеры?/
 

Путь умыкают торный

Купы дерев и вербы

И монастырь, который

Тонет, но камнем веры.
 

2.
 

Немотствуя, в кои-то веки

Уста деревянно раскрыть.

Стволы - дальновидные вехи,

И вся тут напасть и корысть.
 

Сбивая грибы до сугроба,

Горох избывая обид,

Ростки подстрекали, коробя

Пространство, событья столбить.
 

И тяжбу вели, нарочито

Суровы, с природой камней,

Живому началу защита,

Людского почина умней.
 

Такие домашние вере,

Когда, не теряя лица,

Несли в иисусовой эре

Духовную службу леса.
 

3.
 

Возведя ни единой дамб,
Домовину щадя до зим,
И Зосима пришел по водам,
И Савватий пришел засим.
 

Под горой стоял монастырь,

Зазывая двуперстьем во лбу.

Ерник, опершись на костыль,

Не мольбу сотворил, пальбу.
 

Но вдали мировой колготы,

Стыки прясел рванувшей вверх,

Толковала на все лады

Книга -
            камень, деревья, век.
 

И вопила каждая десть

Книги, в главах и мелочах,

Коли веры держаться днесь -

Только старой и умолчав.
 

 

 

 

ДЕРЕВЯННЫЙ ДОМ
 

                            К.Кузьминскому

 

1.
 

Отринет дом любовь мою,

Но тронет тишиной.

Труба и дым ее семью

Колечками - со мной.
 

Предел бревенчат и смолист,
По притолоку рост.
И на полу горбатый лист
До вековых борозд.
 

Но в тишине начнут вещать

Деревья мги и стен,

Что мир сводим к простым вещам

И важным вместе с тем.
 

К таким как деревянный дом

И лес, который прост

В своей печали, и потом -

Какой с печали спрос?
 

2.
 

Оклемается дом беспечный,

Безоконный.
                   Дурак - закон,
По какому с плеча приспешник

Буквы
          рубит дверь под замком.
 

Потому по черному топит

Понятой
            межедворок-котят, -

Что идет от валенок топот

По земле, - хотят не хотят!
 

Что стоит печальником время,

Впопыхах угодя в оклад

В долгопятом углу, и бремя

Образов - домашний уклад.
 

Лебезят присяжные ели

За окном,
              натоплена печь,

Двери настежь, но еле-еле -

"Опекать, допекать, упечь..."
 

1970-е,

Москва
 

 

 

 

 

К.К.КУЗЬМИНСКИЙ


 

СОЛОВКИ
 

                        А.Туфанову
 

Его душа смотрела в облако
И помидор он ел как яблоко
Копченых он хотел угрей
Но рос пырей и лук порей
Поморье
белобрысый угр
Держал в своей руке багор
В его руке дрожала сеть
В сети ухой кипела снедь
Над избами вздымался дым
Помор был полон тяжких дум
Бревном на бреге я лежал
В моей груди дрожал кинжал
И мнилось мне:
подобьем постная Настасья и телоносная Опроксенья
Спустились к брегу за водой
морской
В лице был цвет румяный
/Настасья пользует румяны/
В лице другой был цвет брусничный
И опустив свои ресницы
Погладив толстое брюшко
Она мне шепчет на ушко:
"Ушкуйник ты, твои чешуйки..."
"Ундина, от меня уйди ты",
Так я ответствовал всердцах
Кинжал еще дрожал в сердцах
Был помидора цвет багряный
Махались рыбаки баграми
Ловили рыбу рыбари
В сеть шли сомы и пескари
А по средине словно парус
Все колыхалась рыба палтус
Качался на волне карбас
На берегу дремал барбос
А девки по воду все шли
Пел самовар на коромысле
И надо мной витали мысли
И над водой кричали птицы
В руках старух мелькали спицы
И кровь из раны не текла
Стояла теплая погода
Скрипела по воду подвода
Чухонец вейку запрягает
Кобыла мышцы напрягает
И мчится бубенцом звеня
Везти не мертвого меня
 

2

 

Поморы собрались на вече
У них был облик человечий
Тюленьей кожи сапоги
Нащипан пух у птицы гаги
Варяги вспоминали саги
Один чинил кольчугу. Меч
Другой точил
Когда в овраге
Взлетели стаей птицы враны
И перст тогда вложил я в раны
И песнь тогда запел
Летали соколы орлами
Махали буйными крылами
Их били рыбаки баграми
И был закат багров
Багряные алели раны
Глаза мои клевали враны
И тихо блеяли бараны
Влекомы на убой
Настасья отзовись Настасья
Дай перстенек с руки на счастье
Возьмись за левое запястье
Пощупай слабый пульс
Жизнь теплится во мне и длится
Настасья ржет как кобылица
Кобенится и бобылится
Поет частушки, веселится
И пляшет краковяк
 

3
 

Не солоно хлебавши ели

Щепой смоленою белели

Монахи корабли смолили

Со стен кипяще масло лили

Был запах роз и запах лилий

елея кипариса мирра

Нормандцы запросили мира

Посол хлебал рассол

Селедка пряного посола

Гнивала у ворот посада

Лицом он был богаче зада

Посол чужих морей

Глотал живых угрей. Селедку

Себе пропихивал он в глотку

Туда же отправлял он водку

Стаканом за стакан

Он пил ендовами, ковшами

Потом закусывал ершами

Сопливыми. Двумя ушами
Он шевелил и ел
Он ел навагу и семагу
Хребты завертывал в бумагу
Совал себе в кафтан, и брагу
Он пил
За эту вот отвагу
Монахам был он мил
Его благославлял игумен
Когда он уходил до гумен
Посол земли зело был умен
Хотя и не речист
Скрепили договор руками
Посла же за глаза ругали
И долго на брегу рыгали
Когда ушел корапь
 

4

 

Был мох и мор и глад и море

В кровавом сполохов узоре

Борис и Глеб стонали в горе

Монахи складно пели в хоре

На хорах пел кларнет

Игумен пил кларет заморский

Вертались рыбаки с зимовки

Бельки линяли

Толстый фока
Вперял в зрачок пищали око

Треска не шла. Игумен окал

Лопарь в холодной юрте плакал

Посол сидел посажен на кол

И жалобно икал
Мороз с берез снимал сережки

Трещали галками сороки

И отроки их били палками

Варили. Печь топили балками

Щепой, соломой, топляком

И бегал мальчик сопляком

По белу снегу босяком

Холсты суровые белили

И многи животом болели

Поскольку ничего не ели

Один игумен ел

Пел хор на крылосе печально

И росомаха прах почуя

Вилася между изб

Лежал он на брегу холодном

Чурбаном топляком колодой

И был свободен он
 

5

 

Се сон. Во сне грядет Настасья
И перси на меня наставя
Мне шепчет: "Жаркий мой
Пойдем ко мне истопим баньку
Потом прогоним мужа Ваньку
Потом в постель спокойно ляжем..."
Я долго любовался ляжек
Игрой
Я спал и сон был тяжек
Я истекал икрой
Сударыня простите пана
Я никогда уже не встану
Сростусь со мхом с песком с камнями
Со пнями и со их корнями
Я стану ягелем, кустами
Тянуться буду я устами
К Настасье также к Опроксенье
Я буду камешек
Растенье
Белек
Линек
Гагара
Белка
Я буду бык
Я буду телка
Таков ушкуйника удел
Когда он больше не у дел
... И долго на нее глядел
 

5.20.26.3.78
 

 

 

 

 

 

 

 

АРХАНГЕЛЬСК
 

                    С посвящением Т.Л.
 

                                .......... стужу ...
                 и лежит пиздой наружу ...

 

                        /из ненаписанного/
 

в архангельске архангелы поют
перекликаясь с синим черным морем
душа твоя двуствольная приют
в пургу найдет
порушенная молью
потраченная плачем вперечет
и где-то сбоку шелестит онега
когда двина не двигаясь течет
покрыта льдами и покрыта снегом
дощатым тротуаром проходя
плутая меж заплатанных домишек
поморские лихие прохаря
доходят до /промежности?/ подмышек
мешок тюленьей кожи
рыбий зуб
и хер моржовый утешеньем станут
пизда твоя зудящая внизу
и стан ремнями из оленя стянут
лопарка! в лупанарии морском
жуют киты обломки ламинарий
твой рыбий глаз глядит с такой тоской
молозиво маститных мамилларий
и лопасти твоих простертых рук
мозолистых и изъязвленных солью
разъятая и вздетая на крюк
ты истекаешь белями и болью
лопарка в лапоточках лопоча
закутавшись в пушистую кухлянку
мочу кровавым бисером меча
вертела тощим задом закругленным
рыбарь вернувшись с моря остывал
быв утолен лопаркиной любовью
вонзалась в темя рыбы острога
рога оленьи набухали кровью
 

2

 

в архангельске архангелы поют
колокола звенят церквей древесных
в продмаге нынче водку выдают
и приложеньем к оной спирт древесный
от коего лопаркины глаза
закроются бельмом как белым морем
на берегу ебомая коза
спешит с коровой поделиться горем
помор за вымя щупая иссяк
покрыл нагую потною попоной
а на глазу лопаркином писяк
а под кухлянкой зрелые бобоны
блевотой пол в становище пропах

архангелы поют в нагорних высях

лопарка распахнула щедрый пах

и под помором извивалась рысью

помор над нею трогал токовал

и куковала пьяная бобылка

меж ног ее мазут или тавот

и выпитая всунута бутылка

и до затылка тянется тоска

и два соска раскосые свисают

а ночь полярная тускла

темнеет

или же светает
 

3
 

по торосам труся в торбазах

на карбасах пройдя за югорский

самолет отказал тормоза

каковые закусишь юколой

каково тормозуху в горло

что сучец и соломина сразу

и лопарки крутое крыло

поднимается круто над тазом

каково вопрошать утоли

сидя жопой на льду как папанин

и намазан на хлеб гуталин

и барак парикмахерской пахнет

каково на току куковать

если ляжки прибиты под током

и на маточкин шар коловерть

если в матку моржовым потыкать

каково за югорским бугром

отбиваться от нерпы багром
 

4
 

лопарка самоедочка моя

твоя кухлянка меховая парка

скрывает тело гибкое змеи

и пахнет потом истекает паром

лопарка ты мне в ухо лопочи

морозным самоедским диалектом

и спиртом надо сифилис лечить

и антифризом няньчить диоррею

когда цынгою пиоррея рта

твоих сменила малых гоноррею

ты как просторы севера чиста

в краю гиперборейском оробею

плывет по волнам шхуна арабелла

и альбатросов бьют из арбалета
 

5
 

в архангельске архангелы поют

и самоедки ненцам не дают
 

15 ноября 82

 

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга