Среди плеяды русских экспрессионистов особое место занимает Павел Басманов, который родился в 1906 году в селе Баталовском Алтайской губернии. Его любовь к крестьянскому бытию легко улавливается в композиции "Три сестры" 1932 г., "Возвращение" 1936 г. В них ощущаются традиции древней русской иконы, где картины построены по одному композиционному и цветовому канону. Но при единой схематичности композиции каждый раз наполняются новой жизнью. Так же, как в иконах, его фигуры не выражают образного ракурса — чистый непрорисованный профиль или фас. Персонажи торжественны в своей неподвижности и массивны, как в древних фресках. Одновременно в них есть какая-то удивительная легкость, прозрачность, одухотворенность, что достигается высоким

 

уровнем ремесла художника, когда он точно знает, как создать столь выразительный образ. Персонажи Басманова обретают лик вечности, особого непереходящего состояния, когда образ принадлежит не быту, а явлению. За его долгую жизнь у мастера был только один творческий вечер в 40-м году в Ленинграде, хотя навряд ли он там показал работы экспрессионистского плана. А вероятнее, познакомил гостей вечера с иллюстрациями, сделанными для детского отдела ленинградского Госиздата. В противном случае художник был бы не ленинградцем, а "вечным сибиряком".
 

ИННЕСА ЛЕВКОВА—ЛАММ

  almanac panorama /213/ 931-2692 issue 256 march 7 - 15, 1986
 

 

 

ФЕТУС ВЕСТЫ


"ее отец был грузный сибиряк"
 

Ант., т.2А, аппендикс
 

С поздними, надо понимать, акварелями Басманова меня ознакомил Женя Чугунов, мой, периода "Башни", гуру, искусствовед и автор монографии о Добужинском, чего еще - не знаю. Приволок целую пачку их, году в 67-8-м и долго при мне ими восхищался. В том же, или около, году он водил меня к В.В. Стерлигову, другу и подельнику Басманова. Оба они сели, как я понимаю, в 34-м, за убийство Кирова. Тогда многих за это сажали, Стерлигов оттрубил десятку, плюс год штрафбата. Басманов же не знаю. Инесса Левкова-Ламм о таких мелочах не распространяется. У Стерлигова висела ранняя его картинка, масло, периода супрематизма - обратный дар Басманова. В войну в дом Стерлигова попала бомба и все его работы погибли. Одна сохранилась у друга. Друг подарил ее в зад.
Дочерью же Басманова являлась Марина Басманова, она же "М.Б." из посвящений Бродского, по слухам очень красивая, родившая ему сына Андрея. Из роддома же ее забрал милый друг Бобышев, после чего она была подругой хромого Юры Медведева /см. "Биробиджан", т.2А/, славившегося, по словам Ираиды Густавовны Полячек, достоинствами. Я его видел в "Сайгоне", такая маслянистая рожица, но на меня он впечатления не произвел. На меня, вообще, мужчины редко впечатление производят. Но то, что Ираида Густавовна после этого ни на меня, ни на Рыжую кошку и глядеть не хотела, говорит. О нем мне она тоже говорила, но что - не скажу. Басманова я, кроме тех акварелек, которые не запомнил, больше ничего не видел, а дома у него, в отличие от зятя, не был, помню же я, гораздо ярче, Стерлигова, о чем см. в томе 4А.
Грузный ли он, не знаю, но сибиряк должен быть грузным, возьмем, к примеру, Сурикова, к которому, рассказывают, пришел со своими передвижными идеями Стасов, который тоже был росту немалого, и весу. Суриков же, молча выслушав его в прихожей, молча же взял его, надо понимать, за кушак, вынес и спустил. Вниз. Кушак у Стасова, если исходить из памятника, присутствовал, фото памятника имеется в томе, где Уфлянд, Красильников и Крейденков учиняют хэппенинги в некрополе 19-го века в Александро-Невской Лавре и, в частности, у Стасова, которого Вадим в комментарии обзывает, почему-то, Марром. Я там служил в экскурсоводах и, проводя туристов мимо памятника, пояснял: "Самое выдающееся в памятнике Стасову - это живот. Пошли дальше." Скульптор Гинзбург, которого Стасов опекал и продвигал, отомстил патрону: плечо утоплено в камень, выдается живот, и штаны, полные, будто Стасов в них насрал, и оно окаменело. И еще сапоги. Русские. Красильников выпустил рубаху под Стасова, и препоясался, а Уфлянд, выпустив рубаху, стыдливо позабыл снять пиджак, Вадим же ничего не снимал, и все они очень молодые.

Уфлянда Бродский называл учителем, Басманова же, надо полагать, тестем, отчего они и здесь. Иллюстрацией же идут - мой учитель Г.Чугунов и одна из пассий Ю.Медведева И.Г.Полячек, а также не имеющийся в томе 4Б Витя "Рыжая Кошка", нашел. Фоты прилагаю.
Поскольку не могу приложить стихов Бродского. "Число твоих любовников, Мари..." - тоже с посвящением "М.Б." или без? Не могу же я купить все книжки Бродского, первую я и так второй раз покупаю, какая-то блядь /чтоб ей!/ спиздила.
 

Фотографии здесь уже не поместятся, будут на развороте, и все люди на них, вычетом неразборчивой брюнетки, мне близки и дороги. И связаны с именами Басманова, Медведева и М.Б. А также Уфлянда, Стасова, Крейденкова и Бродского.

А Женю Чугунова я выгнал за антисемитизм, после чего стал антисемитом и сам.

Но не путем Иосифа Александровича. А так. Путем Щаранского.

И вообще американских славистов.
К примеру, лимоновская "Розанна" тут заходила - оказалась американской слависткой и моей моментальной любовью 77-го года на конгрессе в Охайо, а помимо - подругой Азадовского, откуда и текст 20 лет искомый "Песнь о любви и смерти корнета Марии Рильке". А с Азадовским мы встретились в 64-м ночью на Лиговке, поскольку я наизусть читал бабам Бродского, чьим приятелем Костя был. Тесен мир, господа и дамы!

 
"Снимок называется: "Общественный обвинитель Довлатов и раскаявшийся тунеядец Бродский". Фото висит в
"Ардисе", увеличенное во всю стену.

Photo by N.Alovert"

 
 
 
 

Для сравнения:
 

ПЕРЕВОДЫ БОРИ ТАЙГИНА


        Не был Боря Тайгин профессиональным переводчиком. Как не был Боря профессиональным поэтом. Он был - профессиональным издателем. И тем не менее, я привожу его переводы, как с удовольствием привел бы переводы переводчика и сына переводчика, моего тезки Кости Азадовского, имей я их. Блестящие переводы Констынты-Ильдефонса Галчинского, сделанные Бродским, я не помещаю /это за меня сделает Карл Проффер/, а Борю Тайгина никто не напечатает.
        Я переводил за деньги: Джорджа Гордона Ноэля Байрона и коми-поэта Альберта Воняева. Все переводили за деньги. Боря переводил - финского националиста Урхо Таннера. Может, заговорила в нем кровь прибалтов - его мать, Эрна Федоровна - эстонка, отец, Иван Васильевич - балтийский матрос. Удивительно тихие люди. Несколько Бориных жен /Боря, как истый поэт, был женат не единожды/ не могли нарушить порядок в доме. Помимо, занявшись поэзией, Боря для них времени и не имел. Навещала его жена /или он ее/ раз в неделю, по субботам. И этого ему хватало. Все остальное время - Боря отдавал стихам, своим и чужим.
        И стихам Урхо Таннера, которого в Союзе не переводили /и не будут/.
        И напечатан Боря был впервые - не на Родине.
        В 62-4-м году на Западе вышли 2 книги: составленный нами в 62-м году сборник Бродского и - "Асфальтовые джунгли" Тайгина. Борю приветили скандинавы. Что там написано в предисловии по шведски - я перевести не берусь, но стихи /если то, что делал Боря, можно назвать стихами/ приведены - по русски. Там же опубликованы и 3 перевода из Урхо Таннера. 2 из них я привожу. Но любил я у Бори один перевод, которого здесь нет. Чем он мне понравился - не знаю. Вероятно, простотой. Как "лошадка с белой звездочкой на лбу" Горшкова. И запомнились - только две строчки.
 

"Развевает на ратуше ветер -

Белый флаг с голубым крестом."
 

        Вроде, такой флаг у Финляндии. И так кончался перевод. От этого становилось как-то щемяще-зябко, как от цитированных многократно Ковалевым:
 

"Отец Иннокентий взошел на амвон -

И грянули Господу - СЛАВА!"
 

        Отчего это происходит - не знаю. Возможно, объелись мы красным цветом и именами - Владимир и Иосиф. Что-то ностальгическое дает - Иннокентий. /И не Кеша Смоктуновский - иначе его и не называют, а именно - отец Иннокентий!/Возможно, в этой ностальгической простоте и заключатся прелесть строк этих. А также стихов Коли Рубцова, Глеба...
        Я ничего не понимаю в поэзии. По-моему, каждому поэту хочется написать:
 

"Травка зеленеет,
Солнышко блестит,
Ласточка с весною
В сени к нам летит..."

 

        Когда на упомянутом "Турнире СК" я спросил у 10-классников, кто это написал /точнее, спросил не я, меня уже поперли, а заменявшая меня Шурочка Пурциладзе по моему сценарию/, а также - кто написал: "Вот моя деревня, / Вот мой дом родной...", они ответили - Пушкин. И действительно, Пушкин стал символом "народного" поэта, а Суриков или там Плещеев /и к тому же, перевод с немецкого/ никак не увязываются с этими стихами.
        Программа и называлась - "Стихи для восьмилетних" /надо было чего-то на "восьмерку" придумать, октава, я решил, будет им не по зубам, они и "Домика в Коломне" вряд ли читали/, просто - надрал я первых строчек из "Родной речи" и попросил, по возможности, продекламировать до конца и назвать автора. Сыпались вундеркинды со страшным грохотом и позором. Они к турниру - Хомякова, Фета и Случевского вроде, даже, поднабрались, а по "Родной речи" - ни-ни. Аналогичный курьез, кстати, произошел с гербами. Показыает Брянцев гербы городов - все отвечают, как по писаному. Показывает герб социалистической Венгрии - все молчат. Потом, обнаружив на нем зубчатое колесо и рабочий молот - определили его, как герб Советского Союза. А это потому, что "Наука и жизнь" на задней обложке старинные гербы русских городов публиковала, гербы же советские и просоветские, если когда и публиковала, то - на парадном месте, в первом разделе, который никто не читает. Как и в "Литературке" читали только - 16-ю страницу, оформлявшуюся Бахчаняном /о нем см. в 3-м томе/.
        Но это я не к тому. Поэзия /есть у меня такое тихое мнение/, наряду с усложнением формы имеет тенденцию - к упрощению ее. Так и у Пастернака, от закрученного "Демона" - закономерен переход к почти кристалльно-прозрачному "Свеча горела на столе..." /если б там еще не падали "башмачки" - старый козел! - но это потом когда, в статье о еврейской лирике, от Бялика до Сельвинского/.
 

        Вот эта-то "святая простота" и привлекала меня всегда в Боре.

        И звучит для меня поэтому "Белый флаг..." как "Травка зеленеет..." или - "Свеча горела..."
 

        Никакой переводчик с Бори. И поэт никакой. Просто - поэт. Не Бродский.
        Просто - душа живая. Простота.
        А от нее - недалеко и до святости.
 

        /См. Boris Tajgin
                Asfalt Djungeln
                Dikter (полагаю, писатель)
                Bokforlaget Aldus/Bonniers
                Stockholm
                (1964) /
 

 

 

                                  УРХО ТАННЕР
 

МОЯ SUОМI
 

Сосны шептались под ветром осенним,

гнавшим по небу белесые клочья.

Скалы Suomi свисали с обрыва,

времени дань на песок осыпая...
 

Странные сны над страной нависали.

Тысячи лун отражались в озёрах.

В шёпоте сосен слышались песни,

песни Suomi - гимн Калевали.
 

Скоро настанут колючие стужи;

снегом засыплет просторы Suomi.

Блики сияния призрачным оком

холодно смотрят на край мой суровый...
 

Кончится, кончится сон этот странный.

Солнечный ливень прольется в сугробы.

Снова проснутся леса и озёра.

В скалах опять зацветут эдельвейсы.
 

С новым рождением, добрым и светлым,

с новым началом, с новым посевом,

с новым рассветом, с новым расцветом,

с новой весной и дорогой, Suomi!
 

Ленинград,                      Перевел с финского
14 декабря 1962.             Б.Тайгин
 
 

 

 

 

 

 

                                   УРХО ТАННЕР
 

Месяц с прощальною утренней бледностью

грустно взирает на день голубеющий.

Солнце восходное тенью сиреневой

косо кладет на траву силуэты.
 

Хлюпает мох на болоте простуженно:

рой пузырьков, это - ночь утонувшая.

Ухает филин на ели разлапистой.

Лес просыпается, солнцем разбуженный...
 

Синие шарики куст можжевеловый

держат в игольчатых мягких ладонях.

Ствол, мимолетною бурею сваленный,

в рыжей бездонности медленно тонет.
 

Гибнет одно, но рождается заново

многое, многое, многое, многое...

Утро - великое, светлое, новое, -

вечное в жизни Земли Повторение!
 

Март 1963                  Перевел Б.Тайгин
 

 

        И еще, вместо выкобенивающегося Бродского, привожу новый текст его поклонника и первоиздателя Бориса Тайгина:
 

 


 

УХОЖУ
 

Ухожу от суеты сует

в монастырь святого Михаила.

Оставляю в прошлом все, что было.

В этот мир возврата больше нет.
 

Ухожу говеть, творить молитвы
и лечить себя от потрясений...
Ухожу от ежедневной битвы -
в царство снов, успений, воскресений...
 

Исчезаю призраком, как дым!

Ухожу за вековые стены...

Мудро смотрит в глубину Вселенной

старчик настоятель Никодим...
 

Чтобы сердце радостью заполнить -

от печалей жизней ухожу...

Ну, а чтобы кое-что запомнить -

узелок на память завяжу.
 

Ленинград,
22-26 июня 1982 г.
 

 

 

        Глебушкины уже мотивы, но, впрочем - и Тайгина: взять его тексты в 1-м томе. "Ушел", в принципе, Боря уже давно: году в 64-м - 65-м. Но и начинал он раньше: в начале 50-х.
 

        Для меня он остался. Как остался и ранний Бродский, и Троицкий, как остались многие, с кем я начинал. И продолжаю я, во многом - Борино дело.
        Если б еще не мешали!

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2008

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 2Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга