ОТНЮДЬ НЕ АХМАТОВА.

К СЧАСТЬЮ.
 

                 Во-первых, она красивше. Во-вторых, значительно моложе. И, наконец, в-третьих, она не строит из себя /чуть не сказал - что, "после семи".../ фигуру литературную /обладая достаточно привлекательной - телесной/, не изрекает сентенций и глупейших суждений о классиках и современниках /об этом см. в мощном двухтомнике Чуковской/. Ученица Лимонова и меня /ко мне она приходит читать стихи, свои и Лимонова, а с Лимоновым, гм, отдыхает в Париже/ - она еще имеет шансы стать и Ниной Хабиас, и Марией Шкапской, и просто Матерью Марией /Скобцовой, Кузминой-Караваевой/ - словом, в отличие от подавляющего большинства литературных девочек, она писает не под Ахматову и под Цветаеву - а под себя. Или под Лимонова, что однозначно - у каждого времени свои классики. Певичка /какой голосище! Говорят - сама пишет - что сейчас поет в "Распутине", а выдавая тут на Дне Благодарения свои фиоритуры колоратурным сопрано /или как его там?/ у меня, сразила всю присутствовавшую публику, и нас с Лимоном. Отчего, вероятно, он и двинулся с ней в Париж. А мне осталось писать "Хладные оды на тело Натальи", которое узрел только на рисунке, с ее обнаженной натуры, ленинградца Александра Шагина /возможно, что будет приведен, если удастся вилокс/. И редактировать ее многочисленные стихи, с каковыми редакторскими правками она не согласна, но ведь она - поэтесса и, соответственно, эго/ Стихи ее редактировать, следует сказать, приятно: в них есть элемент этакой подростковой угловатости, не сказать - неуклюжести, но главное в том, что не наблюдаю я в ней столь распространенного эпигонства /вычетом подражания Лимонову, но в женском роде/, или не менее распространенной клинической гениальности. Явилась тут ко мне одна юная /но уже не очень/ еврейская девочка, выехавшая из России в возрасте 12-ти лет, и с тех пор обучавшаяся в американских колледжах для дефективных - 3 часа я разбирал с ней ее поэтические потуги , говорил о языке, цитировал сотни строк от Чурилина и до Шкапской - явилась на другой день довольно нагло потребовать в зад свои тексты, сказав, что от всего ей вчера изложенного - у нее только разболелась голова, и что все это ей совершенно не нужно. Пришлось изъяснить ей, что обращалась не по адресу, и что ей нужнее хороший невропатолог или психиатр там. И на кой чорт их ко мне посылают?

 

Халиф вот тоже - послал мне поэтессу, печатавшуюся в "Огоньке" и "Вечерней Одессе" /а ныне, естественно - в "Новом Русском Слове", на маразматический вкус редактора/, Инну Богачинскую, сразившую меня смелостью своих образов: "И вопль осатанелых ног", "В разорванных колготках / Я лезу на Голгофу" /ее еще там не хватало!/ и, наконец, шедевром: "Ну, подбрось пупок, не зли!" Подбрасыванием пупков я заниматься не стал, а отписал девушке, что лучше б она помогла мне набрать антологию, корректуру я бы ей всяко не доверил - а Халифу долго не мог простить. Простил. За Наталью. Привез он ее ко мне с каким-то закокаиненым литовским миллионером, я лежал уже пьяный, и пока литовец с Халифом жрали водку - Наталья читала мне стихи. Была она в белом комбинезоном с декольте на молнии, что очень привлекало. Попутно я блекотал и сходу правил тексты, подсказывая новые и исправленные строчки. Ничего не помню, но Наталья осталась довольна. Потом правленные /ею/ тексты она прислала мне из Калифорнии. Я их выправил /переписал/ - вторично. От переделанных забалдел мой соавтор Осточертянский и порывался даже написать о них статью. Но привести их никак нельзя, поскольку Наталья их опять переделала, на ее правку я не согласен, равно как и она на мою. Однако ж, 2 текста ее я помещаю в "харькивский том" по причине: а/ ленинградские тома /а она оттуда/ уже сделаны; б/ тексты эти посвящены Харькову, графине Щаповой и, соответственно, Лимонову; в/ потому что я в антологии полный хозяин - что хочу, то и делаю; и, наконец, г/ потому что они того стоют. Отношение же к Харькову она имеет, именно, КАСАТЕЛЬНОЕ -  но кто тут кого касается, мне не ясно. Я, во всяком случае, этих вопросов не касаюсь, разве в стихах. Стихи же Натальи Медведевой для меня интересны еще и тем, что отражают эстетику и мораль следующего уже поколения. То, о чем Лимонов пишет с тоской, переходящей в браваду и кокетство - эта юная девушка излагает так, запросто, за здорово живешь. Куда как более многогрешная Анна Андревна - пробавлялась этикой и моралью предыдущего /ей/ столетия, или однофамилица, скажем, Пастернака - Надежда Пастернак, печатаемая не то в "22", не то во "Времени и нас", хоть и доходит порой до откровенностей, но облекает их в плоть сугубо поэтическую, и опять про пупки: "Лишь мой пупок, что твой наперсток, выпьет / Любви мужской обыкновенный пай." Что-то они тут все на пупках сдвинутые, о чем см. пьесу Владислава Лёна "ЛЕС Виталия БИАНКИ или к вопросу о генезисе ташкентского землетрясения 1966 года", но она будет, вероятно, в томе московском, если какая девочка, перестав писать про пупки, перепишет /а точней, расшифрует/ ее с магнитофонной записи. И если на то останется место в томах, которым надлежит покрыть добрых две сотни пиитов столицы. Я не говорю, если у меня останутся еще силы и желание: про Москву писать никто принципиально не хочет - и при этом требуют с меня! Что же касается поэзии Натальи - то для таких стихов я бы нашел место в любом томе, в то время как Ахматову - я привожу лишь двумя текстами, оставляя остальные - труположцам-академикам /правда, изрядная часть их - гомосексуалисты, и заняты принципиально не тем, но Бог им судья/. А гостью такую - полагаю, приятно иметь не только в харьковском томе /но и в доме/. Уэлком, Наталья!
 
 

КРАСОТА И СТИХИ


/НЕ ОБ АННЕ АХМАТОВОЙ/
 

        Когда красивая женщина пишет стихи - это не порок, не комплекс, а дополнение. Примеры тому - Ахмадулина, Ахматова, говорят, Цветаева в молодости тоже была ничего. Не видел фот Любови Столицы, а Шкапская или Гуро - были вполне миловидны. Привлекательны. Так что стихами - незачем им было привлекать. По Дарвину /разделяю/: "Искусство - это брачное оперение самцов" - и приводит при этом пример маньчжурской утки, где всё навыворот, функция серенького самца там, правда - сидеть на яйцах. А самочка - гуляет, вся раскрашенная.
        О поэтессах страны Советов говорить не приходится. Там это - или "соловьи в сапогах", фронтовые подруги /типа Юлии Друниной/, или просто чего похуже. Инвалидки на колесиках /Гампер, Матвеева/, что не очень страшно еще, а даже, по человечески - понятно, или... Или просто членессы Союза писателей. Справился тут у Халифа, автора "ЦДЛ", кухни союзовской - отчего это Римма Казакова в секретутки всего Союза вылезла - "Чудак, ты что ж, не знаешь, что она - любовница жуткой уродины и комсомольской проактивистки Инны Кашежевой, горной чучмечки?" А откуда ж мне знать? Я с официальными поэтессами не спал, разве с двумя, и не шибко известными. Спать с ними как-то не хочется. Я уж не говорю - читать их стихи.
        Словом, с поэтессами у меня напряженные отношения. О причинах - см. мою не изданную "Руссикой" книгу "Зачем я это сделала?", выдирки из советской дамской поэзии, типа: "А я теку, теку по плану..." /Нора Яворская/ или "Меня сложили на кровать..." /Раиса Вдовина/. Шедеврами же там являются "Я Гавань, В меня вошел большой корабль. / Я гавань в красных флагах..." /Нина Королева/ и "Ну, подбрось пупок, не зли!" одесситки Инны Богачинской, охотно печатаемой в "Новом русском слове", на вкус, надо понимать, редактора.
        Каким местом поэтессы пробивают себе "путевку в жизнь" - говорить не надо. Это уже дела кулуарные. Но спать со свиной мордой Прокофьева /Светочка Кузнецова/ - бррр!
        Моей протеже не пришлось спать ни с кем. С теми с кем она спит - она стихов не читает. Да и помимо у девушки достаточно талантов: голосище - еще в Ленинграде поставлен, пела в кабаках Калифорнии, теперь в Париже, в "Распутине" - а там кабак дорогой, бутыль шампани - чуть не 900 франков стоит, дерьма там не держат. Фигурка - профессиональной модели, чем иной раз и подрабатывает. Правда, рост подкачал - акселлерантка, поколение 60-х, а они все длинноногие, рослые - не в пример цынготно-блокадно-аскаридному поколению моему, Наврозов рядом с ней покажется кровавым карликом Ежовым /правда, он такой и есть, отсюда и потуги, и замахи - "Нью-Йорк Таймс" или Голду Меир засудить, никак не мене/, но я не о карликах. А даже напротив.
        И с чего, спрашивается, девушке - пришло в голову писать стихи? Вроде, и красива, и добротна телом, и в голосе, и не глупая - ан нет, потянуло на стихотворчество. Поэзия идет либо от ума велиего, либо - от сердца, от чувства - но не всем же быть Боратынскими-Тютчевыми, и не все слышат глас народа: "Напишите об этом!" в очереди с тюремной передачей /да и был ли он, этот "глас"?/. Наталье никто не шептал, не орал, напротив - орет и шепчет она сама. А о чем? А о том же, о вечном. Я часто задумывался: а счастливы ли красавицы? Полагаю, не очень, если судить по Мэрлин Монро и кинопёздам. Не в красоте счастье. Напротив, от нее проистекают и несчастья: не может же девушка спать со всеми, кого привлекает ее красота, а желанный - к примеру - или там педераст, или попросту импотент /по Хэмингуэю/. Всяко бывает. Или там красота ее на него не действует. Вот и заводится девушка, пишет стихи. Писал же их Маяковский! А ему мало у кого было чего занимать.
        Оттого и пишет Наталья, и мучается. И стихи ее угловаты, несделаны - как у аксеновской цапли /см. и в "Ожоге" и в "Железке"/, недоделанность их - оставляет надежду: гладко писают те, кому нечего и сказать. Гладко писает вся почти бывшая русская /ныне - советская русская/ поэзия. Только есть ли она там?
        Разбирать стихи - дело неблагодарное. Этим я занимаюсь в письмах Наталье и в ее, в кои-то веки, приезды. Гораздо важнее понять, почему я этим занимаюсь. Писатессу одесскую /ныне же "зарубежную"/ Богачинскую - я с ходу послал. Пусть ее отставной секретарь И.А.Бунина печатает. Да она и сама не теряется. А вот тут ... просто и сложно понять: почему? Угловатость, непредсказуемость, откровенность, наличие - ГОЛОСА /который еще предстоит шлифовать, хотя гаммы запеть ее уже вряд ли заставишь.../ и отсутствие подражательства. Если кому подражать она и пытается - то только Лимонову, в то время как девочки обычно писают под "имена". Насмотрелся я на мохнатых ахматовок и заморенных цветаевок: что Машка Ланина, что вундеркиндша Елена Шварц /за Елену Игнатову я и не говорю/. Надоело и будя.
        От Натальи, имея немногое /за какие-то пару лет/ - многого можно ждать. Я и жду, когда из этого голенастого утенка - сформируется лебедь. Данные у нее есть, говоря языком театралов. А что писать не умеет - так кто это сразу умел? Достаточно перелистнуть "Вечерний альбом" Цветаевой или, того похуже - публикации Р.Д.Тименчик, юнкерские стихи Анны Ахматовой! Оно было малость "по-грамотней" /но тогда всех учили/. Сам я писал, в первые годы свои, безобразно, но - гениально. Потом меня "научили" и стал я писать достаточно грамотно, но - безобразно и скучно при этом. И никак уж не гениально. Лет 10 потом на тренировки ушло. И сейчас я пишу, не знаю, насколько "гениально", но уж грамотно - точно. Так что грамота стихотворная - дело, тово, наживное.
        Был бы голос. А он у Наталии есть. Даже - в подвале моем когда - его слишком много. И голос не только наружный. Внутренний голос. А что он ей не "Реквием", а про еблю шепчет - так это кому что. Темы ЛЮБВИ и СМЕРТИ - едины. И неважно, любви ли педерастической /а Сапфо, а Шекспир, а Кузмин, а несчастный Геннадий Трифонов - 5 лет лагерей за то, что не в ту дырку любил!/ или просто телесной. Евтушенко сразил нас в 50-х своим "Постель была расстелена..." - теперь ее просто не застилают. Поколение акселлерантов, для которого мы - старики. Где уж нам. Вот и посвящаю, в ответ на чистые стихи Наталии - свои ментально-порнографические поемки. А сам уже своего же "Тумана" - не напишу. Дело былое, да и кто сейчас лирику пишет? Разве замшелые комсомольцы-романтики 50-х годов, и слов худых - они при этом не употребляют.
        Наталья же пишет - и чисто, и страшно. "Лечь с тобою рядом / Скуки ради / Влить в себя тяжесть / Тоски твоей", "Не прислушивайся / Просто / Выяби..." - так может писать только очень чистая женщина. Женщина понимающая ЧУЖУЮ тоску. И Наталья ее понимает. Оттого и тоскует сама. О, эта "пост коитум тристе"... И не "Тристия" Мандельштама, а - трилистник любви, малых и алых губ, щекотливого сикеля - можно об этом? Нет, об этом нельзя. А о чем тогда можно? А про перчатку и башмачки - АА и БЛ были зело целомудрены.
        Но для нас классик - Лимонов. Как для западных - Генри Миллер, Набоков и Беккетт там. Подсчитал у Аксенова, в "Ожоге": на страницу - минимум два матюка. Херят, однако же, Эдичку. Херят и харят, вся бывшая комсомольская итээрня. И аж генерал Грыгорэнко, не то писатель, не то журналист /сведения в обращениях подписанных - расходятся/. Мат генералу претит - да какой же он, после этого, генерал? В сержанты его обратно, проходить дополнительную военную подготовку!
        Но я не об этом. Колебал я всех генералов, я пацифист. А я - об Наталье. И не в мате тут дело, я даже не знаю толком, как он и пишется. А, скажем, в теме. И в этике. Стихи Натальи - предельно этичны, потому что - честны. И о чем бы она ни писала, удивленный подросток, ребенок - все это правда. И именно правда - ее удивляет. Меня уже давно ничто не удивляет, даже вонь в эмигрантской прессе - пишут-то - бывые комсомольские вожаки, дикторы передачи "Юность", перековались, но Эдичек - харят и тут. И Наталью похарят.
        А я лишь - пишу о стихах ее, кои мне близки. А она - далека. Что ж с того? Ведь стихи есть стихи, и они не увянут, как малые милые губы...
        И в стихах есть - страдание. Это всё.
 

9 июля 83, НЙ, подвал

 
 

 


№1


Лечь с тобой рядом
Скуки ради
Влить в себя тяжесть
Тоски твоей
Упереться куда-то
Взглядом
В точку в муху
На потолке
Мертвая
Делай со мной
Что хочешь
Нутро
Изнанкой выверни
Тело
В судорогах пророчащих
Не прислушивайся
Просто
 

Выяби.
 

/Осень 82/
 

 

Пишет мне Толстый /Котляров/, посылая вкладенный перцовый пластырь: "Или вставьте в Харьковский том! Между Лимоновым и Натальей!
        Я сейчас девочек раскрашиваю во время перформансов. Так Наталье эта идея понравилась, а Лимонову нет... Вот и не звонит вторую неделю. А то бы я и ее для Вас разрисовал! В черно-белом, чтобы "воспроизводилось".
 

        /Париж, из письма 0015-1983 АНПО, с обложкой из перцового пластыря воронежского производства, провинциального/

 
 

 

НАТАЛИЯ МЕДВЕДЕВА


A LA XAPЬKIB

(С ВИЗИТОМ)


уже не утро, ворох грязной посуды
и стакан на полу, граненый, со спермой
заботливого любовника, он девушку любит,
и боится чтобы не забеременела елена.
по коридору чавкает соседка,
кто-то грозился подарить ей новые тапки.
но никто не знает ее дня рождения -
она продолжает чавкать в старых.
сосед семен использует туалет
думая, что он в отдельной квартире.
у него ни денег, ни блата нет -
он всю жизнь просрёт в коммунальном сортире.
лена пошла писать в ванну
и, конечно, задела головой о трико,
которое сушит соседка анна,
выворачивая наружу неотстирываемым пятном.
вчерашние гости недоеденный салат -
использовали под пепельницу.
ушедший последним, еленин брат,
разбил пластинку лещенко.
не радует портвейн, каким-то образом не допитый,
первая сигарета не доставляет удовольствия.
хочется пива, с пеной, холодного,
но нету денег и одалживать не хочется.
возвращается елена, очень бледная,
залезает под одеяло с головой,
не от холода, от стеснения,
пытается слиться телом со стеной.
лена, дай ему немного денег,
он пойдет и купит вам пива,
у елены в сумке много косметики,
но денег не хватает, тоскливо.
спасает незванный гость - татарин:
человек без образования и без фамилии.
у него в сетке - вобла и пиво,
и елена стыдливо улыбается,
она нежно сосет соленую рыбину,
на пухлых губах ее - белоснежная пена.
она щурится, запивая воблу пивом,
как будто отхлебывает из стакана сперму.
незванный татарин остается до вечера,
доедая еду с тарелок,
лена сидит на стуле полуодетая
и собирается уходить в девять.
она хихикает рассказывая смешное,
и роняет пепел себе на колени
неловко отряхиваясь, открывает одежды,
показывая кусочек теплого тела...
и уже не хочется завтра на работу,
но надо платить за электричество,
давать на такси лживой елене,
на век возлюбленной,
и продукты покупать для яичницы
 

8 декабря 82

Н.Й.

 
 

 

 

 

 
 
 

НА РОСПИСЬ ВТОРОЙ НАТАЛИ

ХУДОЖНИКОМ ТОЛСТЫМ
 

                                    "Дайте мне женщину синюю-синюю,

                                     Я проведу по ней красную линию!"
 

                                                                /Леня Палей, 1958/
 

лицо
сплошной орущий рот
и груди как цветные пятна
ничем не тронутый живот
но продолжение невнятно
 

художник толстый малевал
водя по слою крема
гримом
и торс твой несомненно стал
малевичем или магритом
 

как будто в кофточке
в трико
и трикака пустился в танец
понятен трюк
глядись в трюмо
в нем отражается испанец
 

и от плечей и до пупка
написано рукою мима
что ты моя
и не лукавь
твое лицо невыразимо
 

ты отразишься в зеркалах
и аппарата толстых линзах
и загорел я вижу пах
в который толстый ставит клизму
 

в котором толстый справит тризну
запив портвейновым вином
потом шампанским
а потом
наступит некоторая трезвость
 

 

2

 

с мясом
и белым сыром
входите вы в квартиру
в черной бутылке
алжирский ром
это не кончится добром
 

зелень поклав в кошелку

поздно теперь уж хныкать
он к волос твоих шелку

прибавит чуточку хны
 

является вилли бруй
неся в руке треугольный
или конический
в сетку
в линию
в клетку
ты изобразишь кокетку
и скажешь ему: ликуй
 

и вот на столе сыры

круглые как миры

квадратные как звезда

внизу треугольник

узда
 

вилли бруй разливает ром

толстый жадно харчает зелень

по квартире идет гром

первую стопку заели
 

дельта венуса ты
орошенная кахетинским
божоле анжуйским
тыл
оголяешь робко
перед кузьминским
 

ибо так начертано на

лепестках грудей твоих смятых

но лимонову ты жена

он на это так смотрит
 

явился и в ванну шмырк
отмывать пляс пигаль полоски
и оттуда
харк и фырк
и висят в прихожей кальсоны
 

вилли бруй и толстый
забрав
недоеденные остатки
дверь за собой закрыв
поспешили до остановки
 

 

3

 

а потом опустилась ночь
и в распутине ты не пела
что там было не знаю
темно
и вообще не мое
тело
 

 

4

 

толстому позвонив наутро

сказала ему в трубку

я выступать не буду

лимонов устроил мне
 

 

5

 

так и не увидит мир

гиероглиф в котором мы

связаны тонкой нитью

и толстому не повторить его
 

губкой лимонов смыл

красную правую грудь

Наталия носом шмырк

синюю левую грудь
 

надпись замазал густо

дабы никто не знал

что написал там толстый

что он там написал
 

 

6

 

а ты была не первая

бульварами в бреду

ходила дева нервная

в тринадцатом году
 

ходила голосисьтая

с раскрашенной мандой

правнучка классицистки

бульваром сен-манде
 

наталья гончарова

я вами очарован
 

 

7

 

и остался зеленый сыр
в темноте разгорелся сыр-бор
ладно эдичка
ты не ссы
все равно наталья с тобой
 

ну а мне остается ром

тот что девять долларов литр

все равно за дальним бугром

мое сердце в тоске горит
 

по той красоте расписной
художником толстым расписанной
и мне - не тебе - надписанной
14 марта 83 года в парижской мансарде
 

25 марта 83, НЙ

 
 
 
 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2008

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 2Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга