Архив Я.Виньковецкого. Год неясен.

КОКЕТКА И МОНАХ

/четырежды Бобышев/
 

 

 

 

 

 

 

"Ах, Дом книги,

Ах, милый дом фиги,

дом вязиги,

ах, я тебя съем!"
 

 

"Вы мне танцуете так обновленно,

Нонна..."
 

 

"Теперь опять присела за фанеркой,

теперь опрятно писает в стакан.

И ждет ее, и ждет ее за дверкой

все тот же мальчик,

тот же хулиган."
 

 

"Вырвало мальчика в метро..."

 

                    /Дм. Бобышев/

 

        Никто не хочет писать о Бобышеве. Виньковецкий слишком уважает его, с Горбаневской мой восточно-европейский диалог не состоялся, Леша Лившиц отказывается, придется мне.
        А я о Бобышеве ничего хорошего написать не могу. Кроме того, что он поэт. Замечательный. И я бы сказал - второй по значимости в Ленинграде, после Бродского/ А может, первый. Как сказал Сидней Монас - "на Парнасе местами не делятся. Или ты там, или - нет".
        Встречался я всерьез с Бобышевым - раза четыре. Отсюда и заглавие.
        В 1961 году по весне, на физфаке ЛГУ состоялся вечер "2 часа русской поэзии". Правда, устроители в последний момент спохватились: в программе были - Бродский, Рейн, Найман, Бобышев и Горбовский - и заменили это на "2 часа СОВРЕМЕННОЙ поэзии", поскольку преобладали - евреи. Я поэзию на евреев и русских не делю. Бродский и Бобышев - для меня едины. Обоих терпеть не могу.
        Так вот, на вечере этом /который проходил днем, часа в 3/, Бродский читал "Гостя", Рейн "Соседа Котова", Горбовский "Квартиру", Найман - что-то изящное и кокетливое, а эпатировал - Бобышев. Приводимые в эпиграфе строчки /за вычетом последней, более поздней, кажется, 67-го/ читались Димой с эстрады. Упоминаемая Нонна, Нонна Суханова, была известна всему филологическому факультету, да и помимо /у Горбовского есть посвящение "Нонне С." - то ли Слепаковой, но, по смыслу - скорее Сухановой/. О Нонне следует сделать особый резерч, но я ее не знал, только слышал. Как слышал и о Бобышеве.
        Сборник его "Партита" /до 1963 г./ был отпечатан Эстер Вейнгер на машинке "Консул" для Гришки-слепого и переплетен Борей Тайгиным в 1963 году. И это был "первый период" Бобышева. Того Бобышева, который отвращал /и привлекал/ своим кокетством. В августе 1961 я писал Бродскому из Феодосии, все еще под впечатлением того вечера, и удивлялся - что общего может быть у "рыжего пророка" Бродского с этими кокетками и эстетами, Бобышевым и Найманом? На этот вопрос Бродский мне не ответил, он вообще на вопросы не отвечает, а в основном, стонал о том, что без денег, что сбежал из Якутии, из экспедиции, "в багажном люке самолета", что ходит по этому "вонючему Петербургу", в то время, как я - "гуляю по улицам, залитым козьим молоком феодосийской луны, как говаривал Мандельштам".
        Денег я Иосифу так и не собрался послать, поскольку пропивал больше, чем зарабатывал. Но собирался, и пусть хоть это мне зачтется.
        Тогда я еще ничего не знал о детской дружбе всей этой компании, меня просто поражала "несовместимость" авторов. И с Рейном, и с Бобышевым, и с Найманом я познакомился вплотную /точнее, с их текстами/ зимой 1962-63 года. Тогда нами была выпущена "в свет" вся ахматовская школа, включая и Гордина.
        С Димой же встретился я в 1965 году, осенью, когда работал подсобным рабочим редакции обмена на ленинградском телевидении. Столкнулся в коридоре. Бобышев уже давно работал там сценаристом. Подойдя и представившись, я начал требовать с Бобышева стихов. Стихов я не получил, поговорили о Бродском. Бобышеву, как всегда, было некогда.
        Обрабатывая для Сюзанны Масси в 68-м году "Дни поэзии" и "Молодые Ленинграды" /резерч для "Живого зеркала"/, обнаружил в стихотворении Бобышева "Со мною девочка идет, Наталья..." пропущенную строфу. Вставил. После чего, узнавший об этом Бобышев заочно обозвал меня "рыцарем от поэзии", поскольку сам этой строфы не помнил. Бобышева, зная его только по периоду до 1963 года, "кокетливо-эпатирующему", в "Живое зеркало" я, натурально, не включил.
        Пьяные встречи 1968-70 гг., как на дне рождения Охапкина /когда в комнате Бобышев читал стихи, а я на кухне соблазнял бабу, и мы чуть не перевернули буфет/ информации о поэте мне не прибавили. Кроме того, эти стихи мне мешали, поскольку из комнаты /а квартирка маленькая/ на меня постоянно шикали, а баба /тут Дима меня поймет/ была важнее. После чего на перроне и в электричке, вместо отказавшегося от дуэли Бобышева, вздул Довлатова и Звягина, путем чего сломали мне ребро.
        В 70-е годы стало проясняться. Помимо того, что Бобышев был учителем Охапкина /а потом и остальные поэты "элиты" прильнули к нему/, оказался он еще близким другом Алика Тихомирова. "Босявка", "Босс", сын профессора Тихомирова, он был моим ближайшим другом с 1958-го. Григ, Босс и я - развеселая троица - терроризировала весь биолого-почвенный факультет. Григ Баранюк при этом тоже писал стихи, премерзкие. Но любил Гумилева. В 63-м году наша троица воссоединилась в путешествии на Южный Кавказ, на границу Турции. Меня к тому времени уже выперли с биофака, друзья же - закончили, и взяли меня в экспедицию /как брали - друзья же - Бродского, Мака, Горбовского и т.д./. Ехали мы на своем грузовике в кузове и всю дорогу пили и резались в "кинга" и в "секу". Ехали по местам историческим, в Ясной Поляне я выставил пьяную морду за борт и сказал: "Лев Николаевич Анна Каренина..." В музей не пошел. На месте дуэли Лермонтова старший инженер Барбарович прокусил мне штанину, на этом литература заканчивается. Вкалывали мы ихтиологами в Али-Байрамлы, не просыхали от пота и выпивки, после чего я сбежал, якобы для поступления в Литературный институт, куда меня уже не приняли, о чем я имел телеграмму. Но утаил и уехал. В то же лето, после турецкой границы и месопотамской жары, я работал на шахтах в Никеле, на норвежской границе.
        Алика я встретил снова уже в бытность его другом Бобышева, прозаиков Андрюши Арьева и Феди Чирсткова. В 69-м году, во время одного из наших запоев, Марина Соснора завезла меня к нему, когда он сидел дома со сломанной ногой и пил, и там оставила. Тогда, и только тогда - он стал воспринимать меня, как поэта. Вот с Бобышевым у него все было проще. Но и общий друг не помог. С Аликом мы продолжались видеться многократно и до моего отъезда, а в 76-м ко мне в Техас пришла страшная новость, что он убит. Кто-то дал ему по голове, по пьянке и вроде за бабу, жена его, Ирочка Фридланд /тоже университетская подруга/ давно его бросила, лежал один и лечился казенным спиртом, отчего воспалился мозг и он умер.
        И о нем мне было бы тысячекратно приятнее написать, чем о Диме Бобышеве, но приходится - о друге. Мне он другом не был. Бобышев.
        Вторично /или в который раз/ выловил я Бобышева по весне 74-го, составляя расширенный и улучшенный вариант "Живого зеркала /первый этап/", 14 поэтов. Пригласил Диму к себе, объяснил ему идеи и цели, на что Бобышев категорически заявил, что стихов не даст. "Дима, говорю, я же все равно найду и соберу Ваши стихи, так уж лучше - не заставляйте меня делать лишнюю работу, дайте, что хотите." "Ну и собирайте." - сказал Дима. Прочитав на прощанье потрясающие по красоте и барочности стихи, пустив эту парфянскую стрелу, Дима удалился.
        Меньше, чем за год, перерыв все архивы - Дара, Тайгина и пр. - я собрал, как выражается Наташа /Горбаневская/ изрядный "корпус" стихов, после чего опять пригласил Диму. Дима /по телефону/ категорически запретил мне включать что-либо в антологию, на утверждение же, что стихи, болтающиеся в Самиздате, являют собой общее достояние, обозвал меня "пиратом" и обещал подать в суд. После чего, озверев, Бобышева из антологии я выкинул.
        В июне 74, числа не помню, какого, празднуя окончание тома "молодых", накануне, в 3 утра на Фонтанке у Дворца пионеров натыкаюсь на Бобышева. Бежит, как всегда, за какой-то 16-летней девочкой. Приглашаю его на "освящение" тома. "Да-да, но мне некогда", а сам копытом землю роет. Этакий фавн, в свои сорок с лишним /чем и славился/. На празднование он, натурально, не пришел и с тех пор мы не виделись, только по телефону "поговорили".
 

        Пишет мне Рейн:
        "... В феврале этого года /1976 - ККК/ я прочел составленную тобой антологию 14 поэтов /собст. 15, потому что там обязательно должен присутствовать балбес Бобышев - впрочем я знаю Диму 23 /!/ года и ничему не удивляюсь/.
        И вот, представь себе меня, достаточно понаторелого в чтении сборников, альманахов, антологий человека твоя работа потрясла. Прежде всего как твоя идея и работа. Ты проявил себя человеком широким, объективным, страстным /что, безусловно, положительно, если не единств. качество/. Я увидел очень интересную поэзию, точный слепок времени, настоящий слепок. Я открыл и повысил для себя Соснору, кот. считал графоманом. Хор. Алексеева, о котором вообще не слышал. И даже Аронзон, которого я знал и /неразб./, но думал о полном дилетантизме, и он был гораздо больше. Подборки Кушнера, Горбовского очень хороши.
        Ты прирожденный продюсер литературы, в тебе есть дягилевская кровь."
 

        Ну, а Дима так не считает.
 

 

 

ВОКРУГ БОБЫШЕВА


 

        30 ноября 1979.
        Приехал Алик Гинзбург и, хихикая, сообщил, что у него есть фотография Бобышева с Ахматовой. Предложил ему десять фотографий Ахматовой в любом виде за одну фотографию Красовицкого и чемодан ее рукописей за раннего Борю Куприянова. Сделка не состоялась. Кто такой Куприянов, он не знает.
        Проф. Иваск запретил мне печатать свое письмо И.Левину, в котором шла речь о том, что профессор русской литературы "ставил" сначала на Осю, но увы, проигрался /а скорее, просто Бродский послал его на .../, а теперь ставит на вновь прибывшую "лошадку" - на Диму, и "надеется не проиграть". Проиграет.

/из письма проф. Иваска/
 

        "15.11.79. С.П.
        Тут я как-то развивал тебе мысль об аналитическом характере новейшей нашей поэзии, и что возможен, мол, синтез и т.д. Вспоминаю, что у Бобышева была такая мысль, и даже, кажется, статья, в коей он "измышлял" подобный синтез: символизма, футуризма и акмеизма, называя этот возможный синтез триадой.
        Кстати, в его поэзии таковой синтез благополучно осуществился, особенно это видно в его лучшей поэме о минералах. Поздней его поэзии я, к сожалению, почти не знаю, мы редко с ним виделись последние лет семь, и чем реже, тем реже. Пути наши разошлись и в поэзии. Но могу сказать, что именно он явился для меня катализатором в подобном опыте размышлений об аналитическом синтезе, если можно так выразиться. Бобышев в синтезе именно аналитик, но мне по свойству души ближе синтез в анализе, т.е. совсем наоборот. И я считаю возможным, захватывая анализом не одну только "триаду", но и все три века /ХVIII, ХIХ и XX/, также и синтезировать более масштабные явления. Первый начал - Бродский, это несомненно, но он многое отмёл, едва ли не всю традицию русской поэзии, переведя себя в план англоязычной традиции, что для нас, русских, конечно, странно, но в общем приемлемо. У него какой-то свой "особый", как говорят "особисты" от литературоведения, путь. Пущай о том размышляет кто из противуречия противуречивых. Я отмолчусь.
        Что говорить обо мне, ученике тех обоих и не одних их, насколько тебе известно, то я избрал путь сквозного развития русской поэтической традиции, опираясь на ведущие идеи этой традиции. И синтез для меня приемлем не столь формальный, сколь унутренний, т.е. синтез идей, как просодических, так и задушевных, если это словечко что-то передает. Хотелось бы дать сигнал о том, что ЗА ДУШОЙ. И мне не хочется пока говорить насколько и что кому удалось. Это было бы преждевременным. Твоя антология многое покажет впервые, и не стоит интерполировать то, о чем я могу лишь догадываться. Лучше все увидеть своими глазами. Но как-нибудь потом я все-таки выскажусь, если будет случай.
        Сейчас же мне лишь хотелось указать тебе на поэзию Бобышева, особенно 70х годов, как на прецедент подобного синтеза символизма, футуризма и акмеизма.

/из письма Олега Охапкина/
 

        Два поколения, два антипода сошлись - Охапкин и Иваск, а я выступаю. Футуризмом от Бобышева не пахнет, разве, в раннем, "эго-", а вот духами мадам Ахматовой и Академией - того, разит. Державинской выспренностью - тож. А вот громогласием Прокоповича - нет. Елисаветинское барокко, фижмы, робрончики. И - не волнолом, а - волнователь.
        Выражаясь Охапкиным, чем дольше я люблю Бобышева, тем меньше я его люблю. Лежат у меня его ЗИЯНИЯ, второй год уже, в машинописи, а перечитывать - не тянет. Все волны какие-то бутафорские, а с лексики - сблевать тянет. Уже и Бродский за границей русским языком заговорил, все ближе к Ерофеевскому, единственному единому, а Бобышев все "траурные октавы" пущает.
 

        Но о Бобышеве я обещал не писать. Как и о Бродском. Так, леплю из кусочков и из тюльпанчиков что-то портретоподобное, даю высказаться другим, а что делать, если я и половины не привел, того, что за последние два месяца только услышал. Отсклоняли Бродского, теперь принялись за Бобышева.
        Ну, а я - займусь Бокштейном. И Безменовым. Бурихиным. Да Романом Белоусовым, наконец. Борисом Божневым.
 

        И Божидаром.
 

 

2

 

        Но возвращаться приходится - к Бобышеву. И Иосифу Первому. Многим. Не тем. Поэтессам, опять же.
        Пишет Олег /22.11.79/:
        "Прочел вот толстенную Беллу Ахатовну, ометрополенную грузинским издательством "Мерани" на 500 "с лишком" страницах. Ничего. Выдержал. Поэтесса, известно, истеричная и бредовая. Пишет чем-то вроде губной помады, смоченной поцелуем на коньяке. Ахматова о ней в свое время сказала: "Я поставила на эту лошадку, но она не пришла." /Вот и Иваск тоже. Что они, на ипподроме? Из того еще века. - КК/. В день похорон тети Тани /Т.Г.Гнедич - КК/, моск. теле закатило огромадный концерт /тоже что-то вроде истерики/ трагически воющей татарской поэтессы, мол, есть у нас новая Ахматова. Как бы не так! С бабами у нас sehr schlecht, и тебе это еще лучше известно.
 

        ........

        Не показательно ли это для современной России? Революционерки - это еще не женщины. О толстых же мордах бабомужей тебе рассказывать не приходится. Одна задница на плечах Вознесенского чего стоит!
        Теперь об Иосифе Александровиче. Прижать его, конечно, вреда не будет, чтоб о своих не забывал, но обижать его нельзя. Он человек принципиально трагически одинокий, человек глубоко и непоправимо несчастный. Это его амплуа, что говорить. Но он брат мне и учитель. Я однажды его понял и полюбил. Человек он мужественный и правдивый. Таких нынче мало. У него своя неподкупная дорога, и он еще себя покажет. Сейчас он, конечно, кайфует на богатой жизни, но долго ли вытерпит подобное кайфованье? Я уверен, что он отмечен Богом и ждет своего часа.
        Теперь о Дмитрии Васильевиче. Это еще более несчастный и одинокий поэт. Возьми себе за правило поминать о нем ежедневно. Бог многие грехи тебе за это отпустит. Оба эти поэта мучимы гордыней и одиночеством. Обоим нужна ласка и понимание, как, впрочем, и всем нам.
        Значение этих поэтов огромно, но не всеми и не всегда верно понимаемое. Наше дело с любовью стоять за них, не за жупелов, какими их делают, а за таких же, как мы, честных подвижников, коли все мы к такому призванию Богом призваны.
        Смешное в каждом из нас подлежит веселому осмеянию, а истинно серьезное -крепкому и нелицеприятному утверждению. Ты знаешь, я именно такое отношение к русским поэтам ценил в тебе и ценю. Ты широк. Надо бы сузить. Но не мне это делать. Время всем нам судия. Я близок тебе душой именно в этих твоих драгоценных качествах. /Ну, это ты, Олег, загнул! Я - шут. Не боле. А над кем? - КК/
        Надо всеми нами рука Божия, и трагедия наша не социальная, а глубоко экзистенциальная, христианская. Так уж мы задуманы Богом. Христианское братство поэтов - вот наша русская судьба перед лицом жестоковыйных людей и заблудшего мира. От нас чего-то еще хотят. Но да не выйдет! Пусть режут как таковых, ибо именно это с нами и делают. И поминай всех ежедневно. Именно в этом вся твоя молитва и спасение перед Богом.
        Меня не жалей, но семь раз отмерь и ежедневно прости до семижды семи, как и я тебя прощаю, как и всем прощаю. Помни, что наш общий враг - человеческая жестокость, и общий друг - человеческое же сердце, исполненное любви, будить и возбуждать какую мы призваны юродством во Христе Иисусе за ради честныя раны Его, какие и мы на себе все носим."
 

        А сам - Андрюшу и Бэллочку! Или - стали "не наши"? А ведь надо простить. Как держались! Не враги они нам.
        А врагов выбирают. Я выбрал - двоих.

        Боже, Осю и Диму.
 

        Но любил и люблю.

        Поминать - поминаю, но как?

        Каждый день, почитай, или через.

        Словом, Бог мне судья. Жалко Беллу.
 

 

        "Еще один поэт - Д.Бобышев - выпустил во Франции сборник с малозвучным для стихов названием "Зияния". Но стихи его во многом очень хорошие, "с кровинкой". Автор из Ленинграда, он принадлежит и по возрасту, и по стилю к группе И.Бродского."

/"Литературное зарубежье", №1, январь 1980, стр.4/
 

        Дима, дай Моргулису по ебалу! Или, хочешь, я дам?
 

        Не, не даст. Пишет Моргулис:
        "В университет приехало на симпозиум много знаменитостей. ... Тут И. Елагин, Н.Коржавин, И.Чиннов, Валентина Синкевич, З.Юрьева, Ю.Иваск, К.Храмов, П.Муравьев, В.Фрумкин, Вероника Штейн, В.Гребенщиков, Д.Бобышев, В.Гитина, много других писателей, литературоведов, поэтов, педагогов. ...
        Из "новеньких" выступили лингвист В.Гитина, поэт Д.Бобышев и автор этих строк."

/НРС, дата потерялась/
 

        Поздравляю со вступлением в число знаменитостей. Пишет ВИГ /он? она? оно?/:
        "В живописный уголок штата Вермонт съехался весь цвет русской зарубежной поэзии. Шесть выдающихся поэтов разных возрастов и годов изгнания, вместе с преподавателями и студентами русской школы...
        Симпозиум завершился фейерверком русской словесности: свои стихи читали поэты Дмитрий Бобышев, Иван Елагин, Юрий Иваск, Наум Коржавин, Валентина Синкевич, Игорь Чиннов. /Ранжир по алфавиту - ККК/ ...
        Третье звучание - это голос новой поэзии, идущей из России, это голос более бодрый /стало быть, еще не покойник, но трупный яд - заразителен, Дима! - ККК/, но и в нем преобладают образы и краски прошлого, далекого исторического прошлого русского народа...
        А Юрий Иваск даже перекинул своего рода поэтический мост между прошлыми поколениями поэтов и поэтами будущего, прочитав два своих посвящения: одно - памяти покойной Марины Цветаевой, другое - молодому поэту Дмитрию Бобышеву."

 

        Молодому поэту Дмитрию Бобышеву стукнуло СОРОК ЧЕТЫРЕ года . "Все мальчиком по жизни, все юнцом..." /И.Бродский?/. Смотри, Дима, закопают, как Цветаеву, эти живые упокойнички! А пока - в мальчиках побегай.
 

        Пишет мне Раннит: жалуются эмигрантские стручки, что я их в антологию не включаю. А у меня на ровесников и соотчичей Бобышева - места не хватает! Места для поэтов, о которых никто тут не слышал /а что они слышали?/, поэтов живущих -ТАМ. И там им - не приходится свои сборники на славик-конференциях силком читателям распихивать - РУКОПИСИ рвут из рук!
        Напечатаны, напечатаны, все 5 "знаменитостей", соседствующие с Бобышевым. Сам Бобышев - вышел ЗДЕСЬ, пока еще был - ТАМ.
 

        А эмигрантской поэзией - пусть занимается кто-нибудь другой. Терапиано, скажем.
 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ:
 

        И, наконец, розы. С роз я и начал, которыми "роскошно отягчая мотороллер" /заметьте, не ИЖ и не "Яву"!/. Которые женщине. А Анна Андреевна, надо сказать, женщиной была. И символом. В наш бедный век, когда Лебзак рвала на себе кожаную куртку, играя комиссаршу, с воплем: "Ну кто еще хочет комиссарского тела попробовать?!", в век ватников, кожанок и "соловья в сапогах" /Юлия Друнина/, поневоле выделилась реликтом века серебряного или златого - королевской статью и венцом мученицы - поэтесса Ахматова. Ей и посвящали стихи, а не Юлии Друниной или, скажем, Маргарите Алигер там, Инбер. Посвящала и она. Помимо поминавшихся "И.Б." /Бродскому/ - точнее, эпиграфу из него, изысканиями Гума /за что ему благодарность, сам я этого не читаю/ найдено:
 

ПЯТАЯ РОЗА
 

                    Дм. Б-ву
 

                1

 

Звалась Soleil ты или Чайной

И чем еще могла ты быть,

Но стала столь необычайной,

Что не хочу тебя забыть.
 

                2

 

Ты призрачным сияла светом,

Напоминая райский сад,

Быть и петрарковским сонетом

Могла, и лучшей из сонат.
 

                3

 

И губы мы в тебе омочим,
А ты мой дом благослови,
Ты как любовь была... Но, впрочем,
Тут дело вовсе не в любви.
 

Далее следует дата написания:
 

        "Нач. 3 августа /полдень/, под "Венгерский дивертисмент" Шуберта

        Оконч. 30 сентября 1963. Будка."
 

        О какой "будке" идет речь - не знаю. В будке на лодочной стоянке писали стихи и Ширали, и Эрль, но Анна Андреевна в лодочных сторожах не служила. Спросить у Бобышева.
        Далее, в том же томе "Библиотеки поэта", в котором на стр. 309 приводится данное стихотворение, в примечаниях на стр. 501 указано:
        "590. Печ. по автографу /ЦГАЛИ/. Посмертная публикация - ЛГ, 1971, 15 сентября. Посвящено поэту Дмитрию Бобышеву, подарившему Ахматовой пять роз."
 

        А я бы и не заметил. Если б Гена Гум не указал. Он в этом дока: и в 1-м томе статью Максимова - нашел тоже он, что я позабыл указать. Стихов же таких, которые, к тому же, 2 месяца пишутся , с указаниями где и как, я не читаю.
        А пять роз... Я вот Леночке Глуховской, "Малютке", охапку гвоздик подарил, ухлопав на это весь американский гонорарий еще в 74-м году, когда она уже с Мишей Генделевым спала, а "Мадонне" Войтенко, в Виннице - так и вообще ведро тюльпанов. Однако, ни ведро, ни охапка в историю литературы не вошли, а вошли какие-то чайные розы. "Я послал тебе черную розу в бокале..." С тех пор я розы и ненавижу: пусть их Бобышев кому дарит. А я любил дарить желтые болотные ирисы.
 

        Грустно, господа. Помню я нарциссы, которых, 2 штуки, покупали мы на рынке на последние 2 рубля с художником Валей Левитиным. Ему там, в кои-то веки, комбинат заказал натюрморт для колхозного клуба на Чукотке или Камчатке, и чтоб непременно с цветами. А Валя винегретом питался, потому что дешево. И на цветы мы с трудом наскребли. Желтые такие нарциссы. Две недели мучил он натюрморт, стараясь испортить его до худфондовского качества - получалось все равно элегантно, как у японцев. Да и все равно его не приняли. А нарциссы завяли. И о них нет примечаний в какой "Библиотеке художника", скажем. Ну у меня будут. Натюрморт бы этот из России добыть.
 

        Дима-то, я знаю, от всей души их дарил, а только запахли они не тем в томе советского издания. Поэт Дмитрий Бобышев, как его называют там, дай Бог, тиснул за свои 40 с лишним - 5 стишков в Союзе, по числу роз... Лучше б Анна Андреевна и стихов этих не писала. Со вступительной статьей ... Суркова. Того самого А.А.Суркова, который Гнедич в Англию не пустил, а потом наследством Ахматовой распоряжался, Ирину Пунину - "квартирной соседкой Ахматовой" обзывал печатно. Сам-то он - сочленом был с Анной Андреевной. Канонизировали ее и тут, и там. Но не Дима.
        И для него, и для Бродского /Наймана, Рейна/ - Анна Андреевна живой была, олицетворением поэзии, скажем, российской. Как для меня - Крученых, Чурилин и Хлебников.
 

        Но розами, розами разит!...

 

Игорь Тюльпанов. Автопортрет. Графика. 1969

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ К БОБЫШЕВУ


 

        Я был глубоко не прав. Перепечатывая эти тексты, я обнаружил другого Бобышева, совершенно мне не знакомого. Высокого и духовного поэта, блестящего мастера - а я знал другого.
        Сборник "Зияния", составленный из текстов 62-77 гг., ничего /почти ничего/ не имеет с тем поэтом, которого я знал, по чтениям и сборнику "Партита" /1956-63 гг/. В самом деле, можно ли поверить, что автор высочайших "Стигматов" в 61-м ошарашивал публику стихами:
 

... теперь опять присела за фанерку,

теперь опрятно писает в стакан,

и ждет ее, и ждет ее за дверкой

все тот же мальчик, тот же хулиган.
 

Или:
 

Ах, Дом книги, ах, милый Дом фиги,

Дом вязиги, ах, я тебя съем!
 

Даже книгопродавщице, детке,

даже Люсеньке будут по сердцу -

книжки-булочки, книжки-конфетки,

предпочтительней всех, лучше всех -
 

петуха ли пустил Вознесенский,

Евтушенко вознесся ли вверх!
.............................................

Очевидно, Парнас - это зона,

очевидно, Парнас - не про нас!
 

        Таким я знал его. Но был уже и другой Бобышев, которого провидел не я, а - Гришка-слепой. Ходил он и бормотал строчки:
 

Когда б партиту мне сыграть, партиту!


переделывая на свой лад Бобышева, и особенно восторгаясь строчкой:

 

Тебя, красавица, хоть голосом касаться!
 

        Григорий Леонович Ковалев видел больше, чем я. Возможно потому, что он знал музыку /см. музыкальные реминисценции у Бобышева/.
        Живопись... Все три художника, описанные Бобышевым в "Стигматах", любят и меня. Но не как поэта. Яша тут, пьяный, бормотал по поводу моего текста, посвященного Динке: "Это же Марсель Пруст, медитация в слове..." Нашел комплимент! Я ни Пруста, ни Бобышева читать не могу. Грандиозно, но скушно.
        Нам бы чего-нибудь попроще. Вот Миша Шварцман, внучатый племянник Шестова и отец всей школы метафизики, гениальный художник, которого приволокли ко мне как-то Валя Левитин и Кривулин, отслушал мои стихи, вроде, с одобрением, после чего написал у меня на стенке, что мы живем "ПОД ВЕКОМ ВИЯ". Стенку я с собой взять не мог, дома осталась, и полагаю, братец-шкафчик Витька, порошковый металлург, ее обоями заклеил, но надпись я запомнил. Сам Шварцман квадратный, голова у него большая и квадратная, а глаза умные. Видел я его один раз, но не запомнить было не можно. Картин же его я не видел, кроме паршивой репродукции в "Аполлоне-77". Но мне еще до его прихода, за несколько лет все уши прожужжали - то Шемякин, то Левитин, то Кривулин, то еще кто. Гений.
        Я же рад другому - что узнал настоящего Бобышева. В "Стигматах".
 

2

 

        Привожу же, однако, единственный мой самый любимый текст из ранних, которого нет в "Зияниях". И Дима меня поймет, этот текст маленько и мне принадлежит: Дима там, печатая в "Дне поэзии" пропустил строфу, а я вставил. За что Дима назвал меня "рыцарем от поэзии", правда, потом я перешел в "пираты". А текст - едва ли не лучшее лирическое стихотворение, которое я когда-либо читал:
 

Со мною девочка идет, Наталья.
Ты словно туфелька, моя Натальюшка,
и словно лодочка, надо льдами -
ты на ледышки, идешь, наталкиваешься.
 

У школьников в пеналах - марки,

в портфелях мокрые лежат тетради...

Мы школьники с тобою в марте,

на завтраки мы все потратили.
 

И улицы для нас проветрены,

начищены, блестят как никелевые.

И все деревья стоят приветливые,

и скоро белые наши каникулы.
 

О, ракушка на море летняя,

о, как засасывает глубина!

Ты - донышко мое последнее,

откроешься - и нету дна...
 

И небо - звездами и медузами,

земля - пещерами и дверями

сквозят, просвечивая донизу,

и кажутся совсем дырявыми.
 

И девочка над миром тающим,

проветренная и сквозная -

ветрами теплыми, налетающими,

и ты просвечиваешь, я знаю!
 

/вероятно, 1962/
 

        5-ю строфу Дима забыл, хотя она очень характерна для его последующей поэтики, начиная и с названия сборника.
 

        Но сейчас я, пожалуй, люблю всего Бобышева, и чем дальше, тем больше. Язык - язык приемлю и понимаю в "Стигматах", да и в "Цветах", да и вообще.
 

        Словом, еще одну "сироту" полюбил. Первым - был Женя Рейн.

 

        Может, и до Наймана дойдет, кто знает?

 

ПОЭТЫ БОБЫШЕВ И ЧИННОВ О ПОЭЗИИ

 

/интервью вел Миша Моргулис, на конференции славистов в отеле "Рузвельт". См. "Литкурьер", №3, от 1982 г., стр. 3-4/.
 

Моргулис: ... А можете назвать своих по-настоящему любимых поэтов?
Чиннов: Разделим их на две группы. Те, кто приехали из России недавно, это Д.Бобышев, Наум Коржавин... Кто же еще...
Моргулис: Ну а как же Бродский?
Чиннов: Это поэт интересный, крупный, значительный, теперь его слава идет на убыль, так как она в значительной мере была вызвана его драматической биографией. МНЕ ГОВОРИЛИ /выделено мною - ККК - собственного мнения Чиннов, как и Струве, не имеет/, что он сейчас застрял на одном и том же...
............

Бобышев: ... На мой взгляд, любимые поэты могут меняться, это зависит от изменения вкусов, настроения... Я открываю для себя поэтов, не обязательно молодых, но новых... Вот открыл для себя Юрия Павловича Иваска, Игоря Чиннова, Георгия Иванова...
Моргулис: Все-таки, кто кажется вам наиболее значительным из поэтов, приехавших недавно?
Бобышев: Поэтов можно сравнить с красавицами, хоть это многим из нас не нравится, но это надо всегда иметь в виду. Красавицы не любят быть в толпе красавиц...
 

        Ишь, два красавца выискалось /см. на фото/. И Бродский для них уже не поэт, и слава его идет на убыль. Слава же чинновых, надо понимать, воссияет. И стоило быть популизатором у этих старых вонючек?
        Похоже, Дима не ту попу лизнул. Ну как, вкусно?

        Красавиц, бля, развелось... Поэтических кокеток /или - кокоток?/...
 

 

 

ЗЛОКЛЮЧЕНИЕ: ПОД ЮБКАМИ МАДАМ
 

        "Мондавошек всегда тянет на Лобное место", как высказался народ, устами Юза Алешковского, об выступлении ахматютельной поэтессы на Красной площади в 68-м.
        Ахматова, как и Пушкин для футуристов - является сейчас "пробным камнем". Верный лыцарь Анны Андревны, поэт Бобышев, не читав ни 1-го, ни, тем паче, 2-го тома настоящей антологии, по слухам и полубабьим /к какому полу относить некоторых русско-американских славистов, право, не знаю/ сплетням - возник.
        И заглаголел. Звонил мне по телефону из какого-то Висконсина или Милуоки 1 сентября 81-го года и битый час, на все мои уговоры, изгилялся и хамил /не припомню, чтоб мы с ним были когда "на ты", однако ж, именовал меня "Ты, Кока", что я позволяю лишь самым близким друзьям и ученикам/, грозился подать в суд и прочее. Рыцарственно защищал Анну Андревну /не читав еще моих текстов/.
        "Який же ты лыцарь, Дима, колы голым задом ижака вбить нэ могешь?" - говоря словами запорожцев. На дуэль, скажем, я мог бы выйти с мужчиной, но не с бабой, пользующейся сарафанным радио. Я ведь предлагал ему и выслать целиком его часть антологии на просмотр и одобрение, шел на все, дабы сохранить поэта Бобышева для антологии.
        И месяц назад, в апреле, по моей просьбе обратились к нему с письмом художники Шемякин, Нуссберг, Виньковецкий, Элинсон /больше под рукой не было/, уговаривая Бобышева участвовать в антологии. Я обратился к художникам, поскольку -знал, что никого из поэтов, вычетом Иваска и Ахматовой, поэт Бобышев не уважает.
        Обращение осталось без ответа.
        Вместо этого, стараниями девочки-Димы, из антологии вылетел и еще один поэт, Бродский, с которым они, по приезде Бобышева в Америку пару лет назад - говорили в первый раз. На общую тему.
 

        Поэтому привожу просто список стихов из сборника Бобышева "Зияния" изданного Горбаневской в "ИМКА-ПРЕСС" еще до его выезда.
 

        Медь, олово, свинец... Что-то лепечет... Сентябрь, октябрь, ноябрь...

        Отвратясь... Коготь... Любой предлог... Виды... "Крылатый лев..."

        Попытка тишины... Из "Траурных октав"... Из цикла "Люди"...

        И зрение, и слух... Свидание... Мадригал... Цветы... Его же словами...

        Движение в морском пейзаже... "В груди гудит развал..." Из глубины... Стигматы.
 

        Тексты эти можно выдрать из помянутого сборника /методом профессора Лившица - см./ и вклеить в настоящую антологию.
 

        И читать.
 

 

        Поэта же Бобышева /равно и его тексты/ я ссылаю в Мариуполь, откуда он родом, как выяснилось. См. южный "провинциальный" том ЗБ.
 

        А том 2Б - обойдется и без этих двух "Б".

 
 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2008

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 2Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга