Олег Целков. Фото Н.Аловерт.

 
 

"В ТЕАТР - В ТРЕТИЙ ЗАЛ ГАСТРОНОМА..."
 

В 68-9-м году в Малом Оперном была премьера Целкова. То есть, для меня это была - премьера художника, а вообще - "Порги и Бэсс". Театр я ненавижу с детства: "Щелкунчика" в Мариинском, встреча с актером Кадочниковым, скушные культпоходы на "Оптимистическую" в Александрийский, на Ракова, в БДТ, в театр Комиссаржевской - вечно я облизывался на бутерброды в буфете, которые только и помню. Культпоходы, словом. Потом - сезон в Мариинке, рабочим сцены. Вообще, в театр я ходить не любил.

А после "Порги и Бэсс" - пообщались с Целковым. На второй день заваливается он ко мне с Марамзиным и начинается, естественно, разговор за Бродского. Поскольку Марамзин составлял пятитомник живого классика, спрашиваю: "А стихи о Сереже Вольфе там есть?" Какие стихи? Читаю:
 

СТИХИ О СЕРЕЖЕ ВОЛЬФЕ,

КОТОРЫЙ, ХОДЯТ СЛУХИ,

ПИШЕТ ДЛЯ АКИМОВА
 

Проходя мимо
театра Акимова,
голодным взглядом
витрины окидывая
и выделяя
слюну пресную,
я замышляю
написать пьесу -
во славу нашей
социалистической добродетели,
побеждающей на фоне
современной мебели -
левую пьесу -
рукою правой
я накропаю
довольно споро,
и товарищ Акимов
ее поставит,
соответственно, сначала
ее оформив.                                   /мой вариант: испортив/
И я - Боже мой! -
получу деньги,
и всё тогда
пойдет по-иному.
... И, бороду сбрив,
я войду по ступенькам
в театр -
в третий зал
Гастронома.
 

/1958-9?/
 

Великий составитель Марамзин кидается звонить Бродскому, тот неохотно признает авторство.

 

Для меня же этот театр - был и есть - всего лишь "третий зал гастронома", и не лучший. Я предпочитал - винный и колбасный отделы. Смотрел, естественно, "Дракона", где меня отвратил лягушачий зеленый костюм главного героя, смотрел еще чего-то -в школьные годы, до 1958-го. /А пропо: мне потом, 30 лет спустя, приснились зеленые - травяного цвета - тиранозавры, которые гонялись за мной и Элинсоном по ленинградскому зоопарку./ И ничего не запомнил. КРОМЕ АФИШ. Афиши делались -Игорем Ивановым, и висели по всему Невскому. Их я помню - и "Дело", и другие. Как - с ранней юности помню иллюстрации Николая Павловича Акимова к Анри де-Ренье и Жюлю Ромэну - немногие книжки издательства "Академия", в библиотеке Льва Васильевича Успенского. И для меня Акимов, не запомнившись никакой режиссурой-репертуаром "третьего зала" - остался в числе любимейших художников-графиков. Потом там - вроде - сталкивался с ним в квартире на Кирпичном, через Юру Рыбничкова, который был с ним в каком-то родстве-свойстве, и все.
Возлюбил его заново - путем ранней графики Шемякина, его "Гофманианы".

И возлюбил его в третий раз - путем Михнова.
 

В 56-м Акимову дали сценарно-постановочный курс в Театральном. И набрал он туда - всех "нечистых", отчисленных из прочих художественных вузов: Михнова и Кулакова, Кубасова, Рапопорта, Целкова, Тюльпанова /этого уже позднее/. Приходил и говорил: "Что? Не поставлен зачет? Поставить! Он - художник!" И ставили.
Помимо, Ник-Паха, как называли мы его все, ездя за кордон - привозил уйму слайдов по классике и современному западному, и все эти абстракционизмы - крутил в классе. Я к нему в класс не ходил /что естественно/, но столько наслышан от всех своих друзей-художничков! Все они поминают Ник-Паху - добрым, тихим словом.

 

Режиссер Володя Бродянский.

Архив Яна Местмана.

 
 

Я же говорю: советский театр - будь то Акимова, Товстоногова или Ефремова - видеть в глаза не мог, театра же Мейерхольда, Крэга, Вермеля и пр. - я не застал...

Поэтому, если и интересовался - то только НЕОФИЦИАЛЬНЫМ. Которого, естественно - не было и в природе.
И в основном - театр по рассказам. Володи ли Бродянского, который ставил что-то сугубо экспериментальное на периферии, и у которого дома, на углу Подбельского и Связи, на втором этаже, мы потребляли вяленую акулу, присланную ему с Дальнего Востока, под пиво, разумеется. Удивительно вкусный деликатес. Купил тут, заказав, у китайцев в Риго парке двух акул, потрошеных и без голов, посолил в ведре, но по неопытности - мало соли положил, потом они долго сохли во дворе, под сиренью, но есть их и не попробовал. Воняли.
Слышал о Пете Фоменко /и о нем же - читайте в мемуарах Кулакова, не помню, в каком томе/.
И, наконец, был одноразово знаком с Игорем Диментом. Перед самым моим отъездом, летом, высвистал меня Димент через Петю Брандта, на приватный разговор по поводу будущих связей с Шемякиным. Приватный разговор состоялся в присутствии Бори Комарова, председателя Горкома художников, отставного флотского мичмана, которого мне оставил в наследство Шемякин. Комарова я хотел /точнее, он хотел, правда, под псевдонимом/ выставить у себя на выставке "23-х", чтоб, в случае прихвата, кто у меня выставляется, чтобы выгородить абстракционистов, тунеядцев и наркоманов, иметь возможность сказать: "Как - кто? Председатель горкома художников, к примеру!" Но он таки - убоялся. А очень хотел. И вот Игорь грузит его и меня в моторку, и мы начинаем кружить по Мойке напротив Горкома, ведя тайные переговоры. Очень мне этот хэппенинг понравился. Потом выпили в помещении Горкома, который помещался во дворе, в полуподвале, Игорь же Димент, выехав, и быв другом Виньковецкого - затеял театр в Калифорнии. Мы с покойным И.Д.Левиным /или смердит еще, живой?/ выдали ему 2 тысячи Юлииных, под поручительство Виньковецкого. Потом Юлия очень удивлялась, получив деньги из Калифорнии от неведомого ей Игоря. Но театр не состоялся. Говорят, развлекает голливудских див, снимки же имеющиеся - прислал Коган /см. т.4А/, Димент развлекает публику у Динки Виньковецкой. Пластика - она, да, есть, а о содержании - судить не берусь.

Вообще, я к театру отношусь очень не серьезно. Эфемеридное искусство. Помещаю вот какие-то фото Понизовского /присланные для Димента, ну и посмотрит в книжке - сам-то он не напечатает!/, его спектаклей, точнее, их фрагментов.

/А ещё - у Бори Понизовского был котенок, которого звали - "Акимов" /сообщила мне Лариска Волохонская поутру 15.5.86/.
 

И кого-то я еще знал, из этих режиссеров. Но сам в их играх не участвовал. А, Борю Ротенштейна, с которым работал на телевидении и который поставил Беккета, "Последнюю ленту Кребса" - в ... Союзе писателей. На секции переводчиков, естественно.
 

С меня же хватит того, что я был женат /4-м браком/ на внучке директора Дома ветеранов сцены, внучатой племяннице Мейерхольда и родственнице Ахматовых-Луниных. Там только о театре и говорили. Не только - иначе я сбежал бы через неделю, а не через три года. Ибо театра в Союзе - нет, я сам чуть Театральный институт не кончил, знаю. А Акимов - он был. По крайней мере - как художник и педагог.

 
 

Игорь Димент. Фото А.Когана.

 
 

Игорь Димент у Виньковецких.

Фото А.Когана.

 
И.Димент и Петя Фоменко. 1960 г.г.

Архив Виньковецкого.

 
 
 

ДРАМОДЕЛЫ



        Поэты хотели жить по-честному. Не покупались стихи - писались драмы. Одно время это было можно. В конце 50-х. Так, написал какую-то пьесу Яша Гордин, и она пошла в ТЮЗе. Что-то шло и у Акимова /см. в 1-м томе "Стихи о Сереже Вольфе..."/ Не знаю, что проходило. Считалось, почему-то, честнее - проституировать в театре. Пьесы писали чуть ли не все /кроме меня/. Рейн и Найман, пописав для Ленинграда, перебрались в Москву, во ВГИК, на сценарные курсы. Такая жизнь полу-официального честного писателя-профессионала - достаточно описана в "Невидимой книге" Довлатова. Рейн писал для московского телевидения "Сказочки про Ленина". Не знаю, что писал Бобышев, но встретил я его первый раз не на сцене - на телевидении. Я там работал подсобником, осенью 64-го года. Бобышев же, поскольку по образованию, вроде, какой-то техник, писал не про Ленина, а про интегралы или про оптическую механику, я знаю? Уфлянд же написал инсценировку "Волшебника Изумрудного города" и много милейших /и прекраснейших/ детских вещиц. Что-то в этом духе пытался делать и Бродский. Еремин и Виноградов еще в конце 50-х ушли в драмоделы, откуда не вышли. Рейн и Найман стали профессионалами /а сейчас Рейна за участие в "Метрополе" и оттуда - поперли. Я ж говорил в статье о "Метрополе", что пострадают - "относительно малоизвестные", а сука Вознесенский - сколотит себе дополнительный капитал. Так и вышло./ Пьесы, постановки, а сейчас - либретто опереток писал и пишет Палей.
        Но хоть жрать давали, и то - слава Тебе, Господи! Не проституируя поэзию. Так и пытались: жить двойной жизнью. И лучший пример тому - Галич. Смотрю я это как-то в фильмофонде, перед вестерном или сриллером, фильм о подводниках - вонючую советскую агитку. А на титрах - Галич. Так и привыкали, по Орвэллу, к двоемыслию. Хотели жить профессионально. Как Пушкин. Но тот "Божем-царя..." отделался, а тут приходилось круче. Писать-то ведь не только "то" нужно было, но и "так"!
        Так и писали. Профессионалу это не трудно. Прибегает в 61-м году Лариска Решетникова, Гагарин в аккурат полетел, а мы с Эдиком сидим. Шнейдерманом. Или нет, это она звонит: "Срочно, говорит, два стиха нужно, про космос, про Гагарина! Для газеты!" Я к Эдику: "Напишем, говорю?" "Напишем!" "Приезжай, говорю, через час." Я говорю: "Ну, назовем - НАЧАЛО. Давай первую строчку!"
 

Эдик: - Из-за газет...
Я: - И шашен в баре...
Эдик: - Из-за станков
Я: - И верстаков
Хором: Стальною мыслью
Взвил Гагарин
В ракетный век
И в век стихов
/Дальше пошло легче/:
Пусть пялят
Атомные бомбы
Свои безумные зрачки,
Пусть о реванше
Воют бонзы,
И пусть сжимают
Кулачки -
Союз Советов
Нерушимый,
Пробив
Космическую пыль,
Достиг
Невидимой /sic!/ вершины!
О, дел великих
Славный пыл!
О ты, раскрепощенный разум,
Прервав оковы
Притяженья,
Ракет плеядой
Взвился разом,
Великой Партии
Служеньем!
И поколенья не забудут
Начала
Золотого Века -
Советские ракеты
Будут
Величье славить
Человека!


        Писали, натурально, рублеными строчками /чтоб побольше набежало/, конечно, взяли. Тут же и напечатали. Денег заплатили /не как за аналогичную хуйню - Прокофьеву, поменьше, но ведь мы шлюшествовали-то - по дешевке. Прокофьев или Маршак там - в "Правде" да в "Известиях" подмахивали - а там поболе 10 рублей за строчку!, нам же заплатили - дай Бог, по полтиннику/. Второе я и приводить не буду, и так ясно, что составлено по тропарю.
        Так и пьесы можно писать. И пишут. Так мы с Васькой Бетаки в 66-м году для телевидения /выездной бригады, на картошку/ "Царя Максимилиана" Ремизова на капустник переделывали. Не взяли. Слишком хорошо вышло. Были там перлы:
 

А нужна ли, а нужна ли шапка Сеньке?

Тру-ля-ля-ля-ля-ля-ля!
Нет Лысенки, нет Лысенки, нет Лысенки,

Только - лысые поля!
 

и:
 

Кроме рамы, кроме рамы, кроме рамы -

Запчастей нет ни фига /ни х../.

В трактора мы, в трактора мы, в трактора мы -

Запрягаем битюга /бугая/
 

        То ли "бугай" подкосил, то ли - Лысенко, а не взяли у нас. И денег не заплатили, что тоже весьма в этой профессии обычно.
 

        Но пишут драмы и по-серьезному. И даже ставят. Я не говорю за "Хазер" /в 1-м томе/, а - скажем, Беккета. "Последнюю ленту Кребса". И поставлен Беккет был не где - а в СОЮЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ! В голубом зале, на секции переводчиков, натурально. И ставил его не кто, а - Боря Ротенштейн, с которым мы на телевидении программу для старших классов, "Турнир СК", в 67-м вели. Потом на меня донесли, что я больше экскурсоводом не числюсь, так, тунеядец /тетка Танька Гнедич не успела меня еще своим секретарем оформить/, и я полетел. А "силы" там были неплохие. Я, как "искусствовед , замещал иногда Брянцева, главного реставратора Эрмитажа, который умудрился холст Да Винчи смазать при переносе на новый, со стекла, и попался на торговле валютным осетровым клеем в Финляндии, но ему сошло. Помимо Ротенштейна, литературу вела когда Шурочка Пурциладзе /замечательнейшая женщина!/, когда Володя Акимов из библиотечного, на которого и посейчас студенты молятся, музыку же - Владимир Аронович Фрумкин, который мне и посейчас из Иллинойса не отвечает, а сейчас-то - чего бояться?, он по ашугам и рапсодам специализировался, о нем потом. Так что есть еще грамотные люди и в России. Беккета и Мрожека ставят.
        Есть и которые пишут. Помимо пьес Виноградова, Кондратова, Еремина, которые я не читал, но полагаю, что гениальные, пьесы писали многие. В 59-м году прозаик-заика /отчего он говорил крайне медленно и отсюда весомо: "Д-о вст-ре-чи в бра-т-с-кой мо-ги-ле!" или "В две-на-дца-ть на кла-д-би-ще!"- таковы были формы приветствия по Карлу-Людвигу Опицу/ Кира Кистеров с геолфака изобразил пьесу "Второе пришествие". Помимо первого действия, где Иисуса Христа играл вполне "стильно" одетый молодой человек, а Бог-отец Саваоф изображался в тельнике и кителе речника /это, скажем, из капустников/, второе действие: маленький немецкий город, Иисус Христос - въезжает на лимузине, за ним - 12 апостолов в кожаных куртках, на красных мотоциклах - отдает уже чем-то другим! 20 лет спустя я увидел - "Джезус Крайст, суперстар", и все мне стало понятно.
        А полуслепой драматург из Тярлева, Семенов. Его пьесу "Эрик, внук фашиста" цитировали мне, захлебываясь, наизусть - Юра Алексеев и Боря Куприянов. Помню: /утро, мать будит Эрика/: "Э-рик! Э-рик! Вста-вай! Вста-вай!" /тычет в него вилкой/. Не знаю, что дальше, но это драматургия - не для советской сцены. Текста пьесы достать не удалось, как я ни просил. Не стихи - эти-то я и без спросу запоминал.
        Почему, вслед за антологией поэзии - следовало бы составить антологии прозы и драмы. Но это мне уже не под силу. Прозу-то я составил /см. неопубликованную антологию "Лепрозорий-23", 23-х прозаиков, но покамест это - самиздат/, а вот до драмы - руки не дошли. Возможно, потому, что я терпеть не могу театр. Особенно - советский. Недаром я чуть театроведческий факультет не закончил.
 

        А еще я забыл безногого драматурга, гениального театрала /а также скульптора, прозаика и теоретика/ - Бориса Понизовского. Ни одна сволочь не берется написать о нем, хотя все - ему обязаны! Это он олицетворял культурную жизнь в Ленинграде в конце 50-х годов, это у него начинали и Нусберг, и Бродский, и Виньковецкий, это у него, Учителя, мудреца, энтузиаста - перебывали все, а писать вынужден я. В 1-м томе поместил полстранички, все немногое, что знаю об этом гигантском человеке. Все его воспитанники сейчас здесь, и художница Таня Подгаецкая, и Нусберг, а сказать о нем пару слов - некому.
        А это он - ставил театральные действа, начиная с "Соляриса" и кончая чтением Машки Ланиной у себя на лестнице. И ведь правильно поставил! Подъезд - барочный ли, ампирный, ниша, в ней - поэт и - на ступенях ВНИЗ - зрители!
        6 раз видел его перед самым отъездом. Уговаривал помочь Подгаецкой, расхваливал львовских художников, устраивал показ фильма о филиппинских лекарях /сделали, у Юлии/, о себе же - ни слова.
        И никто - о нем.
 

        А он-то и был - театральным центром Ленинграда /а помимо - кинетическим, скульптурным, литературным, живописным, музыкальным - ВСЕМ/.
        Он был гигантской глыбой и, как все лучшее в России - как во времена римского катакомбного христианства - невидимой, подземной.
        Четверть века...
        А о "драмоделах" - что об них говорить?
 

 


 


АТАМАН ЧЕСНОК
 

/К портрету Понизовского/
 

        Вадиму Крейденкову отрезали ногу. Главное, чтоб голова и хуй на месте оставались. А у Понизовского все это есть. И какие!
        Случается, думаю я, ЧЕЛОВЕК БЕЗ СЕЛЕЗЕНКИ /функцию селезенки берет на себя костный мозг, говорят медики/ - что есть физический ущерб по сравнению с духовной ущербностью? Видел я много калек. Иные - прятали оторванную руку, другие - продолжали "пользоваться" таковой. Не в руке дело. А в голове.
        Атаман Чеснок - был головой. Рассказывали мне, в 61-м, в Феодосии /так сладко описанной Мандельштамом и Айвазовским/ - в конце 50-х правил портовой шпаной безрукий и безногий атаман Чеснок. Таким и родился - микроручки, микроножки, ни к чему не пригодные - и голова, огромная голова на тяжелом туловище. Вывозили его в колясочке, кормили, как маленького - но пер к нему народ, в основном - молодежь, сидели в подвале Чеснока, учились воровскому закону. Видно, умел говорить человек - все пацаны начинали свой путь от него. Феодосия - город портовый. Грузчики, просто шпана... Свои законы, свой закон... У Чеснока - перекидывались в картишки, просто сидели.
        Как-то, в 59-м ли, 60-м - эскадра пришла, севастопольских морячков, "маруманов" /говоря слэнгом японо-американским/. Заполонили весь город, на танцах - естественно - въехали в рыло кому-то. И пошло развлечение. На три дня - город вымер, затих. Бежит морячок - за ним, поспешая, чешут с полдюжины грузчиков. Или наоборот. Кого поубивали бляхами, кого просто порезали. Адмирал команду собрать не может, менты попрятались, город в волнении.
        Дошло: вызвали /вынесли из подвала/ атамана Чеснока. Принесли на танцплощадку. Атаман сказал: "Ша." И затихло. Феодосия - город портовый, грузчики народ здоровый, севастопольская эскадра на ремни понадеялась - куда там! И если бы не Чеснок... Войска уже вызывать собирались.
 

        И когда я встретился с Понизовским - напомнил он мне легендарного Чеснока. В том числе, и своим авторитетом. А что ног нет - пишет же Нуссберг: на протезах, на палочках - посещал все премьеры, открытия и события. На проводы ко мне явился - вот уж не ожидал, и друзья-то мои, загайтанные, закадышные - побоялись светить, не явились - а Борис тот пришел.
Видимо, не ногами человек движим, не глазами он зрит: Гришка-слепой прозревал поэзию - лучше зрячего. Лучше меня. Но об этом писал я уже.
        Привезли сейчас фотографии Понизовского и, похоже что - с Кнайфелем. Для киношника и театрального режиссера Игоря Димента, в Калифорнии свой театр открыл, о чем писал уже Половец в "Панораме". И опять: Игорь Димент, друг художника /и начетчика/ Виньковецкого, друг поэта /и мистика, фаталиста/ Пети Брандта, ученик, вроде, Акимова - похоже, тоже является "учеником" Понизовского.
        Понизовский - пахан. А мир искусства неофициального, подпольного /и подбольного/ - разительно напоминает анархистскую вольницу, уголовный мир. Есть там свои, "в законе" которые, есть "фраера", есть всеми признанные "урки" - и, конечно, не обойтись без "пахана". Батько Махно, о котором собираю, по крупицам, информацию уже годы - мечтаю, но вряд ли напишу роман о нем - король индивидуалистов... А Понизовский - занимает "трон" подполья ленинградского. Что - ноги .. Была бы - ГОЛОВА.

 

 

 
 

 
 

 
 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2008

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 2Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга