В 68-9-м году в Малом Оперном была премьера Целкова. То есть, для меня это была
- премьера художника, а вообще - "Порги и Бэсс". Театр я ненавижу с детства:
"Щелкунчика" в Мариинском, встреча с актером Кадочниковым, скушные культпоходы
на "Оптимистическую" в Александрийский, на Ракова, в БДТ, в театр
Комиссаржевской - вечно я облизывался на бутерброды в буфете, которые только и
помню. Культпоходы, словом. Потом - сезон в Мариинке, рабочим сцены. Вообще, в
театр я ходить не любил.
А после "Порги и Бэсс" - пообщались с Целковым. На
второй день заваливается он ко мне с Марамзиным и начинается, естественно,
разговор за Бродского. Поскольку Марамзин составлял пятитомник живого классика,
спрашиваю: "А стихи о Сереже Вольфе там есть?" Какие стихи? Читаю:
СТИХИ О СЕРЕЖЕ ВОЛЬФЕ,
КОТОРЫЙ, ХОДЯТ СЛУХИ,
ПИШЕТ ДЛЯ АКИМОВА
Проходя мимо
театра Акимова,
голодным взглядом
витрины окидывая
и выделяя
слюну пресную,
я замышляю
написать пьесу -
во славу нашей
социалистической добродетели,
побеждающей на фоне
современной мебели -
левую пьесу -
рукою правой
я накропаю
довольно споро,
и товарищ Акимов
ее поставит,
соответственно, сначала
ее оформив. /мой вариант: испортив/
И я - Боже мой! -
получу деньги,
и всё тогда
пойдет по-иному.
... И, бороду сбрив,
я войду по ступенькам
в театр -
в третий зал
Гастронома.
/1958-9?/
Великий составитель Марамзин кидается звонить Бродскому, тот неохотно признает
авторство.
Для меня же этот театр - был и есть - всего лишь "третий зал гастронома", и не
лучший. Я предпочитал - винный и колбасный отделы. Смотрел, естественно,
"Дракона", где меня отвратил лягушачий зеленый костюм главного героя, смотрел
еще чего-то -в школьные годы, до 1958-го. /А пропо: мне потом, 30 лет спустя, приснились
зеленые - травяного цвета - тиранозавры, которые гонялись за мной
и Элинсоном по ленинградскому зоопарку./ И ничего не запомнил. КРОМЕ АФИШ.
Афиши делались -Игорем Ивановым, и висели по всему Невскому. Их я помню - и
"Дело", и другие. Как - с ранней юности помню иллюстрации Николая Павловича
Акимова к Анри де-Ренье и Жюлю Ромэну - немногие книжки издательства "Академия",
в библиотеке Льва Васильевича Успенского. И для меня Акимов, не запомнившись никакой
режиссурой-репертуаром "третьего зала" - остался в числе любимейших
художников-графиков. Потом там - вроде - сталкивался с ним в квартире на
Кирпичном, через Юру Рыбничкова, который был с ним в каком-то родстве-свойстве,
и все.
Возлюбил его заново - путем ранней графики Шемякина, его "Гофманианы".
И
возлюбил его в третий раз - путем Михнова.
В 56-м Акимову дали сценарно-постановочный курс в Театральном. И набрал он туда
- всех "нечистых", отчисленных из прочих художественных вузов: Михнова и
Кулакова, Кубасова, Рапопорта, Целкова, Тюльпанова /этого уже позднее/. Приходил
и говорил: "Что? Не поставлен зачет? Поставить! Он - художник!" И ставили.
Помимо, Ник-Паха, как называли мы его все, ездя за кордон - привозил уйму
слайдов по классике и современному западному, и все эти абстракционизмы - крутил
в классе. Я к нему в класс не ходил /что естественно/, но столько наслышан от
всех своих друзей-художничков! Все они поминают Ник-Паху - добрым, тихим
словом.
Режиссер Володя Бродянский.
Архив Яна Местмана.
Я же говорю: советский театр - будь то Акимова, Товстоногова или Ефремова -
видеть в глаза не мог, театра же Мейерхольда, Крэга, Вермеля и пр. - я не
застал...
Поэтому, если и интересовался - то только НЕОФИЦИАЛЬНЫМ. Которого,
естественно - не было и в природе.
И в основном - театр по рассказам. Володи ли Бродянского, который ставил что-то
сугубо экспериментальное на периферии, и у которого дома, на углу Подбельского и
Связи, на втором этаже, мы потребляли вяленую акулу, присланную ему с Дальнего
Востока, под пиво, разумеется. Удивительно вкусный деликатес. Купил тут,
заказав, у китайцев в Риго парке двух акул, потрошеных и без голов, посолил в
ведре, но по неопытности - мало соли положил, потом они долго сохли во дворе,
под сиренью, но есть их и не попробовал. Воняли.
Слышал о Пете Фоменко /и о нем же - читайте в мемуарах Кулакова, не помню, в
каком томе/.
И, наконец, был одноразово знаком с Игорем Диментом. Перед самым моим отъездом,
летом, высвистал меня Димент через Петю Брандта, на приватный разговор по поводу
будущих связей с Шемякиным. Приватный разговор состоялся в присутствии Бори
Комарова, председателя Горкома художников, отставного флотского мичмана, которого
мне оставил в наследство Шемякин. Комарова я хотел /точнее, он хотел, правда,
под псевдонимом/ выставить у себя на выставке "23-х", чтоб, в случае прихвата,
кто у меня выставляется, чтобы выгородить абстракционистов, тунеядцев и
наркоманов, иметь возможность сказать: "Как - кто? Председатель горкома
художников, к примеру!" Но он таки - убоялся. А очень хотел. И вот Игорь грузит
его и меня в моторку, и мы начинаем кружить по Мойке напротив Горкома, ведя
тайные переговоры. Очень мне этот хэппенинг понравился. Потом выпили в помещении
Горкома, который помещался во дворе, в полуподвале, Игорь же Димент, выехав, и
быв другом Виньковецкого - затеял театр в Калифорнии. Мы с покойным И.Д.Левиным
/или смердит еще, живой?/ выдали ему 2 тысячи Юлииных, под поручительство
Виньковецкого. Потом Юлия очень удивлялась, получив деньги из Калифорнии от
неведомого ей Игоря. Но театр не состоялся. Говорят, развлекает голливудских
див, снимки же имеющиеся - прислал Коган /см. т.4А/, Димент развлекает публику у Динки Виньковецкой. Пластика - она, да, есть, а о содержании - судить не берусь.
Вообще, я к театру отношусь очень не серьезно. Эфемеридное искусство. Помещаю
вот какие-то фото Понизовского /присланные для Димента, ну и посмотрит в книжке
- сам-то он не напечатает!/, его спектаклей, точнее, их фрагментов.
/А
ещё - у Бори Понизовского был котенок, которого звали - "Акимов"
/сообщила мне Лариска Волохонская поутру
15.5.86/.
И кого-то я еще знал, из этих режиссеров. Но сам в их играх не участвовал. А,
Борю Ротенштейна, с которым работал на телевидении и который поставил Беккета,
"Последнюю ленту Кребса" - в ... Союзе писателей. На секции переводчиков,
естественно.
С меня же хватит того, что я был женат /4-м браком/ на внучке директора Дома
ветеранов сцены, внучатой племяннице Мейерхольда и родственнице
Ахматовых-Луниных. Там только о театре и говорили. Не только - иначе я сбежал бы
через неделю, а не через три года. Ибо театра в Союзе - нет, я сам чуть
Театральный институт не кончил, знаю. А Акимов - он был. По крайней мере - как
художник и педагог.
Игорь Димент. Фото А.Когана.
Игорь Димент у Виньковецких.
Фото А.Когана.
И.Димент и
Петя Фоменко. 1960 г.г.
Архив Виньковецкого.
ДРАМОДЕЛЫ
Поэты хотели жить по-честному. Не покупались стихи - писались драмы. Одно время
это было можно. В конце 50-х. Так, написал какую-то пьесу Яша Гордин, и она
пошла в ТЮЗе. Что-то шло и у Акимова /см. в 1-м томе "Стихи о Сереже Вольфе..."/
Не знаю, что проходило. Считалось, почему-то, честнее - проституировать в
театре. Пьесы писали чуть ли не все /кроме меня/. Рейн и Найман, пописав для
Ленинграда, перебрались в Москву, во ВГИК, на сценарные курсы. Такая жизнь
полу-официального честного писателя-профессионала - достаточно описана в
"Невидимой книге" Довлатова. Рейн писал для московского телевидения "Сказочки
про Ленина". Не знаю, что писал Бобышев, но встретил я его первый раз не на
сцене - на телевидении. Я там работал подсобником, осенью 64-го года. Бобышев
же, поскольку по образованию, вроде, какой-то техник, писал не про Ленина, а про
интегралы или про оптическую механику, я знаю? Уфлянд же написал инсценировку
"Волшебника Изумрудного города" и много милейших /и прекраснейших/ детских
вещиц. Что-то в этом духе пытался делать и Бродский. Еремин и Виноградов еще в
конце 50-х ушли в драмоделы, откуда не вышли. Рейн и Найман стали
профессионалами /а сейчас Рейна за участие в "Метрополе" и оттуда - поперли. Я ж
говорил в статье о "Метрополе", что пострадают - "относительно малоизвестные", а
сука Вознесенский - сколотит себе дополнительный капитал. Так и вышло./ Пьесы,
постановки, а сейчас - либретто опереток писал и пишет
Палей.
Но хоть жрать давали, и то - слава Тебе, Господи! Не проституируя поэзию. Так и
пытались: жить двойной жизнью. И лучший пример тому - Галич. Смотрю я это как-то
в фильмофонде, перед вестерном или сриллером, фильм о подводниках - вонючую
советскую агитку. А на титрах - Галич. Так и привыкали, по Орвэллу, к
двоемыслию. Хотели жить профессионально. Как Пушкин. Но тот "Божем-царя..."
отделался, а тут приходилось круче. Писать-то ведь не только "то" нужно было, но
и "так"!
Так и писали. Профессионалу это не трудно. Прибегает в 61-м году Лариска
Решетникова, Гагарин в аккурат полетел, а мы с Эдиком сидим.
Шнейдерманом. Или
нет, это она звонит: "Срочно, говорит, два стиха нужно, про космос, про Гагарина!
Для газеты!" Я к Эдику: "Напишем, говорю?" "Напишем!" "Приезжай, говорю, через
час." Я говорю: "Ну, назовем - НАЧАЛО. Давай первую строчку!"
Эдик: - Из-за газет...
Я: - И шашен в баре...
Эдик: - Из-за станков
Я: - И верстаков
Хором: Стальною мыслью
Взвил Гагарин
В ракетный век
И в век стихов
/Дальше пошло легче/:
Пусть пялят
Атомные бомбы
Свои безумные зрачки,
Пусть о реванше
Воют бонзы,
И пусть сжимают
Кулачки -
Союз Советов
Нерушимый,
Пробив
Космическую пыль,
Достиг
Невидимой /sic!/ вершины!
О, дел великих
Славный пыл!
О ты, раскрепощенный разум,
Прервав оковы
Притяженья,
Ракет плеядой
Взвился разом,
Великой Партии
Служеньем!
И поколенья не забудут
Начала
Золотого Века -
Советские ракеты
Будут
Величье славить
Человека!
Писали, натурально, рублеными строчками /чтоб побольше набежало/, конечно,
взяли. Тут же и напечатали. Денег заплатили /не как за аналогичную хуйню -
Прокофьеву, поменьше, но ведь мы шлюшествовали-то - по дешевке. Прокофьев или
Маршак там - в "Правде" да в "Известиях" подмахивали - а там поболе 10 рублей за
строчку!, нам же заплатили - дай Бог, по полтиннику/. Второе я и приводить не
буду, и так ясно, что составлено по тропарю.
Так и пьесы можно писать. И пишут. Так мы с Васькой Бетаки в 66-м году для
телевидения /выездной бригады, на картошку/ "Царя Максимилиана" Ремизова на
капустник переделывали. Не взяли. Слишком хорошо вышло. Были там перлы:
А нужна ли, а нужна ли шапка Сеньке?
Тру-ля-ля-ля-ля-ля-ля!
Нет Лысенки, нет Лысенки, нет Лысенки,
Только - лысые поля!
и:
Кроме рамы, кроме рамы, кроме рамы -
Запчастей нет ни фига /ни х../.
В трактора
мы, в трактора мы, в трактора мы -
Запрягаем битюга /бугая/
То ли "бугай" подкосил, то ли - Лысенко, а не взяли у нас. И денег не заплатили,
что тоже весьма в этой профессии обычно.
Но пишут драмы и по-серьезному. И даже ставят. Я не говорю за "Хазер" /в 1-м
томе/, а - скажем, Беккета. "Последнюю ленту Кребса". И поставлен Беккет был не
где - а в СОЮЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ! В голубом зале, на секции переводчиков, натурально. И
ставил его не кто, а - Боря Ротенштейн, с которым мы на телевидении программу
для старших классов, "Турнир СК", в 67-м вели. Потом на меня донесли, что я
больше экскурсоводом не числюсь, так, тунеядец /тетка Танька Гнедич не успела
меня еще своим секретарем оформить/, и я полетел. А "силы" там были неплохие. Я,
как "искусствовед , замещал иногда Брянцева, главного реставратора Эрмитажа,
который умудрился
холст Да Винчи смазать при переносе на новый, со стекла, и попался на торговле
валютным осетровым клеем в Финляндии, но ему сошло. Помимо Ротенштейна,
литературу вела когда Шурочка Пурциладзе /замечательнейшая женщина!/, когда
Володя Акимов из библиотечного, на которого и посейчас студенты молятся, музыку
же - Владимир Аронович Фрумкин, который мне и посейчас из Иллинойса не отвечает,
а сейчас-то - чего бояться?, он по ашугам и рапсодам специализировался, о нем
потом. Так что есть еще грамотные люди и в России. Беккета и Мрожека ставят.
Есть и которые пишут. Помимо пьес Виноградова, Кондратова, Еремина, которые я не
читал, но полагаю, что гениальные, пьесы писали многие. В 59-м году
прозаик-заика /отчего он говорил крайне медленно и отсюда весомо: "Д-о
вст-ре-чи в бра-т-с-кой мо-ги-ле!" или "В две-на-дца-ть на кла-д-би-ще!"- таковы
были формы приветствия по Карлу-Людвигу Опицу/ Кира Кистеров с геолфака
изобразил пьесу "Второе пришествие". Помимо первого действия, где Иисуса Христа
играл вполне "стильно" одетый молодой человек, а Бог-отец Саваоф изображался в
тельнике и кителе речника /это, скажем, из капустников/, второе действие:
маленький немецкий город, Иисус Христос - въезжает на лимузине, за ним - 12
апостолов в кожаных куртках, на красных мотоциклах - отдает уже чем-то другим!
20 лет спустя я увидел - "Джезус Крайст, суперстар", и все мне стало понятно.
А полуслепой драматург из Тярлева, Семенов. Его пьесу "Эрик, внук фашиста"
цитировали мне, захлебываясь, наизусть - Юра Алексеев и Боря Куприянов. Помню:
/утро, мать будит Эрика/: "Э-рик! Э-рик! Вста-вай! Вста-вай!" /тычет в него
вилкой/. Не знаю, что дальше, но это драматургия - не для советской сцены.
Текста пьесы достать не удалось, как я ни просил. Не стихи - эти-то я и без
спросу запоминал.
Почему, вслед за антологией поэзии - следовало бы составить антологии прозы и
драмы. Но это мне уже не под силу. Прозу-то я составил /см. неопубликованную
антологию "Лепрозорий-23", 23-х прозаиков, но покамест это - самиздат/, а вот до
драмы - руки не дошли. Возможно, потому, что я терпеть не могу театр. Особенно
- советский. Недаром я чуть театроведческий факультет не закончил.
А еще я забыл безногого драматурга, гениального театрала /а также скульптора,
прозаика и теоретика/ - Бориса Понизовского. Ни одна сволочь не берется написать
о нем, хотя все - ему обязаны! Это он олицетворял культурную жизнь в Ленинграде
в конце 50-х годов, это у него начинали и Нусберг, и Бродский, и Виньковецкий,
это у него, Учителя, мудреца, энтузиаста - перебывали все, а писать вынужден я.
В 1-м томе поместил полстранички, все немногое, что знаю об этом гигантском
человеке. Все его воспитанники сейчас здесь, и художница Таня Подгаецкая, и Нусберг, а сказать о нем пару слов - некому.
А это он - ставил театральные действа, начиная с "Соляриса" и кончая чтением
Машки Ланиной у себя на лестнице. И ведь правильно поставил! Подъезд - барочный
ли, ампирный, ниша, в ней - поэт и - на ступенях ВНИЗ - зрители!
6 раз видел его перед самым отъездом. Уговаривал помочь Подгаецкой, расхваливал
львовских художников, устраивал показ фильма о филиппинских лекарях /сделали, у
Юлии/, о себе же - ни слова.
И никто - о нем.
А он-то и был - театральным центром Ленинграда /а помимо - кинетическим,
скульптурным, литературным, живописным, музыкальным - ВСЕМ/.
Он был гигантской глыбой и, как все лучшее в России - как во времена римского
катакомбного христианства - невидимой, подземной.
Четверть века...
А о "драмоделах" - что об них говорить?
АТАМАН ЧЕСНОК
/К портрету Понизовского/
Вадиму Крейденкову отрезали ногу. Главное, чтоб голова и хуй на месте
оставались. А у Понизовского все это есть. И какие! Случается, думаю я, ЧЕЛОВЕК БЕЗ СЕЛЕЗЕНКИ /функцию селезенки берет на себя
костный мозг, говорят медики/ - что есть физический ущерб по сравнению с
духовной ущербностью? Видел я много калек. Иные - прятали оторванную руку,
другие - продолжали "пользоваться" таковой. Не в руке дело. А в голове. Атаман Чеснок - был головой. Рассказывали мне, в 61-м, в Феодосии /так сладко
описанной Мандельштамом и Айвазовским/ - в конце 50-х правил портовой шпаной
безрукий и безногий атаман Чеснок. Таким и родился - микроручки, микроножки, ни
к чему не пригодные - и голова, огромная голова на тяжелом туловище. Вывозили
его в колясочке, кормили, как маленького - но пер к нему народ, в основном
- молодежь, сидели в подвале Чеснока, учились воровскому закону. Видно, умел
говорить человек - все пацаны начинали свой путь от него. Феодосия - город
портовый. Грузчики, просто шпана... Свои законы, свой закон... У Чеснока -
перекидывались в картишки, просто сидели.
Как-то, в 59-м ли, 60-м - эскадра пришла, севастопольских морячков, "маруманов"
/говоря слэнгом японо-американским/. Заполонили весь город, на танцах -
естественно - въехали в рыло кому-то. И пошло развлечение. На три дня - город
вымер, затих. Бежит морячок - за ним, поспешая, чешут с полдюжины грузчиков. Или
наоборот. Кого поубивали бляхами, кого просто порезали. Адмирал команду собрать
не может, менты попрятались, город в волнении.
Дошло: вызвали /вынесли из подвала/ атамана Чеснока. Принесли на танцплощадку.
Атаман сказал: "Ша." И затихло. Феодосия - город портовый, грузчики народ
здоровый, севастопольская эскадра на ремни понадеялась - куда там! И если бы не
Чеснок... Войска уже вызывать собирались.
И когда я встретился с Понизовским - напомнил он мне легендарного Чеснока. В том
числе, и своим авторитетом. А что ног нет - пишет же Нуссберг: на протезах, на
палочках - посещал все премьеры, открытия и события. На проводы ко мне явился -
вот уж не ожидал, и друзья-то мои, загайтанные, закадышные - побоялись светить,
не явились - а Борис тот пришел.
Видимо, не ногами человек движим, не глазами он зрит: Гришка-слепой прозревал
поэзию - лучше зрячего. Лучше меня. Но об этом писал я уже.
Привезли сейчас фотографии Понизовского и, похоже что - с Кнайфелем. Для
киношника и театрального режиссера Игоря Димента, в Калифорнии свой театр
открыл, о чем писал уже Половец в "Панораме". И опять: Игорь Димент, друг
художника /и начетчика/ Виньковецкого, друг поэта /и мистика, фаталиста/ Пети
Брандта, ученик, вроде, Акимова - похоже, тоже является "учеником" Понизовского.
Понизовский - пахан. А мир искусства неофициального, подпольного /и подбольного/
- разительно напоминает анархистскую вольницу, уголовный мир. Есть там свои, "в
законе" которые, есть "фраера", есть всеми признанные "урки" - и, конечно, не
обойтись без "пахана". Батько Махно, о котором собираю, по крупицам, информацию
уже годы - мечтаю, но вряд ли напишу роман о нем - король индивидуалистов... А Понизовский - занимает "трон" подполья ленинградского. Что - ноги .. Была бы -
ГОЛОВА.