НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ АКИМОВ
 

    В Ленинграде в 50-ые - 60-ые гг. были два "главных" драматических театра: Большой Драматический театр Г.А.Товстоногова и Театр Комедии Н.П.Акимова. Театр Акимова пользовался особенной любовью ленинградской интеллигенции и студентов /для которых Акимов всегда устраивал перед премьерой специальный бесплатный просмотр/. Акимов и Товстоногов - не то чтобы не любили друг друга, но каждый из них не признавал творческого метода другого. По внутреннему джентльменскому соглашению они друг к другу на спектакли не ходили. Но в начале сентября 1968 года Товстоногов, придя на репетицию, обратился к актерам: "Встаньте. Умер Николай Павлович Акимов. Почтите его память молчанием. Смерть Акимова - это потеря для всей культурной жизни Ленинграда". /Естественно, пишу со слов актеров./
    Действительно, со смертью Акимова закончился целый период в культурной жизни города. Акимов связывал нас с эпохой русского авангарда начала века, с традициями русской интеллигенции. Он был эстет и западник. Театр Акимова был последним настоящим нонконформистским театром в Союзе в период до "оттепели".
    Я познакомилась с Николаем Павловичем Акимовым, когда мне было немногим больше двадцати лет, и могу сказать, что была с ним дружна, несмотря на разницу дет, вплоть до его смерти /в течение 10 лет/. Я познакомилась с ним, когда принесла ему читать свою первую пьесу; затем я состояла в объединении драматургов, которое он организовал при театре. Затем Акимов добился для меня специального места в театре - заведующей внутренним музеем театра, где я и работала последние два года перед его смертью. К сожалению, я была слишком молода. Я имею в виду не годы, а мое ощущение всеобщего бессмертия. Именно благодаря этой физической и психологической уверенности, что все мы - вечны, я, снимая постоянно акимовские спектакли, самого Акимова почти не снимала. Я делала бесчисленные фотографии актеров, в особенности, когда бывала в кого—то влюблена. Но мне всегда казалось, что Акимова я успею снять. Умные люди - авторы комедий Рацер и Константинов - ходили сзади Николая Павловича и записывали его высказывания. Я же не могу вспомнить ни одного. Случайно уцелело в памяти: "Безвыходное положение - это такое положение, простой и ясный выход из которого нас не устраивает" - да и то оно было потом напечатано в одном из томов его литературного наследия. Я пишу свои воспоминания об Акимове-человеке, и мои воспоминания ни в коем случае не являются "портретом"; это - кусок мозаики.
    Николай Павлович Акимов родился в 1901 году в г.Харькове, в семье железнодорожного служащего; в 1910 году семья переехала в Царское Село, а в 1914 - в Петербург. Рождение в Харькове осталось фактом биографии Акимова - и только. Не помню ни одного коренного петербуржца, который был бы таким подлинным носителем русской петербургской культуры, как Н.П.Акимов. Я никогда не слышала, чтобы он подробно рассказывал о своем отце или вообще о своей семье. Так и должно было быть: он родился "нигде". Он и внешне походил скорее на инопланетянина: невысокого роста, худой, голова большая - лицо с крупными чертами, большие глаза странного разреза и посажены заметно неодинаково. Руки крупные и очень красивой формы. Впрочем, ни словесные описания, ни фотопортреты не дают о нем должного представления. Он и обращал на себя внимание прежде всего тем, что чем-то неуловимо не походил на людей. Мы так и называли его - селенит /лунный житель/. А уж когда Акимов начинал говорить, рядом меркли самые красивые мужчины... Он никогда не острил, но его сентенции были остроумны и парадоксальны, поскольку он умел, откинув привычные представления, посмотреть на вещи как будто бы впервые и честно /"безвыходное положение... простой и ясный выход из которого нас не устраивает"/ Я уж не говорю о том, что это был человек пронзительного ума, что и составляло особое обаяние его личности.
    Не помню, чтобы Акимов когда-нибудь повышал голос. В минуты гнева или раздражения он менялся в лице; глаза становились прозрачными и "стеклянели". Театр замирал от ужаса.
    Кузьминский говорит, что его знакомые художники, ученики Акимова, называли его "НикПаха". Я не слыхала, чтобы в театре хоть один человек позволил бы себе даже тайком такую фамильярность. Даже его жена Елена Владимировна Юнгер в театре называла его - Николай Павлович. Сам Акимов никогда никому прозвищ не давал, а в театре актеры всегда сознательно или бессознательно усваивают манеру поведения и этику главного режиссера, в особенности если режиссер, подобно Акимову, создатель театра. /К слову, в театре им.Комиссаржевской, где я позднее работала фотографом, зав. актерским составом могла после спектакля войти в гримуборную к актеру-мужчине, не постучавшись, и выставить актрис, которые пришли поболтать: она "следила за нравственностью" В театре Акимова такого не могло бы произойти./
    Акимов был сам человек твердых моральных убеждений, и общаться с ним можно было только на этом же уровне. О нем говорили, что он жесток и беспощаден, но это чистое преувеличение. Раза два Акимова "изгоняли" из созданного им театра Комедии. В первый раз это было, кажется, сразу после войны. Активную роль в этом изгнании сыграла партийная дама, заведующая литературной частью театра Мария Александровна Шувалова, а также актер И.А.Ханзель. Когда позднее Акимов вернулся в театр, все ждали, что он уволит Ханзеля и Шувалову, что было бы естественно. Но Акимов этого не сделал; оба его противника благополучно дослужили в театре свой срок и пережили Акимова. Когда я спросила Акимова, почему он оставил своих врагов, в частности - Шувалову в театре, он ответил: "А мне приятно видеть, как она теперь должна меня всюду хвалить. Кроме того, она сейчас безвредна; Шувалова - это дракон, у которого взяли напрокат ядовитые зубы и забыли вернуть".
    Действительно, Шувалова до конца своей работы в театре говорила об Акимове только с восторженным придыханием. Ханзель был более сдержан в проявлении чувств; иногда жаловался: "Хозяин не дает работы". Но после смерти Акимова Ханзель не мог скрыть своей радости, ходил по театру, едва сдерживая внутреннее сияние, с видом хозяина. Впрочем, актер он был средний, а режиссер - и того хуже, так что никакого творческого взлета или улучшения положения смерть Акимова ему не принесла.
    Я не слышала, чтобы в разговоре Акимов опускался бы до уровня слушателя. С самой молоденькой девочкой он говорил на том же уровне, что со своими сверстниками. Можешь понимать - понимаешь; не можешь - твои проблемы.
    В своем отношении к жизни Николай Павлович был настоящим эпикурейцем. Когда после первого инфаркта ему запретили курить, поздно работать и т.д., он игнорировал запрещения врача. "Если мне нельзя рисовать, работать, курить и любить - зачем мне эта жизнь?" - сказал он мне.
    Любовь к девушкам - совершенно неотъемлемая часть жизни Акимова. Поэтому я думаю, что имею право писать на эту тему. Отношения с женщинами входили в его творческий процесс и складывались совершенно в соответствии с его эстетическими и моральными представлениями. Я думаю, что его "донжуанский список" был не меньше пушкинского. Но я не видела ни одной из его бывших дам, которая при встрече не продолжала бы смотреть на него с обожанием. Я не слышала, чтобы он оскорбил или просто чем-то обидел женщину, с которой расходился /при этом Акимов всегда говорил, что никого не обманывает/. Я не ищу причины, я думаю, что умение вести себя , а главное - умение расходиться, - эталон, который и указывает на уровень благородства. Словом, Акимов сохранял порядочность и талант в самых интимных ситуациях.
    Пожалуй, именно благодаря Акимову, я пришла к выводу, что душевное мужское хамство до отношению к женщине, которое свойственно многим русским мужчинам, основано на глубоком чувстве собственной неполноценности. Акимов этим чувством не страдал; у него не было потребности самоутверждаться за чужой счет. Он никогда не ставил комедию Шекспира "Укрощение строптивой" и вообще говорил, что эта пьеса - "подделка", что великий Шекспир не мог написать пьесу об унижении женщины, как это происходит в "Укрощении строптивой".
    Воспитанный по-старомодному, Акимов при встрече целовал женщинам руку. Но всегда предупреждал знакомых дам, приходивших к нему в театр; не сердитесь, в присутствии Шуваловой я вам рук не целую, чтобы не целовать и ей". "Нецелование руки" было единственным проявлением неуважения к женщине, которое я видела у Акимова.
    Я печатала для Акимова его фотопленки /он много снимал, в том числе и разные женские фотопортреты/. Акимов научил меня любоваться женским лицом и в любом лице видеть красоту и оригинальность. Иногда казалось бы самые незаметные женские лица вызывали в нем творческое "виденье".
    Рисовать портреты было для него желанным отдыхом. Другого способа отдыхать летом от работы в театре он не знал. После инфаркта его "закатали" в какой-то привилегированный дом отдыха, не то писателей, не то композиторов. Акимов жил там в отдельном коттедже. Когда я его там навестила, он еще соблюдал режим, предписанный врачами: отдых после обеда. И пока он лежал и отдыхал, мы с ним "в четыре глаза" прочли первую часть воспоминаний Н.Мандельштам /в машинописном варианте/.
    Чуть только Акимов поправился, он начал рисовать гостей и даже пейзажи; не говорю уж о том, сколько он там снял пленок: ему только что подарили какой-то новый фотоаппарат. Надо сказать, что Акимов, как ребенок, обожал всякие технические новинки. На столе в его доме можно было увидеть машинку, скреплявшую бумаги, какие-то зажимки, открывалки... не говоря уж о фотоаппаратах. Все эти новшества впервые появились на его глазах и поражали его воображение. Акимов сердился, когда люди использовали эти открытия "не по назначению". Одно время кто-то /возможно, какая-то дама/ постоянно звонила к нему по телефону и вешала трубку. Николай Павлович сердился: "Лучше бы пришла и накакала на площадке перед дверью, чем так пошло пользоваться достижением цивилизации".

Фотографии и портрет Аловерт работы Н.П.Акимова.

    Да и к середине 60-х годов театр не то чтобы вступил в полосу упадка, а просто - кончилось его время. Появились новые формы нонконформизма, в том числе и в театре. Новые эстетические идеи и идеалы. Явление "Театр Акимова" завершилось.
    Из этой ситуации у времени нашелся один только выход - смерть Акимова.
    Акимов давно говорил: "Знаете, как я умру? Я приду после спектакля домой надену пижаму, лягу в кровать, почитаю французский роман - и умру". Так и случилось.
    Театр ехал в августе в Москву на гастроли. Лето было жаркое. За день до отъезда я видела Акимова последний раз; я провожала его днем из театра куда-то по Невскому проспекту. Он был хмур, чувствовал себя плохо и с неодобрением смотрел на мою модную короткую стрижку /Акимов любил гладкие прически и лица без всякого грима/. Говорил по поводу чешских событий, что у него такое ощущение: советские правители дали приказ, даже не подумав, что делают, и поехали на дачу отдыхать и есть борщ. Вернулись утром в Москву и сами удивились: "Батюшки, международный скандал".
    Перед отъездом у Акимова ни с того, ни с сего подскочила температура до 40°. Врачи категорически не хотели пускать его на гастроли, но Акимов не послушался. Он охотно ездил с театром в Москву: в Москве его любили.
    В Москве было жарко; в гостинице окна номера выходили на солнечную сторону. 6-го сентября Акимов и директор театра Закс приехали днем в гости к Угрюмову. Акимову стало плохо. Вызвали врача из Кремлевской больницы. Врач ничего серьезного не нашел. А в это время уже, как выяснила позже медицинская экспертиза, у Акимова начался инфаркт. Но врач этого не заметил, дал какое-то лекарство. Николаю Павловичу стало лучше, он поехал в театр.
В театре шел его любимый спектакль - "Тень" Шварца. Принимали прекрасно. Акимова вызвали на сцену. На сцену вышел студент МГУ и поклонился Акимову до земли.
    Утром кажется администратор Бахрах пришел к Акимову в номер, но Акимов двери не открыл. Когда взломали дверь, он лежал в постели, в ночной пижаме, и в руках у него был номер "Иностранной литературы", открытый на 40 странице: это был французский роман Сименона.
    К.Кузьминский просил меня рассказать, что я помню, об отношении Акимова к молодым художникам, его ученикам из Театрального Института, где он возглавлял театрально-постановочный факультет. Я мало была знакома с этой стороной акимовской деятельности. Помню, как-то привел Акимов в театр худенького молодого человека с глазами "не от мира сего" - Игоря Тюльпанова. Очень мне его хвалил. По-моему, у Акимова в доме я и видела работы Тюльпанова. Акимов хотел, чтобы Тюльпанов оформил какой-нибудь спектакль в театре. Но это состоялось уже после смерти Николая Павловича. Лева Цуцульковский поставил спектакль по рассказам Зощенко, но так плохо и скучно, что премьеру отменили. Но декорации Тюльпанова - разрисованные графически кулисы - тончайшую работу - помню до сих пор. Незадолго до смерти Акимов решил помочь Тюльпанову, который жил в большой бедности, и предложил своим разбогатевшим авторам - Крайндель, Смирновой и другим - купить работы молодого художника. Я видела его масло в московской квартире Угрюмова: сидит в комнате Акимов, а за окном на освещенном дворе стоят палки, на которые надеты черные цилиндры.
    Видела я на квартире у Акимова работы абстракциониста Михнова. Акимов купил также картину какой-то молодой художницы: на фоне яркозеленой травы сидит красная девушка. Картина висела на старой квартире Е.В.Юнгер на Кирпичном переулке /незадолго до смерти Акимова он, и Юнгер, и их дочь с мужем и детьми переехали в новый дом на набережной Невы, где стоит домик Петра I. Дом этот был огромным; в нем жили разные деятели искусства. Под Акимовым жил Товстоногов. На капустнике Милиндер пел юбилярше Юнгер: "Но кричим мы - уpa! - на развалинах старого мира: жалкий домик Петра много меньше, чем Ваша квартира"/.
    К сожалению, я не сохранила, не привезла писем ко мне Акимова. Иногда мы переписывались в стихах. Когда он вышел из больницы после второго инфаркта и жил некоторое время в Москве, я написала ему письмо, где дала телефон своей подруги Эллочки, музыкантши, - которую, я думала, Акимов захочет нарисовать. В ответном письме было: "...и спасибо Вам за Эллу. Это - лихо, это - смело. Как с талантом сочеталась здесь святая простота. Это все равно, что другу подарила бы подруга где-то там, за горизонтом проплывавшего кита"... /Эллочку он потом снимал, но нарисовать так и не успел/.
    В день его смерти из театра было унесено около 100 его эскизов. Через некоторое время они оказались в частной продаже; я видела эскиз 2-го акта "Дракона" в одном доме, где мне эту историю рассказали, но имени продававшего не назвали. Мы с Юнгер старались найти следы, но у меня из рабочего стола пропали списки тех работ Акимова, которые находились в театре. И хотя работы находились, кроме помещения музея /я их и отдала Юнгер/, еще только в мастерской театра, и всем было понятно, кто мог вынести их, но не пойман - не вор.
    Когда-то Николай Павлович говорил мне: "Когда я умру, я буду летать в коляске, запряженной лебедями, и смотреть на тебя. Если ты будешь плохо обо мне говорить, я плюну на тебя сверху". Надеюсь, что этими своими воспоминаниями я не заслужила столь страшной кары.
 

ПИТЕРСКИЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ ДАЛИ,

ЕЩЕ ОДИН ПРОТЕЖЕ АКИМОВА.
 

Гена Гаврилов, второй участник легендарного побега Соханевича в Турцию. В лодке, на полпути, Гена скис - а Олег максималист, не прощает слабости ни себе, ни другим. Так в Америке и не общаются. И в песне Хвоста-Анри о нем ни слова.
А до того - та же Академия, помимо - понравились его работы Н.П.Акимову. И расписал Гаврилов фойе в Театре Комедии - клоуны, помесь Дали и Билибина. И стал он у Акимова главным художником - последняя любовь Н.П. Однако ж, бежал. В Америке - пришелся по вкусу старой русской аристократии, тройки и заказные портреты рисовал. Даже был заказан женой портрет Форда, но Гена запил и президента не нарисовал.
Рисовал зато массу полотен - голые бабы и тигры по сибирскому лесу в снегу бегают, пытался рисовать баб и для "Плейбоя".
А потом пляшущих хасидов изобразил - и тут-то его и хватил кондратий. И живет сейчас, полупарализованный, в Хавер Стро, картин и там /в России/, и тут - куча, но не выставляется.
Задумывал я выставку - "Зимний пейзаж на снегу" - повесить во дворе Некрасовки картины, водочка там /натурально-охлажденная/, самовар - и пусть публика топчется на снегу. И Гены Гаврилова сибирских тигро-баб выставить. Но снегу не было. Зима была тухлая. Впрочем, и картин я его не видел, Некрасов мне рассказывал, у него же и нашлась фотография рисунка Гаврилова, с автопортретом в левом нижнем углу. Воспроизвожу, как иллюстрацию к патрону многих искусств Акимову - за его интерес к молодым и неоффициальным. Фойе уже отснять не удастся... Ну, читатели поглядят /если роспись жива/.

Но опять - замкнутый круг: Некрасовка, Соханевич, Акимов, Аловерт, Тюльпанов, Театр Комедии, Крейденков, Целков, Гаврилов - одна каша...