КККузьминский-2005

[НЕОПУБЛИКОВАННАЯ ГЛАВА НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНУ]

… рассчитывая на благороднаго и благосклоннаго читателя (который, явно, до этой страницы не дочтёт), помещаю пространное отступление (“о себе”) – попросту, куда ни попадя…

Автор романа о себе:

константин к. кузьминский родился в тысяча девятьсот сороковом году в больнице имени урицкого, родильное отделение, город санкт-ленинград. учился в английской школе, на биофаке лгу и в театральном институте. путешествовал по западной украине, кавказу, сибири, прибалтике, крайнему северу, по северной америке и карибам. жил в техасе и в подвалах нью-йорка, далее – в собственном доме на дэлавэре. роман писался в вене, на толстовской ферме, в техасе, относительно закончен на брайтоне, в последнем подвале. переписан и домонтирован в имении нижняя юбочка на бобровом ручье, деревни божедомки куринохуйского уезда делавэрской губернии в северо-американских соединённых штатах.

на иностранные языки, включая русский, не переводим. печатается в оригинале.

1975; (21 сентября 2003)

Все остальные – об авторе романа:

ТРЕТЬЯ КНИГА ЧЕТВЕРТОВАННОЙ ПРОЗЫ

(гиперпространственный коллаж-цитатник, или почти “Всё о ККК”, или “Роман с самим собой”*…)

ЭПИГРАФ-1972 “О ПАМЯТИ” КУЗЬМИНСКОГО

“His clear mind and graceful accents of only a short time ago are now too often blurred by drink...”

(Suzanne Massie, “The Living Mirror”, 1972)

ЭПИГРАФ-2000:

“I’m warning you: Будешь воспринимать Кузминского в серьез, погибнешь.”

– Alexander Bulkin, a.k.a. Sergei the Breadroll

//infoart.vladivostok.com/speaking_in_tongues/lexicon/diasporaframe.htm

(19-летняя русско-англоязычная “журналист, писатель и критик”, прозванная “Аня-паутинка”; ссылка не работает)

(* Покрадено у графини Щаповой де Карли)

“Турбиной, делом рук своих, любовались все. Был здесь и молодой токарь Константин Кузьминский. Стоял, смотрел, как клубится белесоватый пар, слушал жаркое дыхание машины. И вероятно это подсказало ему следующие строки:

“... Согревает нас солнца шаль.

Мы построим такую турбину,

чтоб вращала земной шар!”

   Стихи несовершенны, но они передали чувства читателей и, главное, увидели свет: были опубликованы в газете “Ленинградский металлист”...

(“Ленинградская правда”, февраль? 1961; по памяти)

“За Бродского вступились злобными письмами... в том числе некто К. Кузьминский, по существу тоже тунеядец, лишь недавно устроившийся на подсобные работы в Эрмитаже.”

(“Вечерний Ленинград”, январь 1964; по памяти*)

“Путь Константина Кузьминского начинается ОТ дверей Ленинградского университета...”

(предисловие Л.Палея к подборке лирики К.Кузьминского в газете “Электросила”, тот же текст – по радио, в передаче”Невская волна”, лето 1969)

“А что сказал бы Кузьминский, если бы узнал, что его “Туман” поют на берегу Тихого океана?”

(Газета “Русская жизнь”, Сан-Франциско, ок. 1980, по памяти)

Кузьминский сказал бы: “<...!>”

* нашлась точная вырезка:

   “К сожалению, и после опубликования статьи “Окололитературный трутень” нашлись у Бродского ярые защитники. Некоторые из них решили откликнуться злобными письмами в адрес авторов статьи. С пеной у рта защищают они Бродского, пытаясь опровергнуть факты, доказать его исключительную талантливость, чуть ли не гениальность.

   Кто же эти люди, вступившиеся за тунеядца? Прежде всего, понятно, его близкие знакомые, те, кто курил ему фимиам. Среди них – К.Кузьминский, по существу – тоже тунеядец; лишь недавно он устроился на подсобные работы в Эрмитаже. Кузьминский – один из тех, кто усердно перепечатывает и распространяет упадочнические* пессимистические стихи Бродского.” (Далее там поминаются в “защитниках” – Игорь Ефимов и Лена Кумпан, и неведомый мне /на дату написания этого, ныне – один из моих друзей!/ А.Горфункель. – ККК)

(“Тунеядцам не место в нашем городе” /отклики читателей на статью “Окололитературный трутень”/, “Вечерний Ленинград”, 8 января 1964 г., стр. 3)

* какая-то опечатка, но текста уже нет под рукой. Упаднические?... Упадочные?...

“Повторяют зады футуризма... Константин Кузьминский... Александр Пушнер*...”

(рецензия на антологию “Живое зеркало /5 поэтов Ленинграда/”, “Русская мысль”, лето 1975)

* не я, фрейдистская опечатка “Русской мысли” о классицисте Кушнере!...

– неусечённой цитатой (найдена):

   “... А поэты невских берегов – все пять молодых поэтов – никак не на один образец: у каждого свой голос.

   Александр П у ш н е р (р. в 1936) – поэтический внук акмеистов. Он несколько старомоден, но хорошо старомоден. Его мелодии ясны и плавны, его образы не выпадают из поэтического обихода, но и не впадают никогда в безвкусицу...

   Поэт хорошей, добротной культуры, не скиф, а европеец, он вздыхает, он печалится, видя закат европейской культуры...

   <...>

   Еще моложе Сосноры и Горбовского, и Кушнера – Константин Кузминский (р. в 1940). Иногда он вторит моде пятидесятилетней давности – и пишет стихи без единого знака препинания, иногда повторяет азы модернизма десятых годов, но талант поэта пробивается и через его подражательные стихи, – и тогда его строки звучат крепко и уверенно:

... Всю кровь мою – одним глотком!

... Как колокол, гудит глагол.

Глагол гудит, глагол поет,

и гул могил меня проймет. ...

...На зуб попробовал глагол –

увы! – я голоден и гол.

   Ровесник Кузминского, уже хорошо знакомый и на родине, и на Западе Иосиф Бродский (р. в 1940), представлен в антологии несколькими своими стихотворениями. ...”

(Елена Васильева, “Там, где не умерла поэзия”, “Русская мысль”, Париж, весна-лето 1975?, б/н, б/д)

   “Только что вышел из печати сборник “Русские поэты на Западе. Антология современной поэзии третьей волны эмиграции”. Книга составлена А.Глезером и С.Петрунисом. ...

   В алфавитном порядке в антологии представлены 36 поэтов. ...

   Как всегда забавен Константин Кузьминский своими эротическо-вакхическими строчками с “перчинкой” и “порочинкой”. ...

   И это главное.”

(Валентина Синкевич, “Новая антология поэзии”, НРС, 15 ноября 1986, стр. 5)

   “Антологию Глезера/Петруниса “Русские поэты на Западе” следовало бы переиздать... если бы не половые эскапады Константина Кузьминского...”

(По памяти: И.Шайтанов, “Знамя”, №11, 1989?..., номер с первопубликацией Э.Лимонова в России, “У нас была великая эпоха...” – кастрированной, кстати.)

– точной цитатой:

   “Возвращаясь к антологии, отвечу на естественно (сегодня) возникающий вопрос: а что если в каком-нибудь нашем издательстве переиздать ее, эту антологию, целиком? Для знакомства неплохо бы, но невозможно. Целиком невозможно из-за нескольких вещей, прежде всего по причинам нравственно-лингвистическим. Половые эскапады Константина

Кузьминского (“Студентка по обмену”) у нас не пройдут. ...

   Так что еще один запрет снимается в литературе эмиграции. Пуризм всегда порождает крайности, которые себя обнаружат при первой возможности. В пределах антологии К.Кузьминский соседствует с поэтами, большинство которых по нашей критической терминологии проходили бы как “книжные”, т.е. слишком часто обнаруживающие свою начи-/танность?/...”

(Игорь Шайтанов, об антологии Петруниса/Глезера, “”Русские поэты на Западе”, “Знамя”, 1988? – где окошеренная публикация Э.Лимонова, “У нас была великая эпоха...” /с цензурными изъятиями/; сам нумер утерян, скопирована не вся страница)

... о порнографии ККК – см. также объёмную рецензию Армалинского-Пельцмана-Е.Баевского, издателя “Тайных записок Пушкина”, в разделе 2.

   “Я обнаружил Константина на границе штатов Нью-Йорк и Пенсильвания, в лачуге на берегу Делавера. Его брюхо свисало с кровати, как бурый овощ. Борода разметалась облаком. По хижине бродила понурая русская борзая, от которой нестерпимо воняло скунсом.”

(Г.Рыскин, “Искусство вопреки, или интервью с Кузьминским”, “Филадельфия”, 7-13 февраля 1998)

   “Ни одно культурное событие в Нью-Йорке не проходит мимо Кузьминского, будь то презентация книги молодого поэта или выставка русского художественного авангарда. Язык его едок, зол, даже скандален. Внешность по-разбойничьи живописна: воинствующий расстрига, держащий наготове кукиш всем религиям и атеизмам одновременно. Возраст заблудился в лабиринтах карабасовской бороды.”

(Олег Лошкарев, “Русская миссия Константина Кузьминского”, “Стиль и дом” /журнал высокой моды/, Киев, апрель-май 98)

    “... с Кузьминским я познакомилась в Ленинграде [в 1974-75]. У него. На одной из таких выставок, где... стукачей было больше, чем обычных посетителей, уверяю вас. И Кузьминский в черных кожаных штанах и черной раскрытой рубашке возлежал на диване. Он оказал мне такое исключительное уважение, что даже встал и поздоровался. А мне это было так странно, что я вошла, а хозяин лежит. И тут я с ним тоже столкнулась...”

(Нина Аловерт, “Странное поколение Нины Аловерт”, “Русский базар”, №30(222), 20-26 июля, б/г /1999? 2000?/, стр. 24; перепечатано в “Филадельфии”, 28 июля 2000, стр. 30)

   “Форма, которую избирает к.к., что-то вроде гибрида кляузы и поношения, склееных сапожным клеем и подлакированных ядом кустарного производства. А сам тон – разухабистый, вульгарный, завистливо злой – не оставляет никаких сомнений в истинных намерениях автора.”

(Пётр Ефимов, Кандидат Исторических Наук, “Беда коль пироги печет сапожник...” /литературная полемика/, “Филадельфия”, 21 июля 2000, стр. 23)

   “Более невероятного составителя, более иконоборческого публициста, более нетерпимого комментатора, чем Г-н Кузьминский, всем известный своими капризами, трудно было бы и представить. Но самое любопытное, что именно Г-н Кузьминский оказался единственной кандидатурой для этого непомерного труда. Подобно тому, как поэт Бенедикт Лифшиц, вращавшийся в центре русского авангарда, стал автором достоверных мемуаров о русском футуризме, Константин К. Кузьминский, верный рыцарь диссидентской музы и центральная фигура ленинградского полусвета, должен был воссоздать словесный образ второй советской литературы.”

(Джон Е.Боулт, “Час итогов”, предисловие к тому 1 “Антологии новейшей русской поэзии у Голубой лагуны”, перевод И.Левина, ОРП, Ньютонвилл, 1980)

   “Кузьминский – enfante terrible русской поэзии – своим стилем и имиджем может шокировать кого угодно. Он давно разругался с доброй половиной художественно-литературной эмиграции, а о советском литистеблишменте иначе как нецензурно он, кажется, вообще никогда не выражался. Но одно дело имидж и личные вкусы (об этом мы еще поговорим), и совсем другое – результаты многолетней издательской работы. А они, как говорится, налицо. Девять обильно иллюстрированных толстенных томов (по 800-900 страниц) альбомного формата. Фотографии, документы, живопись, графика, авторские автографы (много факсимильной печати), воспоминания, комментарии – огромное количество информации. И, конечно, стихи, море стихов. Кузьминский в этом море – как рыба в воде. И прислушаться к его мнению, пусть и выраженному в сколь угодно экзотической форме, уверяю вас, стоит.”

(Владислав Кулаков, “Поэзия как факт”, “А ПРОФЕССОРОВ, ПОЛАГАЮ, НАДО ВЕШАТЬ”, “Антология у Голубой Лагуны” Константина Кузьминского”, М., издание “НЛО”, 1999, стр. 204-216; первоначально опубликовано в “НЛО”, №?, 1995?)

* С афтографом:

“Константину Константиновичу Кузьминскому, легендарному ККК, который так много сделал для русской поэзии, с благодарностью из неблагодарного отечества, В.Кулаков, 30.01.99, Москва.”

   “Бродский – один из самых любимых поэтов Кузьминского, но чем больше славословий раздавалось в его адрес, чем явственней пахло Нобелевской премией, тем хуже “Лагуна” отзывалась о будущем лауреате. Разумеется, не как о поэте, а именно как о представителе истеблишмента, занимающем по отношению к раздуваемой вокруг него дезинформации пассивную позицию. Дело дошло до того, что в издании 1986 года ленинградский том вышел “без двух Б”: Бродский и Бобышев просто запретили использовать свои тексты. “Только не Кузьминскому!” – воскликнул Бродский, когда решался вопрос о том, кому из бедствующих литераторов-эмигрантов направить один из его гонораров за публичное выступление. Для Бродского и Бобышева Кузьминский и “Лагуна” недостаточно респектабельны. И главное, чего не могут простить “ахматовские сироты” издателю антологии – это, конечно, недостаточный пиетет по отношению к Ахматовой. Что, как видно даже из приведенных выше цитат, действительно имеет место и что опять же совершенно для Кузьминского естественно. Он не выносит разговоров с придыханием – хоть о Бродском, хоть об Ахматовой. Поэзия для него живое дело, в котором все равны перед словом, вне зависимости от навешанных на автора регалий или ярлыков.”

1994

(Владислав Кулаков, ибид.)

* (уже не) свежей цитатой: “Сейчас живет на Брайтон-Бич, возлежа на диване, читая стихи и находя спонсоров для самых фантастических издательских проектов.”

(В.Кривулин, вводка к разделу “Круг Константина Кузьминского”, “Самиздат века”, составители И.Ахметьев, Влад.Кулаков, “Полифакт”, Минск-Москва, 1998, стр. 548)

– надо бы у витюши спросить, он лучше знает, раз печатает... опять же, ему виднее: я и слово-то это, спонОсоры – узнал лишь в 90-х, от них, совков...

– Кривулина “уже не спросишь”...

   “... дискуссия о реализме и постмодернизме. В ней приняло и принимает участие окаянное число людей: Солженицын, Шохина, Немзер, Архангельский, Костырко, Дарк, Липовецкий, Лейдерман, Роднянская, Басинский, Степанян, Кузьминский, Иванова (Н.), Чупринин, Рассадин, Бак...

   А он <Кузьминский?> тут же смотался в Америку, а там Диснейленд, наркотики, негритянки... Пропал парень.”

(Вяч.Курицын, “До и во время “Букера”, ЛГ, №51-52 (5480), 29 декабря 1993, стр. 4)

… правда, это не тот “кузьминский”, а его более тусовочный московский однофамилец (вдобавок, лысый)…

   “Недавно издательство Random House выпустило двумя тиражами на английском и испанском языках – последний сборник эссе Хорхе Луиса Борхеса “Подобия”. Готовится к печати русский перевод в издательстве Ardis (Ann Arbor). Рецензент сборника “Подобия” в литературном приложении к “New York Times” (от 04.08.84) профессор Моррис Фридберг глухо упоминает о переписке по этому поводу между Борхесом с одной стороны и К.Кузьминским и Э.Проффер (женой покойного Карла Проффера) с другой.”

(В.Костаниади*, “Аркадий Бартов глазами Хорхе Борхеса”, “Родник”, №?, 1988, стр. 72)

(* он же, как выяснилось – пакистный ниспровергатель “постмодернизма” оным же, ученик д.я.дара и мой добрый знакомец – в.лапенков…)

  “Левушка писал часто, присылал фотографии – дом, кадиллак... Но писал так: “Культура здесь, Аркаша, не питерская, а африканская. На вечерах – 20-30 человек, пьют соду, едят печеньица с вазочек. Позевывают, а то спят... Здешний златоуст, наш земляк, поэт Костя Кузьминский говорит: “Мы обрели свободу, но потеряли читателя, слушателя, а ведь не хлебом единым и черной икрой жив человек...” Кстати, посылаю тебе баночку иранской икры, говорят, у вас на верхах только такую едят. Дойдет ли?”

   Баночка деликатесная не пришла, затерялась в пути. Едоков много.”

(Моисей Агинский, “Таксидо из Нью-Йорка”, “Вестник”, №022, декабрь 1991, стр. 42)

   “Тут вся соль в разоблачении...” 

   “... придется ограничиться несколькими примерами.

      “Бродский. Я хочу, чтобы вызвали свидетелями поэтессу Грудинину, ученого Эткиинда, Кузьминского, Бобышева, Адмони, Вигдорову и Меттер.”

      Понятно, что бедный Лернер пользовался доступными ему сведениями и представлениями, равно как и собственной лексикой. Разумеется, Бродский не назвал бы Наталью Иосифовну Грудинину “поэтессой”, а только по имени и отчеству, он никогда бы не ляпнул – “ученый Эткиинд”, ибо, во-первых, хорошо знал эту фамилию, а, во-вторых, на худой конец сказал бы “профессор Эткинд”. Дальше – больше: зачем Бродскому понадобился бы в качестве свидетеля Константин Кузьминский, достаточно далекий от него человек, – загадка; а уж Бобышева, с которым у Бродского были в то время крайне тяжелые личные отношения, он бы не назвал ни при какой погоде. ...”

   “А к Бродскому все это не имеет ни малейшего отношения. И писал я все это с единственной целью – развлечь почтенную публику. Надеюсь, что мне это удалось.”

(Яков Гордин, “Черная магия и ее разоблачения”, “Петрополь” №7, Скт. Петербург 1997, с интернета, сайт “Аптечка”)

   “Последняя глава книги, о Ленинграде 40-70-х годов ХХ века, не оставляет сомнения в необходимости продолжения труда.

   Именно в комментарии к этой главе мы встречаем целые массивы сносок такого типа: “Андрей Битов в разговоре с автором”, “Иосиф Бродский в разговоре с автором”, “Константин Кузьминский в разговоре с автором”...

   Разговорное свидетельство имеет свои особенности.”

(Яков Гордин, “Петербург – судьба и миф”, рецензия на: Соломон Волков. История культуры Санкт-Петербурга с основания до наших дней. М., Изд-во “Независимая газета”, 2001; “Филадельфия”, 25 мая 2001, стр. 27)

– имеет: его легко, проще пареной репы – фальсифицировать (не говоря – цензурировать и вредактировать).

... необходимо-вынужденный комментарий:

Не припомню что-то (сенильность, потеря памяти, следствие запоев?) никаких “разговоров с Волковым”, вычетом телефонных – нешто писал на маг? Звонил он мне на Корбин, в начале 90-х, раз 5-10, спрашивая комментарии к материалам, опубликованным в моей Антологии – из чего я сделал вывод, что он её – прочёл, и весьма внимательно (один из очень немногих).

Что, по поводу чего, и как он зацитировал меня – имею только малую парашку в английском издании книги, которую даже лень переводить-цитировать. Нулевой материал (или со знаком “минуса”).

Мне этот культуролог запомнился тем, что всегда пытался пройти на халяву, за бесплатно, на те немногие вечера, когда я собирал по трёшке, по пятёрке – не себе, а поэтам нищим, – ссылаясь на то, что он – “культуролог”... “Соломон, говорю, у вас квартира в Манхэттене, нешто у вас нет пятёрки за вход?” (Самого меня – мотало по нежилым подвалам в Нью-Йорке, все почти 15 лет, вычетом последних трёх – в однобедренной квартирке, с тремя борзыми и вечно ночующими бездомными поэтами, художниками, рокерами, барменами и алкоголиками, не считая приходящих гостей. Но я не культуролог, а хрен его знает, кто. Анархист-антологист-алкоголик – и на 2001 год во всех качествах – бывший...)

Жена его, Марианна Волкова, вечно вертелась с камерой, отчего и попал я в “100 ликов” эмигрантских знаменитостей, её фотоальбом 1999 (мой “лэндлорд”, замечательный художник Некрасов, будучи отснят – не удостоился). См.: Марианна Волкова: “Мир русско-американской культуры: сто фотопортретов”. Издание Американского универститета в Москве, Москва-Вашингтон, 1999.

гордина же – и вообще, с января 1959 – мельком знавал, а в 64-м, с тайгиным, и “соиздавал”), но в целом – и в глаза не видел (увидев же – дам в глаз. – 2003)

КУЗЬМИНСКИЙ – АГЕНТ ЦРУ

   “Из США в адрес Вознесенской приходили утешительные известия. Беспробудный пьяница и заматерелый циник Кузьминский сообщал: ...”

   “... Кузминский за несколько лет проживания в Америке не нашел постоянной работы, что ни музей, ни частные лица не купили ни одного из его художественных творений. Публикуя взятые у него интервью, американские газеты старательно обходили такой деликатный вопрос, как материальное положение Кузминского.”

   “Восторг Кузминского можно понять. Сидевший, по его собственному выражению, без единого цента в кармане, он наконец подзаработал ккак исполнитель роли в фильме.”

   “Дневник жизни” Вознесенской пришелся по душе тем, кто специализируется на идеологических диверсиях против СССР, а в психологической войне, неофициально объявленной социалистическому строю, руководствуется такой, например, инструкцией ЦРУ: ...

Телефильм был поставлен по всем канонам режиссуры антисоветских акций.”

* Цитируемые в этой статье письма и документы изъяты при арестах Вознесенской и Лазаревой. (Прим. Е.Вистунова*)

(Евгений Вистунов, “Приглашение в западню”, Лениздат, 1984; Ант., том 5Б, стр. 453-8)

* по сю сидящего в редколлегии журнала “Нева”, за одним столом с либералом Соломоном-Сашей Лурье. И тот его не приветствует, входя – ударом по морде: нет, жмёт ручку коллеге… (Прим. К.К.Кузьминского)

(единственные обнаруженные “печатные свидетельства”)

   “ – А каковы были ваши эмоции в момент выхода первой вашей книжки стихов? Ведь она вышла по-русски в Америке. Тогда, в 1965 году, такого рода зарубежные публикации были все еще явлением экстраординарным. ...

   – Да, этот сборник – он назывался “Стихотворения и поэмы” – вышел в Америке под эгидой Inter-Language Literary Associates. Я тогда находился в ссылке. Помню, когда я осовободился, мне ее показали: такая серая книжка с массой стихотворений. Посмотрел я на нее – ну, полная дичь. У меня, вы знаете, было такое ощущение, что это стихи, взятые во время обыска и напечатанные.

   – То есть вы к ее составлению отношения не имели?

   – Абсолютно никакого.

   – А вторая ваша поэтическая книга, “Остановка в пустыне”? Она ведь тоже вышла в Америке в русскоязычном издательстве имени Чехова. Ее-то вы сами составляли?

   – Вы знаете – не очень, не очень. Я помню, что мне эту книжку составили, и я оттуда чего-то выкинул.”

(Под рубрикой “Ко второй годовщине смерти И.Бродского”, С.Волков, “Бродский начинался так” /отрывок из книги/, “Филадельфия”, 30 января 1998, стр. 11)

   “Однажды [Иосиф] мефистофельски похвастался, как пришел к Эткинду и сказал:

     – Ефим Григорьевич, мне очень нужна моя книга [речь шла о первой, вышедшей в Америке. – А.С.], я знаю, у вас есть.

     Эткинд достал книжку:

     – Пожалуйста, пожалуйста.

     – Понимаете, Ефим Григорьевич, мне за нее такие хорошие джинсы дают...”

(А.Сергеев, “Омнибус”, 1996, стр. 438)

– и всё о первой книге, анекдотцем – по довлатову...

... так кто, всё-таки, из нас – цэрэушник и фарцовщик?...

   “В сентябре 1976 года мы с Олегом были арестованы; арестовали также и наших друзей, Наташу Лесниченко и Юлию Вознесенскую.

   “Но как же об этом узнали власти”, – спросила я. Мы уже вышли из автобуса и двигались по широкой, запруженной тяжелым грузовым транспортом улице, где-то к югу от центра города. Было уже почти темно, и небо становилось свинцово-желтым.

   “Один – из ваших, другой – наш, – ответил Юл, пожав плечами. – Получилось так, что бывший ленинградский поэт Константин Кузьминский, который эмигрировал в США, послал письмо к Вознесенской, в котором писал, что возмущен тем, что она не едет к нему в Америку, что она вместе с ее тесным дружеским окружением занимается нелегальной деятельностью, что мы все попадем в тюрьму и ему нет дела до того, кто прочтет его письмо. Конечно, письмо было прочитано цензором на почте и послано в КГБ. Я видел его копию позже в материалах нашего обвинения. Таким образом Кузьминский по злобе и недомыслию донес на нас, а один из нашей группы здесь, в Ленинграде, подтвердил это.”

(Юл Рыбаков, депутат Госдумы, в книге: Барбара Хазард, “Рядом с Невским проспектом” /Моя жизнь среди неофициальных художников Ленинграда/, “Деан”, СПб, 2000, стр. 57)

… а – по ебалу?… мало его в лагере раком к параше ставили…

   “К.К.К. очень яркая, неординарная личность. В Ленинграде он объединял вокруг себя художников, поэтов, писателей и просто людей, которым тирания была в тягость. Он неоднократно устраивал у себя квартирные выставки друзей-художников. <...>

   По телефону я устроила Косте (жена оставалась в Париже) поездку в Гренобль к моему брату и Ксюше. Там он познакомился с моей давней подругой Николь Постниковой, тоже поэтом, и с моим давним приятелем Марком Пэсеном. Марк был художником, поэтом, офортистом и издателем.

   Ксюша перевела Костину поэму, Марк собирался ее издать, Юра Петроченков рисовал к ней иллюстрации, Николь должна была с Ксюшиного подстрочника оформить поэму в настоящее поэтическое произведение. Она до сих пор этого не сделала.

   В Гренобле всех удивляло поведение Кости в гостях – приходя в дом, он ложился, пил и говорил, ублажая всех поэзией, оригинальностью мысли и увлекательными рассказами. <...>

   Еще Вердье жалели, что после первых дней жизни Кузминского в Париже все, что было в их погребе, было выпито, и Кузминский остался без спиртного.

   Я же его никогда не видела.”

(Галина Махрова, “Запретные краски эпохи” /наброски к портретам друзей-художников, 1960-1980/, изд-во Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 1998, стр. 212-3)

   “Из городских знаменитостей пистолеты при себе носят основатель и владелец консервативного журнала “Нейшнл ревю” Уильям Бакли, псевдо-мультимиллионер Дональд Трамп, издатель “Нью-Йорк таймс” Артур Сульцбергер, комедийная актриса Джоан Риверс и беспрерывно оскорбляющий аудиторию радио-комментатор Говард Стерн.

   Брайтонский подвал летописца современной поэзии Константина Кузьминского изобилует оружием и гигантскими борзыми, специально науськанными на людей с дурным литературным вкусом.

   Корреспондент “Нового русского слова” Владимир Козловский при себе оружия не держит, но являться к нему домой без приглашения и с нечистой совестью я бы не посоветовал даже оставшимся в живых членам семейства Гамбино.

   Владелец ресторана “Русский самовар” Роман Каплан из пацифизма огнестрельного оружия не признает, а в целях самозащиты хранит за стойкой бара антикварную железную кочергу, вывезенную из Архангельской области в годы застоя.”

(Александр Грант, “Вооруженные Штаты Америки”, НРС, 27-28 апреля 1991, стр. 8)

… где-то грант ещё упоминал, что моему арсеналу – позавидует нью-йоркская мафия; ищите сами, в НРС (днями проданной американцам – в честь 100-летия? – finis старейшей русской газете. – 21 сентября 2003)

   “ККК – Костя Кузминский – уникальная фигура в области русской поэзии. Его многотомное издание свободной русской поэзии “Голубая лагуна” стало на полки всех университетов Запада. ККК живет в Нью-Йорке, в “Подвале”; лежит на большой и широкой постели день-деньской в компании двух борзых, с крестом на грудях промеж пол вечного халата; помнит все стихи, написанные по-русски за последние сто лет от Ленинграда до Барнаула; постоянно издает “Самиздатом” свои и чужие стихи; много пьет и охотно интервьюируется. Предлагаемая читателю “Сефардская невеста” была написана в 1982 году и издана самим ККК в количестве десять экземпляров.”

(Изя Шамир, предисловие к подборке ККК, “Форум”, 7-8, июль-август, б/г, 1980-е, Тель-Авив, стр. 20)

   “А услышал я много нового. Вот, у Константина Кузьминского, например:

   Зачем твой розовый сосок

   Ударил мне с плеча в висок!

   Да, ничего не скажешь, далеконько ушагала голубушка поэзия от старомодных сентиментальных строк про какое-то там “чудное мгновенье”...

   А о розовом соске строки запоминающиеся. У Кузьминского много таких. Я бы охотно и еще процитировал по памяти, но боюсь, среди читателей окажутся дамы.”

(Вл.Морозов, “Футуристы вчерашнего дня /первые впечатления неофита/”, НРС, 11 января 1987, стр. 5)

   “... “Гроздьями гнева” озаглавлен постмодернистский памфлет Константина Кузьминского, предмет коего – “Строфы века” Евтушенко. Цитировать очень хочется, но не очень можется: Израиль далеко, а здесь могут и Уголовным кодексом по ушам отхлестать – а то, чего доброго, и самой антологией.”

(Н.Смирнов, “Литература Израиля как зеркало Уильяма Берроуза” /журнал “Зеркало” №1-2, 1996/, “Сегодня”, 22 октября 1996, стр. б/н)

   “Без всяких ля-ля понравился мне отдел рецензий: блистательный, в духе Г.Ю.Цезаря, блицкриг ленинградца К.Кузьминского из Нью-Йорка против антологии Евг.Евтушенко “Строфы века” (антология действительно слабая и, что хуже, подловатая; Кузьминский со знанием дела все это вскрывает, а добивает Е.А., уличив его в сокрытии от читателей Эдуарда Асадова, “самого популярного лирика в советском союзе, вышибавшего слезу (навзрыд!) почище евтушенки...”

(Андре Жид-младший, “Угол отражения” /рецензия на первый сдвоенный номер журнала “Зеркало”, 1996/, “Наша страна”, приложение “Пятница”, 23 октября 1996, стр. 16)

   “Дощатый армейский сортир советского артиллерийского полка, на загаженном полу которого светлели лужи замерзшей мочи и обрывки “Правды”, вымазанные в дерьме, украшал на прошлой неделе одну из нью-йоркских галерей на Бродвее, в районе Сохо.

   В зале была ужасная жара: гости снимали пиджаки и отдувались. Возле сортира сидел бородатый средних лет мужчина и жестоко страдал: на нем был тулуп, валенки и шапка-ушанка. Известный в русской Америке поэт Константин Кузьминский парился в этих доспехах, поскольку составлял часть экспозиции, и был одним из ее организаторов. Гости умиленно оглядывали его и мечтательно вспоминали Родину. <...>

   Снабжена инсталляция была многозначительной вывеской: “О пользе прессы в России и о полной бесполезности ее в Америке”.

(Дмитрий Радышевский, “Кому не нравится “Нью-Йорк Таймс”, “Московские новости”, №51, 19 декабря 2001)

“Мысли о :ЛЕНИН:е

2 октября 1999 г.

Serzh. ty vidal antologiyu Kuz`minskogo sam? nynche eto bibliogr. redkost`, a lubopytno bylo b...

4 октября 1999 г. 19:01:09

A.
musculus.aecom.yu.edu

Антон, да, я видал антологию. Xорошо бы на сеть завесить. Видал я ее у самого Кости на хавыре старой на Брайтане. Теперь он с`ехал в пенсильванск. Но я планирую туда визит. Может у него куплю книгу.

4 октября 1999 г. 20:41:19

сержик

Скучная публика эти осмоловский, да и дон жуан как-то вяловато.

И факруша, ну какого хрена? Ругает, так и надо.

Факру нельзя хвалить. Если его хвалить – оно подохнет.

Трафик есть? – И Слава Богу.

А жанр у факры Вербиц. охарактеризовал исключ. точно – СОРТИР.. Слово хвранцюзьскэ. Означает шо-то типа сортировки гамна и мочи.

Извес. Костя Кузминский, кажется, ну поэт там, который издал гигантскую многотомную антологию поэзии типа, шо ее совок не печатал, тот шо на верниджазы ходит в папахе и бурке, так он запиздролил раз такую инсталяцию, частию которой был сам.

Сортир с гамном, на<д>пысамы, дырками в полу. А он радом, за загородкой прямо в зале сидел. Наливал бухалово, ковбасу ножиком писал.

Жрал водяру и ковбаней заедал. Вот так. Блестящая штука и давно было.

Не козлитесь, надоели, бездари, письма писать по 101 страниц про хуйню.

Маша права. Пипл, педж даун этих осмоловских и ответы им.

Ну их в пизду

[4 октября 1999 г. 04:23:26]

сержик
nas-5-173.nyc.navinet.net”

(//imperium.lenin.ru/gb/ 1999.Oct.5.00:02:54.html)

“Уважаемый господин редактор,

прошу обнародовать

следующее мое сообщение.

   В томе 2А своей антологии ККК (1940-1974), ссылаясь на меня, рассказывает нелепые легенды о Н.Л.Степанове и Н.И.Харджиеве.

   Ничего подобного я НИКОГДА и НИКОМУ не говорил, – во-первых, потому, что уже многие годы с безграничным уважением отношусь к Н.И.Харджиеву и его трудам; а во-вторых, потому, что всё рассказанное так называемым “ККК” не соответствует действительности.

   Владимир Эрль”

(машинопись, без факсимильной подписи, без даты; из архива “ККК”, умершего 27 лет назад, до выезда за границу; единственная корректура – подчёркнутые в машинописи слова выделены капитальными летерами, за невозможностью сохранить в компуторно форматированном виде)

(афтограф биологини Маечки Фридрих, оставленный по моей просьбе, 42 года спустя, на стр. 254 тома 5А “Голубой лагуны”, где помянута и она)

   “История эта настолько неожиданна, что, прочитав о ней в первом (из девяти) томов антологии новейшей  русской поэзии “У Голубой Лагуны”, издаваемой в США Константином Кузьминским, я не до конца поверил в нее: слишком много в этой книге слухов, легенд, анекдотов. Но весной прошлого года ...”

(М.Трофименков, “Хэппенинг на филфаке”, “Смена”, 29.03.90)

– выслушав Уфлянда на конференции – поверил. (Где Вова слово в слово пересказал рассказ Лёши Лившица-Лосева, из тома 1, событие, свидетелем которого я не мог быть, по причине младости – 12 лет мне было тогда, и на филфак я ещё не ходил).

   “Не знаю, как другие люди, а я люблю полистать на досуге поэтическую антологию бессмертного Константина Кузьминского “У голубой лагуны” (в ней, кстати, гораздо меньше чисто гомосексуального материала*, чем может показаться из названия; вряд ли даже половина). Вот и сейчас: перечитываю заново первый том и набредаю на когда-то поразившее меня пророчество Владимира Уфлянда:

“Меняется ли Америка?”

Меняется страна Америка.

Придут в ней скоро Негры к власти.

Свободу, что стоит у берега,

Под негритянку перекрасят.

Начнут посмеиваться Бедные

Над всякими Миллионерами.

А некоторые

будут

Белые

пытаться притвориться Неграми.

И уважаться будут Негры.

И Самый Черный будет славиться.

И каждый Белый

будет первым

при встрече с Негром

Негру кланяться.

   Любопытно, что г-н Уфлянд написал эти вопиющие строки еще в 1958 году, когда такой исход представлялся фантастичнее, чем сейчас.”

(Вл.Козловский, “Из блокнота журналиста”, “Панорама”, б/д, 1980-е, стр. 15)

* гомосексуальный материал для словаря козловского я поставлял особо (см. сноски в таковом), равно и неуказанные авторством (только в афтографе) тексты “глумливого жанра” для его “неподцензурной частушки” 80-х...

   “Но ведь есть же, с дpугой стоpоны, Владимиp Уфлянд. На фоне неутомимо изобpетательных self-made men и women, настойчиво убеждающих нас в том, что они – как pаз те самые “культовые личности”, Уфлянд – феномен.

   Потому что никогда не занимался тем, что мы тепеpь называем самоpаскpуткой. И все же стал легендаpным. И все легенды пpо него pаспpостpаняли такие выдающиеся люди, как Иосиф Бpодский, Сеpгей Довлатов, Константин Кузьминский, Лев Лосев... Вот несколько хаpактеpных цитат на этот счет.

      “Уфлянда я очень люблю. И сколько бы о нем не pассказывал Лифшиц, мне все кажется мало. Потому что Уфлянд человек уникальный... Уфлянд, по-моему, единственный человек, о котоpом Бpодский отзывается положительно”, – писал К.Кузьминский, поэт и неистовый кpитик, оpганизатоp уникальной “Антологии новейшей pусской поэзии у Голубой Лагуны”.

(//www.russ.ru Александр Зайцев. “Уфлянд пишет прозой”)

“… "Филологическая школа". Это название впервые появилось в многотомнике Константина Кузьминского "У Голубых лагун" в начале 80-х в издании первого тома, вышедшего в США. "Голубые лагуны" – это самая феноменальная антология всей андеграундной литературы советского периода. Единственно, что на нее нельзя ссылаться как на авторитет, потому что там три четверти Костя Кузьминский писал по своим воспоминаниям. Даже стихи, как помнил – так и печатал...”

(Владимир Уфлянд: “Перья не пройдут”

//www.smena.ru/arc1/23302.html)

… ну и память у меня, блин! – 100-150 поэтов, около 5 000 стр. стихов – и всё “по памяти”…

(пропитой – в зачинном эпиграфе с.масси – лет тому 35 назад…)

... цитата, где Петя Вайль (один из тандема Пенисов-и-Гениталисов) сообщает, что “Кузьминский навалил кучу на банкетный стол в Вашингтоне”, усиленно разыскивается (где-то завалена); в крайнем случае попрошу помочь их поклонницу Ирину Прохорову из “НЛО” и иных несчётных читателей-почитателей...

   Заменим, без ущерба, цитацией из Топорова:

   “В Питере Кузьминский держал то ли приют, то ли притон, который почтительно именовали салоном. В Америке, став профессором, голый бегал перед студенческой аудиторией.*”

(Виктор Топоров, “Константин Кузьминский”, серия “Поздние петербуржцы”, “Смена” /книга в газете/, 1992; то же, без изменений, в одноименной антологии, см.)

* – не припомню, но культурологу топорову – виднее…

   “Константин Кузьминский. р. 1940.

   Останется в истории русской литературы как издатель девятитомной “Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны” (1980-1986), содержащей огромную панораму ленинградского и провинциального андерграунда 50х-70х годов. Издание не окончено, в частности, не издан том, посвященный Москве; к тому же один из томов – полутом 3Б – уничтожен, существуют считанные его экземпляры. В антологию включены в их “самиздатском” виде произведения нескольких сот авторов, часто имеющие немалую художественную ценность.” [Дальше – гнилые реверансы обо мне, как о поэте, “литературоведе и эссеисте”. Опускаю за противностью. – ККК]

(Е.А.Евтушенко, “Строфы века”, Минск-Москва, “Полифакт”, 1995, стр. 863-4)

   Слово “лагуна”, кстати, пишется с маленькой буквы – к составителю? или корректору?...

   О “парашах” и “ценности”. Да уж, наверно, некоторая: из сотни с немногим поэтов (а не “нескольких сотен”!) в 9-ти томах – Е.А.Евтушенко “попользовал” целиком 14 авторов (сославшись лишь в 4-х случаях, а остальные – так, без спросу или благодарностей, не говоря за “копирайты” и гонорар! – то есть, попросту – сфиздил); то есть, %%10, от общего числа;

“параша” же с “уничтоженным и считанным томом” (повторенная дважды: ещё и в предисловии к дрыгоногу и вертячке винничанину Драгомощенко) основана на том, что в большей части тиража – вырезаны ровно 4 страницы. Одесский (ныне шемякинский) фотограф А.Львов, подарив мне (для тома? для дома?) своё фото с аппаратом, но без штанов (и наобещав и не сделав ничего по Одессе), подал на меня в суд на 7 миллионов 200 тысяч долларов за публикацию (с указаниями всех копирайтов!) его автопортрета без письменного разрешения. Я сначала покачнулся, от суммы, но посмотрел под лупой: обрезанный, 10% усушки и утруски, а то было бы, наверняка – 8. Миллионов. Теперь он, кажется, хочет уже 13 (миллионов же) – нешто писька подросла?...

   Пришлось издателю вырезать в недопроданном тираже (а и всего-то тираж – 500 экз., так что все об антологии слышали и никто её не видел!) криминальную фотографию и мой комментарий к ней, но я их вкладываю, даря. А потом издам отдельным изданием. “Хуй ценой в 7 миллионов 200 тысяч долларов” – вздорожали мудя одесские, однако! (И отрезанный Лореной американский член – шёл, вроде, гораздо дешевше! И “Penis Наполеона был куплен американским урологом в 1977 году за 3800 долларов.”, “Курьер”, 16 мая 1995, стр.107”…)

   На лик, то бишь жирную и гнусную харю героя процесса (но уже в штанах и при волчьей роскошной шубе – явно с Брайтона!) можете полюбоваться в нумере 2-м за декабрь сего года некогда моего – по нулевому, затравочному номеру – “Королевского журнала” (стр. 44), где у него сейчас на равной берёт интервью великий художник (и ещё более великий коммерсушник) Шемякин...

   Там же, кстати, в интервью и рассказ о том, как трижды герой (антологии, процесса и журнала) дважды “редактировал” Высоцкого. Шемякинский альбом брата-барда, с озверелыми правками художника (по 40 ляпов на страницу!) у меня есть в оригинале, осталось найти завалявшийся куда-то двухтомник Береста, под редакцией А.Львова (где полдюжины песен вообще не Высоцкого!), и посвятить этому отдельную статью...”

(Отрывок из неопубликованной в НРС статьи-эссея, 1997)

– плевать, что они там обо мне “говорят” (см. выше цитаты из Вл.Кулакова, и – устами Витюши Кривулина, мир праху его...) Но:

   “... сунулся, зачем-то, в “самиздат века” (посмотреть, кто меня снимал) – из 30 фотографий в ч/б “блоке 10” – 20 внаглую спизжены из моей антологии, и, естественно, не указаны (откуда)

ну как тут не навешать пиздюлей (хотя бы – устно) ваньке ахметьеву и владу кулакову, “составителям”-халявщикам...”

(из эссея “Михнов-3”, писомого, 1 декабря 2001)

   “... многим казалось важным что-то противопоставить выходившей в Америке антологии К.Кузьминского, неудовлетворительной текстологически и составленной без должного критического отбора. ...

   Вместо группового сборника, каковыми были и “Живое зеркало”* (1973, 14 авторов), <ред. К.Кузьминский> и “Лепта” (1975, 23** автора), <член редк. К.Кузьминский> – мы имеем на этот раз действительно антологию, ... дающую приемлемую пробу грунта*** ленинградской вто– <копия обрывается>...”

(Ю.Колкер, рецензия на собственную антологию “Острова”, журнал “Стрелец”, США, Джерси-сити, стр. и год утеряны)

* “Зеркал” этих, впрочем, было 3(4): вышедшее в Америке Сюзаннино (5 поэтов), и 2 по 14 (молодых и стариков), в машинописи-самиздате, 1973-74, и незаконченное “ЮГ”, поэтов провинции (14 авторов).

** в альманахе “Лепта” было 32 автора (но Колкеров там не водилось).

*** как гидролог (по одной из профессий), сообщаю, что грунт был – чистейший фекалий (а по-русски – “говно”), характерный для всех канализационных рек и каналов Питера.

   “ – Я в этот раз специально задержался в Нью-Йорке на месяц – посмотреть изнутри и попытаться понять. И к концу этого месяца мне уже хотелось домой страшно. Хотя там я виделся с потрясающими людьми. Был в гостях у Эрнста Неизвестного, у Соломона Волкова, у Александра Гениса, видел живого Бахчаняна знаменитого. Был у Кости Кузьминского, где он живёт отшельником...

   Получалось, что Шевчук и в Америке всё равно как бы продолжал оставаться в России. Нью-Йорк в его описании был похож на такую большую русскую деревню. Провинцию, куда чудаковатые гении имеют обыкновение удаляться от столичной суеты.

   – Кстати, – вдруг засиял он от внезапного счастливого воспоминания, и у него даже вдруг голос сел: – Кузьминский мне подарил свою антологию русской поэзии. Это ж гигантский труд какой – от сорокового года до семьдесят седьмого*. Я просто вот так вот руками развёл, – и, откинувшись на спинку кресла, он показал, смеясь, как именно разводил тогда руками. – Выпущено же всего пятьдесят** экземпляров! Ну, у него дальше деньги кончились***. Мы вот думали, что шестидесятые – это Евтушенко да Вознесенский, да? Ну Бродский там, ну Кушнер... А на самом деле сто-олько было гениальных чуваков, – протянул он восхищённо-удивлённо. – Которые сгинули, умерли, пропали... А там всё это сохранено, это такой пласт... Как раз то звено, которого нам не достаёт в понимании искусства...”

(C интернета, сайт ДДТ, “Пограничник”, “dk@computerra.ru” – Лада Славникова (собственно автор). – 2001)

* (1930-е – алик ривин, и по 1986 – “трансфуриты” сергей сигей и ры никонова, если уточнять; но вообще – 1950-1980, основное, приблизительно четверть века, какая-нибудь сотня авторов);

** “слышал звон”... тираж антологии был 600 (1-й ом) и 500 (остальные 8 томов), но, как я ему говорил – 400 погребены на славиках америки и европы, полсотни – раскупили авторы, у которых по стишку (показать тёще?), и лишь 50 – может быть, действительно, попали в руки – читателей...

*** денег, впрочем, отродясь и изначально не было: делалась сначала на зарплату жены-уборщицы (в техасе), а потом чертёжницы (в нью-йорке), чего даже кочегару шевчуку – в голову прийти не может…

II.

“Самый знаменитый кадр из фильма “Русские здесь”: поэт и хулиган Константин Кузьминский на диване и в разврате. Имя борзой не названо.”

(Вайль-и-Генис, подпись к фотографии, см. ниже)

   “Насколько <мы, эмигранты> нужны, показал беспрецедентный факт – демонстрация фильма “Русские здесь” по советскому телевидению. Его показали дважды за неделю, и можно не сомневаться, что такой громадной аудитории в Америке у Офры Бикель не было.

   Фильм показали полностью, без купюр (таково было условие продажи). И перевод текста был абсолютно точным – об этом заявила сама Офра Бикель, которую страшно огорчил комментарий Генриха Боровика.

<Офра Бикель по-русски не говорила и не понимала. – ККК>

   Так Третья волна оказалась в центре внимания у себя дома.”

(Вайль-и-Генис, “Свобода вместо Родины”, “Панорама”, №291, 7-14 ноября 1986, разворот на стр. 20-21)

   “В середине июня по 13-му каналу Общественного телевидения в рамках передачи “Передовая” (Frontline) был показан телефильм “Русские здесь”. Этот фильм вызвал небывалую доселе реакцию со стороны эмигрантов третьей волны: демонстрации, письма протеста на телестудию, ожесточенная газетная полемика и, наконец, создание Антидиффамационной лиги, которая собирается подавать на Общественное телевидение в суд. Несмотря на то, что большинству эмигрантов фильм “Русские здесь” показался тенденциозным и клеветническим, есть довольно много людей как среди русских, так и среди американцев, которым фильм понравился.

   ... эпизод с Кузьминским – несомненная удача, и так далее.

   Кстати, американцам эпизоды с Кузьминским и Халифом понравились больше всего. А русские, наоборот, были очень огорчены. После показа фильма начались телефонные звонки, и я поняла в чем причина. Из-за того, что Кузьминский лежал рядом с собакой и кругом была выпивка, русские испугались, что о них будут плохо думать. Но для американцев именно так должен выглядеть русский писатель, писатель вообще, богема. Кроме того, Кузьминский говорил очень умные вещи, так что экзотика здесь не при чем. Он выглядел интеллектуалом. То же применительно к Халифу. Для меня никто из участников фильма не экзотичен. Американцам Кузьминский понятен, его кимоно никого не смутило. И наши писатели одеваются странно. Необычно это только для русских программистов. Наши зрители, я имею в виду тех, кто смотрит программы Общественного телевидения, образованные люди, и их не удивишь Кузьминским в кимоно. А те, кто смотрят шоу “Все в семействе”, обычно не включают 13-й канал.

   Для меня все, с кем я встречалась, были успешными людьми. Марина, Кузьминский, таксисты.

   Я никогда не могла предположить, что фильм заденет столько людей. Кроме того, меня подкосило то, что виноватыми оказались и люди, участвовавшие в фильме. Я не волнуюсь за Кузьминского и Халифа, но другие... им пришлось нелегко.

   – Каков был первоначальный замысел фильма? Почему вы решили снимать картину о русских?

   – Я должна была делать передачу о Советском Союзе, но затем на станции мне предложили: почему бы не снять фильм об эмигрантах?”

(Офра Бикель, интервью в каком-то из русско-эмигрантских журнальчиков; текст сохранён, журнал утерян)

   “В качестве представителей русскоязычных поэтов в эмиграции Офра Бикел выбрала Константина Кузминского. Это оказался ее самый удачный выбор во всем “документальном” фильме. Никто не вызвал больше ненависти среди телезрителей к “русским”, чем тот “образ”, в который она превратила талантливого, бескорыстного и доброго Кузминского. Она создала поистине расистский шедевр.

   Забавно, что около двух лет назад газета “Нью-Йорк Тайме” опубликовала огромную статью о русской литературе, в которой поэт-эмигрант Бродский и был по существу объявлен всей русской литературой. Я разнес статью: особенно я был возмущен тем, что Кузминский, этот собиратель поэзии, который еще в России помог Бродскому опубликовать его стихи за границей, не был даже в статье упомянут.

   Теперь у Офры Бикель все как раз наоборот. Бродский ей меньше всего нужен: на гребне статьи в “Нью-Йорк Тайме” он стал одним из самых преуспевающих поэтов в Америке. А Офра Бикел избегает, как чумы, любого проявления богатства или успеха среди эмигрантов. Наоборот, Кузминский, нищий, непреуспевающий и презирающий успех, подошел ей в самый раз.

   В смысле понимания русской литературы и умения писать о ней, у Кузминского мало равных ему в России или вне ее. Его презрение в литературе к успеху, деньгам, званиям, премиям, или чему угодно, кроме литературы, составляет также его редкую, драгоценную и привлекательную черту.

   Но как у всякого смертного, у Кузминского есть слабости. Одна из них – его выставление напоказ богемности. Самое грустное – это его непонимание, что его богемность, оригинальная и опасная в России, представляет собой на Западе то, что называется “панк” и чем занимаются миллионы подростков ни к чему другому не способных... “Панк” – это, скажем, раздеться в обществе голым, или выкрасить одну часть бороды в зеленый, а другую в красный.

   “Панк” и оказался драгоценной находкой для Офры Бикел: ведь она смогла представить “панк” как сущность “русских”.

   Если бы Офра Бикел, попросила Кузминского раздеться и станцевать голым вальс “На сопках Манчжурии” со своей собакой, то Кузминский, возможно, устроил бы этот “панк” охотно, а Джесика Савич объявила бы своим дикторским жизнерадостным голосом, что именно таковы “русские”.

   На самом деле у Офры Бикель вышло даже удачнее. Американские телезрители заключили, что подвал Кузминского – это бордель, который “русские” содержат за счет пособия: велфер. Ненависть достигла высшей

точки...” /ксерокопия обрывается/.

(Лев Наврозов, одна из статей о фильме “Русские уже здесь”, куда Офра – его не вкючила...)

третье мнение:

после фильма ко мне на улице подошёл американец, шофёр грузовика, дальнобойщик – в маечке, с татуировками: “слушай, кореш, это не ты светил там по телеку?... ты мне понравился.”

(глас народа, туземного)

III.

“КРИВУЛИН – вступительные заметки ... Неофициальная поэзия Антология

... благодаря феноменальной памяти Кузьминский воспроизвел и издал монументальную “Антологию голубой лагуны” – впечатляющий памятник русскому андеграунду.”

(//www.rvb.ru/np/publication/krivulin.htm)

“... антология “У Голубой лагуны” составлялась в эмиграции, в условиях отсутствия связи с абсолютным большинством авторов (и не только связи, а подчас даже возможности выяснить, живы ли они вообще), по случайно подвернувшимся источникам, а в значительной части – просто по памяти (потому что один из составителей, Ковалев, о котором при разговоре о “Лагуне” часто забывают, был слепым и в связи с этим обладал, как это иногда бывает, феноменальной памятью: он помнил наизусть гигантское количество стихов своих друзей и знакомых, а это был весь цвет питерской неподцензурной литературы). Поэтому переиздавать сегодня “Лагуну”, не проверяя в ней каждую строчку, – глупость и безответственность...”

(Дм. Кузьмин, ниже)

“Литературный дневник: Дмитрий Кузьмин продолжает полемизировать с разными ... лицами по разным окололитературным поводам (Лев Пирогов и задачи критики, Евгений Горный, “Неофициальная поэзия” и “Антология голубой лагуны” etc. ...”

(Новости Арт-сайтов 3/12/2001 11 Января 2001 “Третий семестр”)

Дмитрий Кузьмин

ВАВИЛОН: Литературный дневник

    “И все это, оказывается, – совершенно бескорыстно, лишь бы позабавить читателей, то есть нас с вами!”

    “... Много разных глупостей разные люди в разных местах пишут, по какому поводу хочется им возразить, но как-то не приходится к случаю.

    ... Стало быть, с “Неофициальной поэзией” дело было так. Покойный Генрих Сапгир вместе с собственными текстами передал мне для размещения на “Вавилоне” и файлы составленной им антологии “Самиздат века” – было это все тогда же, в ноябре 1997 года. Как за такую публикацию взяться, я представлял себе не вполне (поскольку полагал необходимым, например, давать по каждому автору фотографию, как заведено на “Вавилоне”, но не понимал, где и как эти фотографии добывать, etc.), поэтому не спешил, а так, потихоньку готовил файлы да хвастался окружающим, какой будет большой проект.

     ... А спустя более чем полгода оказалось, что господин Горный самолично предложил одному из соредакторов “Самиздата века” Ивану Ахметьеву осуществить републикацию антологии на “РВБ” и подать соответствующую заявку в Фонд Сороса. И эта заявка, как вы догадываетесь, получила грант, а “Вавилон” получил хрен.

(В скобках, наверно, не лишне будет заметить, что никаких претензий к куратору проекта “Неофициальная поэзия” Ивану Ахметьеву я не имею, поскольку в тот момент он был в Сети человек абсолютно новый и всего этого расклада представить себе никак не мог.)

    ... Заметка Зыковой в “Русском журнале” кончается ссылкой на форум, где обсуждается судьба РВБ, куда я также отправился. Тут, надо сказать, выражаются гораздо сильнее – но не Лейбов, а Никита Охотин: “Самиздат века – это чудовищно некомпетентная и абсолютно произвольная подборка текстов неизвестной достоверности. Ценность книги (кроме картинок) была в аккумуляции ряда текстов определенного типа под одной обложкой. В Интернете подобная помойка, конечно, вполне уместна, но не в РВБ...” – и далее предлагается, вместо “Самиздата века”, разместить в Сети антологию Константина Кузьминского и Григория Ковалева “У Голубой лагуны”.

    Что характерно, так это то, что первый том “Лагуны” в Сети уже размещен, о чем недавно нам сообщил с энтузиазмом Вячеслав Курицын. Размещен он, однако, на сайте “Аптечка библиомана”, о котором мне уже приходилось писать здесь как о чудовищно непрофессиональном*. С тех пор мои ощущения от этого сайта не сильно пострадали: посетив его, в связи с “Лагуной”, снова, я порадовался выражению “неисточимый кладезь” в устах куратора, а ознакомившись с уверениями куратора сайта Виктора Максимова в том, что “в отличие от других сетевых библиотек, прямо-таки испещренных ошибками всякого рода, я гарантирую минимум опечаток, так как сам лично проводил тщательную редакцию текстов”, заглянул в один из рассказов Олега Дарка и в первом же абзаце с удовольствием увидел фразу “Он сонно смотрел на нес” (вместо “на нее”, разумеется, – элементарная ошибка сканирования, которую не ловит спеллчекер). В связи с этим высказанная Курицыным надежда на то, что публикация “Аптечки” согласована с Кузьминским, кажется мне избыточно оптимистической (во всяком случае, Олег Дарк о публикации там четырех своих рассказов услышал от меня, равно как и Александр Генис, чьи работы у Максимова широко представлены). Но проблема не в этом, а в том, о чем не догадывается, разумеется, Виктор Максимов (как человек в культурном отношении девственный), но о чем могли бы знать Вячеслав Курицын и Никита Охотин: антология “У Голубой лагуны” составлялась в эмиграции, в условиях отсутствия связи с абсолютным большинством авторов (и не только связи, а подчас даже возможности выяснить, живы ли они вообще), по случайно подвернувшимся источникам, а в значительной части – просто по памяти (потому что один из составителей, Ковалев, о котором при разговоре о “Лагуне” часто забывают, был слепым и в связи с этим обладал, как это иногда бывает, феноменальной памятью: он помнил наизусть гигантское количество стихов своих друзей и знакомых, а это был весь цвет питерской неподцензурной литературы). Поэтому переиздавать сегодня “Лагуну”, не проверяя в ней каждую строчку, – глупость и безответственность (хотя переиздания этот грандиозный проект, подлинный памятник своим составителям и эпохе, которую они представляли, безусловно требует со всей настоятельностью).

   * Сознаемся в заключение, так и быть, что и мы не без греха. Объясняя про сайт “Аптечка библиомана”, что он никуда не годится, мы в заключение констатировали, что весь вздор на этом сайте нагорожен куратором сайта ради того, чтобы втихаря пропихнуть собственную невменяемую статью “Критика и авангард”. Но наблюдательный читатель попенял нам, что куратор сайта – Виктор Максимов, а статья принадлежит перу Владимира Максимова.

    Так что это мы, значитца, погорячились.”

(12.X.99 – 15.III.00)

Copyright © 1999-2001 “Вавилон”

      E-mail: info@vavilon.ru Баннер

Моего “полу-однофамильца” Кузьмина – надо поставить в его естественной позиции: раком. (ККК)

См. особый раздел: “Параши об Антологии – на Интернете”. – Сост.-комп.

(“раз пошла такая пьянка...”)

“Такелажник, поэт, “бродячий магнитофон”.

О летописце “новейшего подполья” и его антологии.”

“А тут все восхищаются “моей памятью”. Она ж у меня – избирательная. Стихи и поэтов, к примеру, помню. Художников тож. Дат не помню. Баб тоже путаю. Помню зато – кто, где, когда и по какому поводу подложил мне свинью”.

К.Кузьминский

   Мы привыкли думать, что для историка русского искусства двадцатого века наибольшую сложность представляет исследование авангарда 1910-20-х годов: перебиты или затаились очевидцы, надолго были спрятаны в фондах картины, запрещались публикации. Но материалы все же были: литографированные книжечки футуристов и афиши, мемуары и газетные рецензии. Если же мы обратимся к независимому искусству, к “подполью” 1950-70-х годов, то окажемся гораздо в более сложном положении. Достоверных источников почти нет. Сами картины? Но вот делают выставку памяти погибшего в 1976 году Евгения Рухина – и полтора десятка скромных полотен дают весьма слабое представление о творчестве одного из самых ярких ленинградских художников. Остальные – ушли куда-то. Художественная хроника? Разве что в самиздате, например, в журнале “Часы”, с 1976 года регулярно информирующем даже о квартирных выставках. Конечно, это прекрасно, но сами редакторы “Часов” не в состоянии сейчас разыскать первые номера своего журнала. Воспоминания участников? Если вам не придется лететь за ними в Иерусалим, Сан-Франциско или Париж, если участник не умер, не спился, не покончил с собой, если он согласится что-то рассказать... И, конечно, память так ненадежна и несправедлива. Как же быть историку?

   Для начала можно заглянуть в девять изданных в США томов-кирпичей (по нескольку сот страниц в каждом), на обложке которых – белым по зеленому, черному или лиловому – написано “Антология новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны”. Начавшись как вполне респектабельное, чуть ли не академическое издание комментированных стихов, она превратилась, по словам поэта Виктора Кривулина, в “помойку “Сайгона”. Но именно как “помойка” это неоценимый архив, еще ждущий настоящего исследователя.

   Составителя антологии в Ленинграде помнят все. Константин Кузьминский учился в Университете и Театральном, работал маляром, рабочим сцены, продавцом лотерейных билетов. Он уверяет, что после его изгнания из Эрмитажа (где он работал такелажником) много лет действовал приказ: “Кузьминского в Эрмитаж не пускать”. Ославленный в советской прессе как “тунеядец” и “запойный алкоголик”, он внешне соответствовал представлениям о богемном бездельнике: вечно возлежал, окруженный друзьями и поклонницами, на тахте в своей квартире на Красной (Галерной) улице. Этот имидж скрывал титаническую деятельность. С конца 1950-х годов Кузьминский занимался историей “подполья”, собиранием и публикацией в самиздате (“Антология советской патологии” и т. д.) стихов “прокля тых” поэтов. Помогала ему феноменальная память: прозванный “бродячим магнитофоном”, он запоминал стихи с первого раза и навсегда. Когда в начале 1975 года он эмигрировал, главную ценность составляли не переправленные за границу рукописи и фотографии, но груз, вывезенный им в голове.

   Свою квартиру он превращал не только в место сборищ, но и в выставочный зал. Однажды, преображая привычное пространство, под потолком растянули огромный парашют – получилась “Выставка под парашютом”. И сам Кузьминский – авангардный поэт, поклонник футуристов и обэриутов, ненавистник всяческого классицизма. Он уверяет, что прочитал все книги футуристов в университетском спецхране, где должен был пересчитывать намеченные к уничтожению брошюры Молотова и Кагановича. Естественно, финальные подсчеты не сходились, и любитель футуризма был изгнан с этой ответственной работы.

   Оказавшись в Нью-Йорке, он возлег в подвале дома, занятого художниками-эмигрантами, и в одиночку, при помощи пишущей машинки и компьютера, взялся за бескорыстную публикацию (фактически – спасение) новейшей русской поэзии... За спасение всего – текстов гениальных и текстов бездарных – в надежде, что время разберется само. Жанр издания Кузьминский определил как коллаж. Там намешано все: стихи и письма, анекдоты и сплетни, фотографии и протесты в ЦК КПСС, дневники и подробнейшие анкеты, на которые Кузьминский заставлял отвечать художников и поэтов. Все это пропитано мемуарной прозой составителя, остроумной, цветастой, иногда – хамской. Он набрасывает сотни портретов поэтов и художников, стукачей и проституток, хозяек салонов и просто тихих сумасшедших.

   Специфика книги вызвала раздраженную реакцию части эмиграции, иронически суммированную в парижском журнале “Синтаксис” Вадимом Крейденковым: “Какое, к черту, красноречие по случаю этого капустника, многостраничной стенгазеты, самодеятельности, окололитературных анекдотов, хохмачества и трепотни!” В самом деле, куда это годится?! То составитель сообщает, что ему надоело перепечатывать дневник Юлии Вознесенской, и он сотню страниц пропустит. То предваряет публикацию матерной бранью в адрес нелюбимого поэта акмеистского толка. То обиженно напоминает, что он сам поэт, и предлагает читателям главу из романа “Хотел<ь> Цум Тюркен”. То вспоминает, с кем спал и что ел...

   Дело еще и в том, что эмиграция неоднородна. Кузьминский, наверное, обиделся бы, назови его через запятую с Василием Аксеновым. Те, кто был фрондирующим истэблишментом здесь (Аксенов, Войнович), сохранили респектабельность и там. Те, кто был голодным подпольем, анархистами и хулиганами здесь (Эдуард Лимонов, Вагрич Бахчанян), остались ими и в Америке. Именно они составляют круг Кузьминского. Он негодует по поводу всемирного шума вокруг альманаха “Метрополь” (Ваши ссоры – не наши ссоры. – принцип вечного подпольщика), поскольку аналогичный альманах подполья “Лепта” был обойден полным молчанием... Впрочем, Кузьминский не видит разницы и между советской и антисоветской “гражданственной” словесностью и отказывается публиковать тексты диссидентов Ю.Галанскова и И.Габая: его интересует прежде всего нестандартность.

   Начинается антология со стихов Александра Ривина, единственного “подпольщика” конца 1930-х годов. Кузьминский по крупицам приводит информацию о нем: родился в 1914 или 1915 году; учился в Институте филологии и истории; диагноз “шизофрения”; прекрасно переводил с французского; приходил в гости к восхищавшемуся им литературоведу Григорию Гуковскому, садился на пол и начинал петь еврейские песни. Чтобы перестал – давали рубль. Осенью 1941 года А.Ривин хотел пробраться на румынский фронт переводчиком и бесследно исчез.

   И дальше открываются шлюзы памяти Кузьминского. Сменяет друг друга Станислав Красовицкий, признанный современниками в 1950-е годы создателем нового поэтического языка, сын С.Есенина, математик, диссидент и поэт А.Есенин-Вольпин, Роальд Мандельштам (см. “Смена”, 20.2.90 и 21.04.90). Большие группы поэтов Кузьминский объединяет в школы: “Филологическая школа” (Л.Виноградов, М.Еремин, В.Уфлянд, С.Кулле и др.), “Барачная школа” (Е.Кропивницкий, Г.Сапгир, И.Холин, Я.Сатуновский), “Геологическая школа”, “Формальная школа”. Среди сотен практически неизвестных советскому читателю имен внезапно возникают имена, знакомые прекрасно. Именно как юный подпольщик представлен Глеб Горбовский. Но самое неожиданное – появление в антология имени и стихов Николая Рубцова. Мы привыкли к тому, что этого поэта узурпировала в своих целях “почвенническая” критика. А между тем, когда он жил в Ленинграде, в эпоху расцвета поэтических чтений и ЛИТО, Рубцов был органичным участником “левой” богемы. “Кожинову и компании повезло, что Рубцов погиб, – печально замечает Кузьминский, – а то бы он мог невпопад сказать, что лучшим поэтом считает Иосифа Бродского, а лучшим другом – поэта Эдуарда Шнейдермана”.

   В какой-то момент вереница текстов перестает восприниматься критически, и поэты чередой галлюцинаций сменяются в мозгу читателя. Анри Волохонский и Алексей Хвостенко. Морской капитан А.Радыгин, осужденный на 10 лет за попытку побега на Запад и писавший в лагере сонеты. Поэт и художник Александр Морев (Пономарев): жил на 9-й линии Васильевского. 15 февраля 1960 произвел фурор на турнире поэтов в ДК им. Горького, рисовал заставки для “Невы” и открытки “Поэты-блокадники”, однажды опубликовался в “Дне поэзии”, а 7 июля 1979 года бросился в шахту строящейся станции метро “Приморская”. Рид Грачев, Леонид Аронзон, Владимир Эрль, Виктор Соснора, Вадим Крейденков, Олег Охапкин, Виктор Кривулин, Елена Шварц... Русские поэты с Украины, из Латвии, Эстонии, Карелии, Молдавии, Азербайджана, Грузии...

   Художники представлены чаще всего потоком фотографий со скудным комментарием. Но именно Кузьминский закрепил на бумаге легенду об А.Арефьеве и его друзьях. Именно он упомянул в антологии ученика П.Филонова Евгения Ротенберга, до самой смерти в 1968 году писавшего замечательные картины на картонных коробках из-под тортов, которые периодически уничтожали родственники. Именно Кузьминский опубликовал рассказ о тонком художнике Вадиме Успенском, убитом в возрасте 29 лет при невыясненных обстоятельствах на Камчатке в 1969 году. Сгоревший в мастерской Евгений Рухин и “тихий кузнечик” Алек Рапопорт, такелажник Эрмитажа Михаил Шемякин и вождь группы кинетистов авантюрный и претенциозный Лев Нусберг. Олег Григорьев (за освобождение которого еще полгода назад боролись митьки) и “тевтонский рыцарь” Андрей Геннадиев, стерлиговцы и “художники биолого-почвенного факультета”, первая квартирная выставка и первая уличная... В последнем (пока что) девятом томе (строго говоря – втором полутоме пятого тома) подробно изложено дело художников Юлия Рыбакова (ныне – депутата Ленгорсовета) и Олега Волкова, осужденных за политическую деятельность по уголовной статье в 1976 году.

   Задуманная как памятник новейшего “подполья”, антология отклоняется в прошлое, когда речь идет о публикации неизвестных текстов Н.Пунина, К.Малевича, Д.Хармса, о том, чтобы воздать должное памяти переводчицы Байрона Татьяны Гнедич, литературным секретарем которой К.Кузьминский числился. Задуманная как архив, антология тесно связана с настоящим. Дело не только в том, что многие ее герои живы и мы можем встретить на улице живописца-колдуна Владимира Лисунова* в широкополой шляпе, безногого режиссера Бориса Понизовского*, бородатого моряка-абсурдиста Владлена Гаврильчика. Вот мелькает на одной из фотографий круглоголовый 16-летний подросток с наивной улыбкой, а подпись гласит: “Митя Шагин”. Дерево подполья пускает новые побеги непрерывно, и есть перспектива, что ближайшие десятилетия Кузьминский будет в окружении любимых борзых громоздить кирпич за кирпичом свою антологию.”

(Михаил ТРОФИМЕНКОВ, искусствовед, ИСТОРИИ ИЗ СПЕЦХРАНА, “Смена”, №126, 01.06.90)

* уже не... (2000)

“Никто не считал и не считает его большим поэтом. Даже – по серьезной мерке – хорошим поэтом.”

(Виктор Топоров, “Константин Кузьминский”, серия “Поздние петербуржцы”, “Смена” /книга в газете/, 1992; то же, без изменений, в одноименной антологии)

   “Константин Кузьминский – изумительный версификатор. Виртуозность и объем написанного им поражают, не завораживая, светят, не обжигая и не грея, – перед нами бенгальский огонь. Ранний Маяковский, Крученых, переиначенный на питерский и подпольный лад молодой Евтушенко правят шумный и пышный бал в его любовной и гражданственной (по канону пятидесятых-шестидесятых) лирике, и даже матерщина нью-йоркских лет отдает не столько похабелью, сколько каруселью. Необходимость сказать миру нечто важное сознательно игнорируется: главное, сказать нечто ни на что не похожее и, в своем роде, красивое. Вторичность стихов Кузьминского очевидна, но вторичны они не по отношению к поэзии предшественников, а по отношению к его собственной – намеренно превращенной в блестящий и пустой карнавал – жизни. В Питере Кузьминский держал то ли приют, то ли притон, который почтительно именовали салоном. В Америке, став профессором, голый бегал перед студенческой аудиторией. Он издал замечательную многотомную антологию “У голубой лагуны”, совершив тем самым подвиг перед петербуржсксй поэзией. Правда, ангологию следует рассматривать не столько как объективное собрание стихотворений современников Кузьминского, сколько как изысканно выстроенный по законам постмодернизма мистифицированный и мистический автопортрет.

   Кузьминский был живой легендой в Ленинграде, остается таковой и в Америке. Никто не считал и не считает его большим поэтом. Даже – по серьезной мерке – хорошим поэтом. Он воплощение поэзии со всеми, ее причудами, провалами и уродствами. Поэты, сплошь и рядом куда более талантливые, чем он, ходили в его благодарных (а часто и неблагодарных) учениках. Кузьминский – кого на время, кого навсегда – заражал их собственной поэтической одержимостью. Он не учил их писать (хотя, будучи превосходным штукарем, мог бы научить многому), он учил их писать – и считать это занятие главным делом своей жизни. Единственным делом. И, исходя из всего этого, был фигурой в литературном процессе ключевой. Хотя, повторяю, контраст между значением Кузьминского и значением поэзии Кузьминского чрезвычайно резок.

   Кузьминскому пятьдесят два года. С 1975 года он живет в США. Продолжает активно заниматься поэтическим творчеством. Стихи его в эмигрантской среде, где тон задает суховатый неоклассицизм позднего Бродского, Льва Лосева, Алексея Цветкова, кажутся еще более чужеродными растениями, чем болотистой петербургской почве. Для данной подборки, за помощь в подготовке которой я выражаю глубокую признательность собирателю и знатоку поэзии Борису Тайгину, отобраны ранние, “питерские” стихи поэта. Формальный блеск присущ им и поныне, а “почвы и судьбы”, по слову Пастернака, в них не чувствовалось и тогда. Зато было и остается многое другое.”

(Виктор Топоров, серия “Поздние петербуржцы”, “Смена” /книга в газете/, 1992; то же, без изменений, в одноименной антологии 10 лет спустя)

ПЕРВОИЗДАТЕЛЬ – О ПОЭТЕ КУЗЬМИНСКОМ

Фрагмент записи Б.Тайгина из 1-го тома его книги: литературного дневника “ПО ГОРЯЧИМ СЛЕДАМ”

“31 октября 1990, среда.

   Вчера, предварительно созвонившись с Борисом Констриктором, я ненадолго зашёл к нему.  Он вкратце поделился впечатлениями о своём пребывании в Херсоне, где бегло повидался с Джерри!

   А заодно – на недельку – взял у него для ознакомления небольшую книжечку стихов Кости Кузьминского, составленную им самим! Издал её в Нью-Йорке в 1989 году (в количестве 150 экз.) его американский приятель. Дома, довольно бегло прочитав эту книжку, я был буквально поражён: более идиотской ахинеи я ни у кого и никогда не читал!!! Абсолютная бессмыслица и сплошная абракадабра! Тут бесспорно одно из двух: или Костя сознательно создал дикую кретинскую заумь, чтобы таким способом “литературно похулиганить”, или у него окончательно “поехала крыша”?. Просто не верится, что составитель многотомной “Антологии У Голубой Лагуны” и автор этой дурацкой белиберды – одно и то же лицо?! Если Костя действительно свихнулся, то это – очень большая непоправимая беда.. Но если он решил немного похулиганить, то надо признать, что сей замысел ему блестяще удался по самому высшему классу!  Но так или иначе, а он меня – созданием этой самой идиотской псевдопоэтической тарабарщины – очень удивил!. Во всяком случае, бесспорно одно: это была бессмысленная трата долларов и времени, и самообливание самым мерзким дерьмом, и – как результат – потеря авторитета в серьёзных кругах литературного мира....

P.S.: Книжка эта была названа – “ТОМЛЕНИЕ 0 ТЯМПЕ”.”

(Уточняю: “Стансы к лангусте, или томление о Тямпе” – ККК)

/неопубл.; с машинописи Б.Тайгина/

(единственная /неопубликованная/ рецензия на единственную в Америке книгу стихов, изданную не Автором, но – Издателем, Ромкой Левиным)

“Константин К. Кузьминский. Стансы к Лангусте или Томление о Тямпе. Полуподвал. Брайтон-Бич 1989. 95 стр. 15 долларов 90 центов.

“ТОМЛЕНИЕ О ТЯМПЕ”, ИЛИ УТОМЛЕНИЕ ОТ ТЯП-ЛЯПА

“Поэзия, должно быть, состоит

в отсутствии отчётливой границы.”

Иосиф Бродский

“... и публике срамное место

казать навроде манифеста.”

Алексей Цветков

   Константину Кузьминскому почти полвека и стихов он написал множество, судя хотя бы по тому, что все стихи, собранные в рецензируемой книге, взяты из нескольких неопубликованных книг.

   Но только к этом, 1989-ом году Кузьминский издал свою первую книжку стихов. Возможность издать свой сборник была у него давно, но Кузьминский занимался другими: издавал друзей-поэтов, писал о них статьи, иногда восторгался, но в основном хаял, не забывая однако же перепевать одни и те же факты из собственной биографии.

   В своей девятитомной “Антологии Современной Русской Поэзии Голубой Лагуны” Кузьминский там и сям, к месту и не к месту, вставлял свои стихи, избегая из не присущей ему скромности помещать себя в отдельную главу, как он это делал с каждым поэтом.

   В публикации других крылся не столько альтруизм Кузьминского, сколько точное понимание того, что только своим поэтическим талантом не сможет вызвать интерес. А сделав ставку сразу на всех известных ему поэтов, то есть, напечатав всех без разбора, как он это и сделал в Антологии, хоть один да станет знаменитым, и тогда имя составителя и комментатора неизбежно запомнится.

   Но вот, наконец, Кузьминский собрался духом и издал первую книгу своих стихотворения и поэм 1986-1988 годов. Но тут же он добавляет “и протчее разных лет”. Так что там есть стихи 68 года и 79. А значит можно полагать, что он выбрал лучшее из своего поэтического наследия или, во всяком случае, самое характерное.

   Человека встречают по одёжке, а книгу по обложке. На ее лицевой стороне изображено некое насекомое и пьяными буквами набрано название. Первая мысль, которая пришла мне в голову, что произошло кафкианское превращение Кузьминского в таракана? Но взглянув на заднюю сторону обложки, я опознал те же знакомые черты, весьма уже расплывшиеся, но в том же полулежаче-полунагом состоянии. Одна из целей жизни Кузьминского – разить людей своей наготой. Непосвящённый читатель может подумать, что ему есть чем похвастаться. Но, увы, на обложке красуется Кузьминский с дряблой старушечьей грудью, но зато с пистолетом в руке и словом “Анархия”, намалёванном на стене позади него. Что ж, все поэты любят выкобениваться, изгиляться, выпендриваться, но в литературе они остаются не благодаря фокусам, которые они вытворяют, а из-за своего поэтического таланта, если таковой у них имелся. Маяковский, например, шокировал слабонервных жёлтой кофтой, Есенин носил морковку вместо платка в нагрудном кармашке пиджака. У Кузьминского же своя торговая марка – он кажет невзыскательным зрителям свои телеса. Как говорится – “на здоровье”.

   Но посмотрим, что за поэт Кузьминский?

   Книга открывается следующим стихотворением 1968 года:

Локуста упала на ложе Прокруста

в зубах у Локусты торчала лангуста

и было ей тошно и было ей грустно

лежать одиноко на ложе Прокруста

как жало, вонзилось желанье Прокруста

Локуста дрожала, но было ей пусто

Локуста визжала: “Прокисла капуста!

Невкусно, невкусно, невкусно, невкусно!”

Это стихотворение обладает одним неоспоримым достоинством – оно короткое. Остальные стихотворения, увы, уже не радуют читателя такой лапидарной идеей и незамысловатой формой.

   Последующие четыре страницы Кузьминский заполняет фразами из Дюма, которые представляются поэту сексуально двусмысленными. Но чтобы избавиться от двусмысленности он вставляет две своих строчки, где с помощью мата растолковывает всё раз и навсегда. Какое отношение это имеет к поэзии – одному Кузьминскому известно.

   Но вот наступает пора для собственного творчества, причём зрелого, помеченного 1980 годом. Вот образчик:

красотка ах!

любовь в штанах

прощайте мадемуазель

поручик перезаряжает маузер.

   Так читая страницу за страницей, приходишь к выводу, что наивысшее достижение поэзии Кузьминского – это удачный каламбур.

   В основном каламбуры встречаются в названиях стихотворений:

   “Шерше la Круч” в поэме о Шершеневиче, писанной под Кручёных, или “Трупик Раком из Г. М.”, обыгрывая название “Тропик Рака” Генри Миллера.

   Появляются каламбуры и в стихотворных строчках: “синагога имени ван-гога”, “без вдохновения я сдохну”

или такой “перл” о кораллах:

и рост его отнюдь не карлы

который клары крал кораллы

напротив, тыл* огромен ОН

и к НЮ имел сплошное НО

(* опечатка М.А./Е.Б.: был)

   Но за редким исключением, когда получается каламбур, в остальном давлеет безмерная нудность вроде:

поляна снов

полина явь

полётом сов

она полна

неясыть сыч

к полине ключ

усы усы

люблю люблю

и на клею

ея ю-ю

ея клюю

ея люблю

   Все стихи Кузьминского имеют пространные посвящения или являются посланиями кому-либо. Этот штрих лишь подтверждает болезненный страх Кузьминского оказаться лицом к лицу с собой, что необходимо для каждого человека, а тем более поэта. Убегая от себя, Кузьминский спасается компиляцией (Хлебников, Кручёных и пр.) и литературными реминисценциями. Чувствуя свою поэтическую немощь, Кузьминский тем не менее жаждет самоутвердиться. И делает он это за счёт других. Как животные отмечают свою территорию, мочась и испражняясь на её пограничных местах, так Кузьминский обозначает собственную особу, “лая на слонов” и на всех тех, кто почему-то неудолен его персоне. Он сквернословит в рифму и не в рифму на Солженицына, Козловского, Лимонова, Камянову, Толстого, Генделева, Каганскую, И.Зунделевич*, И.Бродского, Шарымову, Никонову, Довлатова, Армалинского** и других.

   Тот факт, что только теперь Кузьминский издал свою первую книгу стихов говорит вовсе не о его требовательности к своему творчеству. Высшее проявление поэтического вкуса Кузьминского до сих пор проявлялась именно в том, что он воздерживался от публикования книги своих стихов. Хоть в этом он был поэт. После издания книги весь поэтический ореол

Кузьминского окончательно развеялся и перед нами предстал обыкновенный шкодливый, неряшливый юродивый.

   Нечтно подобное случилось и с его фаворитами – Ленинградскими поэтами Ширали, Охапкиным и многими другими, чью “гениальность” Кузьминский пел на страницах своей Антологии и где придётся. Но чуть они вылезли из романтического подполья на свет Божий, как сразу обнаружилась их поэтическая заурядность.

   Самой своей большой поэтической заслугой, которой Кузьминский хвалится при всяком удобном и неудобном случае, является то, что когда-то в древности он якобы внёс поправку в какую-то строчку Иосифа Бродского, и которую тот якобы принял. Эта акция так возросла в цене после присуждения Бродскому Нобелевской премии, что Кузьминский явно почувствовал себя миллионером от поэзии и издал собственную книжку.

   На обороте титульного листа после значка @ напечатано: “1989 г. Папы Римского”. Не оттого ли Кузьминский игриво приписал копирайт Папе Римскому, что он всегда претендовал на роль Папы в современной русской поэзии, или оттого, что нынешний Папа Римский в начале своей карьеры пописывал нечто заурядное, как и Кузьминский?

Е.Баевский” /без даты/

* Илья Зунделевич покамест был “мужского рода”, см. Ант., том 3А

** Армалинский – псевдоним М.Пельцмана, см.

“Дабы не разжигать рознь”, редактор Половец прислал мне ее анонимно, но и так, по шрифтам (паршивый “макинтош”) и по запаху – явствует, что автор ее, “Е.Баевский”, он же Армалинский, он же Пельцман. Или, раскрыв на первой же странице купленные сегодня “Дневники” Блока, читаю: “Итак, сидит Ваня, который злобно улыбается при одном почтенном имени Гершензона (действительно, скверное имя, но чем виноват трудолюбивый, талантливый и любящий НАСТОЯЩЕЕ исследователь, что он родился жидом?)...” Вычетом последнего определения ничто из эпитетов не относится к графоману Пельцману-Армалинскому (Е.Баевскому), но кто виноват, что мама мудаком его уродила?

Рецензию, если не Половец, то я охотно напечатаю, и посему – влагаю.

ККК

/1989-90?/

моя рецензия на г-на армалинского-пельцмана, в томе 4Б (утерянная при перепагинации издателем-печатником) была гораздо лаконичней:

“после прочтения его /армалинского/ книги “стихи о любви и похоти” – у меня три недели не стоял.”

отрывок же, касающийся его (из помянутой “тямпы”), армалинский-е.баевский с гордостью воспроизводит в своём цитатнике-рецензиях на его публикацию “Тайных записок А.С.Пушкина 1836-37 гг.”, в разделе “Парапушкинистика”, отчего и надлежит привесть – иллюстрацией:

“... 4.

как пушкина пиита армалинский

блевотою измазав окаянской

но хуй нанайский и амур (простите) ленский

был престарел как князь серж оболенский

и старым пердунам поставив чтиво

пиит писал поэту неучтиво

быв неучем но жить других уча

он был тем что не всё моча

и зильберштейн пельцмана похаяв*

замест того чтоб дать тому по харе

хариты лель их кол и бель качали

и по херам учили и встречали

но бабки заработал сей пиит

сидит и в сент-луисе коз ебёт

о том как пушкин сделала пипи

а натали кака наоборот

(* см. И.Зильберштейн, рецензия, “Огонёк”, №12, 1987)”

[из поемки: “СЛЁЗНЫЙ ТОК О ТОКИО в котором готовят pina-sushi из венгерских и китайских (гонконгских) уток...]

– которая, увы, гораздо менее известна благосклонному читателю, нежели “Тайные записки” копролага и говноеда Армалинского-Пельцмана...

“в харькове, в 56-м, я чуть не отстал от поезда”

(автобиографическое, ККК)

... адвокат Борис Палант похвалялся прошлым летом, что купил у вдовы Э.Штейна (гешефтмахера-собирателя) полный сет Антологии, все 9 томов – из-за харьковского тома, 3А (при этом тут же начал фаловать поездкой на яхте мою недоученицу модельку Фаттахову-Шарль, будто у меня у дома – яхты “Эмма Подберёзкина” не стояло...)

Слово – другому харьковчанину:

Михаил Копелиович (Маале-Адумим), литературовед

“ИСКУССТВУ ПРИНАДЛЕЖИТ

“Искусство принадлежит Ленину.”

Народ

   Вот книга, которая с изрядным (почти пять лет) опозданием попала в мои руки: том ЗА “Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны”, издаваемой К.Кузьминским и Г.Ковалевым (США). Основными авторами и героями этого тома являются харьковчане. И я оттуда. В Харькове прошла моя молодость, там остались друзья и могилы родных. И там же тридцать лет назад я начал писать критику.

   ... Начало 60-х. Литературная студия при одном из харьковских дворцов культуры. Студией руководит поэт Борис Чичибабин. Посещают ее занятия Александр Верник, Юрий Милославский – тогда просто Саша и Юра. Иногда захаживает Эдик (не знаю – уже Лимонов или еще Савенко). И я там околачиваюсь. С Юрой не лажу, стихи его не люблю, а еще больше не люблю его самого – за зазнайство и высокомерие по отношению к товарищам и даже к руководителю, которого почитаю безмерно. Эдика не замечаю. Симпатизирую Саше и его стихам, которые нравятся безусловной искренностью, несделанностью, что диаметрально противоположно манере (манерности) Милославского. (Впоследствии нас с Верником свяжет многолетняя переписка по маршруту Ленинград-Иерусалим и обратно. Отношения с Чичибабиным останутся весьма тесными до самого моего отъезда.)

   Господи, странно-то как! Те самые Саша и Юра – ныне среди авторов такого солидного, увесистого (свыше 900 страниц!) тома, и не только в своем законном амплуа стихотворца ли, беллетриста, но и в качестве мему... нет! лучше сказать по-русски – воспоминателей, так почтенности больше. А ведь Саша и Юра... Оказывается, то, что было тогда, в шестидесятых, это были не детские игрушки, не “бездельники карабкаются на Парнас” (так назывался один гнусный фельетон, тех же примерно лет, о начинающих литераторах той же генерации). А было это сотворение литературы и теперь на законных основаниях (книжища-то какая, – как свод законов) вошло – входит – в ее историю. Литературы, потому что сегодня многие тексты: и те, что представлены на страницах антологии, и те, что вышли отдельными книгами, – даже на самый взыскательный вкус, состоялись.

   А теперь поговорим о текстах. Начну с Милославского, как самого неблизкого мне автора. К тому же он представлен жанрово шире, чем все его соседи по харьковскому тому. Тут и стихи, и проза, и нечто сценическое, и мемуарные очерки, и автокомментарий. И ничего не скажешь, уже само это изобилие впечатляет. Вот сказы, созданные в соавторстве с К.Скоблинским. Вопреки безоговорочному утверждению зрелого Милославского, они имеют отнюдь не только историческое значение, как образцы “черного” полуполитичсского самиздатфольклора. Литературе они принадлежат столько же, сколько истории. (Равно как и крохотки В.Бахчиняна, вроде той, что предпослана настоящим заметкам.)

   Я небольшой любитель нецензурщины. Авторы харьковского тома “Лагуны” частенько злоупотребляют этой “краской”. Но, право, в сказках Милославского и Скоблинского она на месте. Без нее совершенно непредставим, например, “Лимон” – сказ о том, как путеец Григорий Харченко угощал жену лимоном.

   Читаешь эти полстранички и думаешь: в какой былинной дали остались модели Зощенко, как, в сущности, идилличен его герой, нервничавший из-за того, что барышня взяла лишнее пирожное, и шипевший ей:

   – Ложи взад!

   В наше время к людям пришла состоятельность. Путеец Григорий Харченко имеет возможность и считает своим долгом (бытие определяет сознание!) подарить жене на праздник не какое-нибудь зауряд-пирожное, а экзотический плод юга – лимон. Но жену советского путейца лимоном не удивишь. “ – А на х... мне лимон? – удивилась жена”, и дальше пошло такое... Иностранцу эта сценка покажется отрывком из какой-то чудовищной антиутопии (куда там Оруэллу с Хаксли!), но мы, бывшие советские, знаем, что степень сгущения “вещества жизни”, допущенная здесь авторами, не так уж и велика, а речь героев подслушана на одной из харьковских (московских, брянских и т.д.) улиц.

   Ранние стихи Милославского, опубликованные в “Лагуне”, меня, как и в те годы, не задевают. Они слишком пряны, слишком нагромождено в них уродливое, отталкивающее (“Кто пить умеет из горла, чтобы обратно не поперло?” и т.п.). И подчас сдается, что вся эта экспрессия – не от нутра, а от ума. Впрочем, я вовсе не хочу сказать, что ум поэту – одна помеха. В стихотворении 1967 года “Седьмое ноября” я не знаю, отчего “вопит гусак в осоке” (скорее все-таки для красного словца), но там же очень даже уместно “качанье кумачей с башками Ильичей”. И хорошо начало стихотворения “Борису Чичибабину”:

Перетроганный всеми руками,

всяким кладеный на зубок,

зажурчал по траве боками

Вами брошенный колобок.

   Ну вот. А потом идут стихи 70-х, сочиненные уже вне России, в Израиле. О них мне судить труднее: ведь я израильтянин начинающий. И все же. Кое-что могу понять.

За столом и за пером

вертухает с двух сторон:

палестинским пегим прахом

и российским смертным страхом.

   Здесь есть преемственность (по отношению к себе прежнему): ну, хоть это словечко “вертухает” и изысканная небрежность выражения: “за пером”. Но есть и нечто новое: значительная плотность лирического высказывания и – неожиданная для этого автора простота.

   Имя Бориса Чичибабина в опусах Милославского возникает дважды: сперва (стр. 50) в мемуаре, потом (стр. 89) в стихах. Дистанция здесь не маленькая – пятнадцать лет. В 67-м, когда писались стихи, все было с пылу с жару. Кажется, вот только мгновенье назад отгремела очередная перепалка между старшим и младшим поэтами. Отсюда – от неостывшего возбуждения стычки – и это “перетроганный всеми руками... Вами брошенный колобок” (в сущности, обидный упрек в общедоступности), и краснопалый упырь, нацелившийся клюнуть чичибабинский колобок. А вот и прямое обращение к живому человеку: “Не хотели, а влипли в ад!” И все-таки побеждает не раздражение, не почти криминальная “перевсрсия”, упомянутая в мемуаре, а – то ли ум, то ли любовь (какой бы она ни была странной), то ли чувство справедливости... То ли Ее Величество Поэзия на один миг заслоняет собой, растворяет в себе все случайное, временное, суетное. “Между Вашими берегами мне кружиться и выплывать” – и (перекидываю мостик к воспоминаниям): “крупнейший русский поэт нынешнего старшего поколения, высочайший “КПД поэтического слова”, искусство, не боящееся искусства...”

   А примерно тридцатью страницами ранее читаем: “Чичибабин, по моему мнению, был и есть нормальный рядовой советский поэт из провинции”. Вот тебе и раз. Что за отзыв? Лимонова. И ведь ни о ком так обидно не написал. А о Мотриче – очень сильно (“Отец-поэт”). Чичибабин же запомнился Лимонову никаким. “На кой тебе Чичибабин? Брось ты его, Костик. Он был похож на верблюда”. Ну, конечно, на верблюда. Все тот же Леша Пугачев, которого Лимонов вспоминает в связи с “омузицированием” чичибабинских “Красных помидоров” нарисовал их автора верблюдом, а потом появилось стихотворение “Верблюд”, начинающееся строчкой: “Из всех скотов мне по сердцу верблюд...” А у Лимонова, видать, вкусы другие. Имеет право.

    Любопытно, что Лимонов как бы разрешает Милославскому иметь о Чичибабине “куда более сентимент. воспоминания”, а Милославский этим “разрешением” как бы пренебрегает. Его воспоминания отличаются жестокостью, иной раз беспощадностью. Но есть и другое. Например, описывает Милославский, как он впервые услыхал (именно услыхал, а не прочитал) “Красные помидоры” – и, кстати, это было вообще его первое знакомство с именем Чичибабина и его текстом. Цитирую:

   “ – Ты Чичибабина знаешь? – спросил Шумицкий.

   – Нет.

   Тогда превратилась комсомольская морда – в человеческую и поведала мне тайну.

   (Далее приведены два четверостишия из “Помидоров”.)

   Очень хотелось бы мне вспомнить, – что я тогда сообразил. Но что-то сообразил, хотя, в основном, воспринял “хорошие рифмы” и “анти-сталинскую направленность”: мне-то было семнадцать, а Чичибабин – поэт для взрослых...”

   Воля ваша, нет тут и следа “сентимент. воспоминаний”. А только – ум, зоркость, благородная сдержанность.

   Очерку Милославского предшествует в “Лагуне” мемуар другого чичибабинского студийца – Александра Верника. Вот здесь хватает сентиментов – может быть, потому, что и автор характером помягче, и связывали его с его героем иные узы. Милославского Чичибабин, как говорится, на дух не переносил. Вериика взял под свое крыло. Несмотря на разницу лет, они дружили, покуда Верник не собрался в отрыв. Но главное: Верник “застрял” в стихах Чичибабина – и не только в качестве объекта посвящения. Это уж, точно, говорит о многом.

   Впрочем, дело не в одних сентиментах. Верник вообще все как-то по-иному вспоминает. В отличие от Милославского и тем более Лимонова, он очень аккуратен в изложении фактов. (Единственная допущенная им фактическая ошибка, что студию Чичибабина закрыли в 1968 году. На самом деле это случилось в январе 1966-го.) С другой стороны, если Милославский постоянно держит себя в руках, дабы не растечься мыслью по древу, Верник даст себе полную волю. Он говорит и о том, и о другом: и “вокруг” Чичибабина, и даже – “помимо”. Ему то и дело хочется отвлечься от главного предмета воспоминаний. Не потому, разумеется, что предмет его мало интересует, а потому, что хочется дать фон пошире: и ради самого фона (ведь и фон – это люди, и вес они достойны быть помянутыми), и во имя захвата как можно большего клубка связей героя с окружающим. “Так сладко говорить о них. Только не ко времени. Но дайте лишь повод: все – прошлое, все – Харьков, все – Чичибабин”.

   У Верника (как и у Милославского) есть свои претензии к Чичибабину. Но опять-таки: высказаны они в другом регистре. Милославский едок и безжалостен, как прокурор, Верник же горестен, избегает обвинений: он только упрекает. И хотя общая оценка поэтического дара Чичибабина у обоих мемуаристов совпадает, и здесь сказывается разница в подходе и темпераменте. Если выводы Милославского подчеркнуто объектированы, то Верник, боясь окончательно “распуститься”, “передаст слово” Мандельштаму (а затем Межирову). Ну да, лучше Мандельштама разве скажешь: “Вот уже четверть века наплываю на русскую поэзию... Вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе...”

   А кстати, сколько времени наплывает на русскую поэзию Борис Чичи-бабия? (Обчитка. – ККК) Уже почти полвека!

   В целом, сопоставляя три мнения о Чичибабине, три вердикта трех разных судей, в свою очередь приходишь к выводу, что такой способ знакомства с литератором вполне себя оправдывает. Когда-нибудь (пусть это будет как много позже) эти странички из “Лагуны” приобретут неоценимое значение. Как памятник поэту...

   А сейчас о другом. “Черный” полуполитический самиздат-фольклор, – помните выражение Ю.Милославского? Там у него дальше (в эссе “Черный смех”) сказано: “Покуда приходится счесть “черные” эпиграммы –  фольклором: изустность распространения, отсутствие авторства, обилие вариантов. А если найдется кто – претендующий, то пусть и доказывает...” Однако и сам автор этих строк – претендующий. Я уже говорил об его сказах, есть и рассказ – “Смерть Манона”, тоже нечто вполне черное и достаточно политическое. Отбросим в формуле Милославского слово “фольклор” и пристальнее всмотримся в прозу как самого Милославского, так и Лимонова и Бахчиняна. Проза эта – тоже своего рода памятник, памятник временам и нравам. И вместе, осиновый кол в могилу окончательно сгнившего коммунистического режима.

   Когда Милославский в том же “Черном смехе” сравнивает советский и американский анекдоты конца 70-х (не в пользу последнего), он отчасти ерничает, забавляется. Но, с другой стороны, сами темы (если можно так выразиться) анекдотов не свидетельствуют ли о некоем стерильном благополучии в одной сверхдержаве и, напротив, страшном одичании в другой. Все эти скабрезности, которые с таким тщанием (почти нежностью) отбирает и преподносит Милославский и с еще меньшей разборчивостью Лимонов, – все они пропитаны политикой, хотя, казалось бы, какая связь между политикой и физиологией. Но, перефразируя кого-то из великих немцев, можно сказать, что физиология есть продолжение политики, только другими средствами. Кстати, этот пассаж, в его классическом варианте (война – продолжение политики), случалось цитировать Ленину. И, по-моему, у Ленина-то я его и нашел. Политика принадлежит Ленину. А искусство? “Зарезали Шамиля после танцев в саду имени Крупской” (“Смерть Манона”). Что-то не припомню я такого сада в Харькове. Парк Горького, Лермонтовскую и Пушкинскую – знаю, а сад имени Крупской... (В общем, и природа и м принадлежит.)

   Пожалуй, в “Смерти Манона” политики даже слишком много. Хладнокровие и выдержка иногда изменяют автору, да и не мудрено: ведь в каком-то смысле он находится в положении одного из своих героев – того самого, в рот которого Манон “отлил”. Только Черепу пришлось вытерпеть эту операцию однажды, а партия и правительство развлекались таким манером долгие годы и десятилетия.

   Не стану скрывать: “Смерть Манона” при первом прочтении меня шокировала. Что же тогда сказать о фрагменте из книги Э.Лимонова “Подросток Савенко” – истории зверского изнасилования двух девушек группой хулиганов? Если бы я не знал похожей – и тоже харьковской – были, вряд ли был бы способен прочесть эти восемь страничек, “под завязку” набитых отвратительными подробностями жуткой расправы. Можно ли оценить такую вещь с точки зрения эстетики? Иными словами, искусство ли это (вопрос, не раз возникающий при чтении харьковского тома “Голубой Лагуны”)? Боюсь сбиться на советские критерии. Справедливо обвинить Лимонова в смаковании мерзости, в том, что он находится внутри созданной им картины действительности, не поднимаясь над нею ни на дюйм? Справедливо поставить на вид автору, что он не пытается отделить свет от тьмы и вместо этого только увеличивает массу тьмы на этой и без того грустной планете? Справедливо и – несправедливо. “Грешен лишь тот, кто сознает свой грех” (Абеляр). Лимонов – не сознает. Он столько же “черен”, сколько и “бел”. Вот такую жизнь он наблюдал с младых ногтей. Другой – не видел. Не представляет. (Теперь-то, надо полагать, и видел, н представляет.) “И так вот все мужчины и женщины на Салтовке, и в Харькове, и в мире лежат вместе и делают так. И так, наверное, Светка делает с Шуриком. <... >

   И что же, так и Светка делает? – спрашивает себя с ужасом Эди. – С Шуриком? А должна бы со мной, – растерянно думает Эди. Ему становится страшно”.

   Есть большой соблазн увидеть здесь искомый просвет. Дескать, вот, герою (а герой неотличим от автора, даже имя его носит) все-таки страшно. Но не надо обольщаться. Страшно ему не за человечество, а только за самого себя. “Впервые за всю его жизнь Эди вдруг ясно видит, что в конкурентной борьбе зверей мужского пола у него х... изначальные данные, чтобы выиграть”. Если это и прозрение, то не в свет, а в еще большую тьму.

   Политика это или не политика? Думайте, как хотите. Только обратите внимание на такой штришок. Кузьминский помещает лимоновский текст в качестве иллюстрации (выделено Кузьминским), дополняющей картинки (определение Кузьминского) к репортажу журнала “Крокодил” о замечательном почине работников харьковского общепита по вытеснению питейных заведений безалкогольными “чистенькими” кафе (очередное образцово-показательное фуфло тех лицемерных лет). Ах, возросший духовный уровень, умиляется корреспондент “Крокодила” (а “Крокодил”, между прочим, журнал сатиры и юмора), ах, город станет еще светлее. – Вот тебе, сука, духовный уровень! – оскаливаются малопривлекательные персонажи Лимонова. Оскаливаются? Нет, разумеется. “Крокодил” сам по себе, а они сами по себе...

   И наконец, Вагрич Бахчанян, “Бах” – неистощимый универсальный “Бах”, существо “смехопитающее” и “смехосозидающее”. Вот где истинное раздолье ее препохабию политике!

   “Каждый второй харьковчанин пишет стихи, каждый третий рисует, каждый пятый – физик, каждый шестой – стукач”.

   “При въезде в Харьков на мраморной плите (100 на 120 метров) золотом написаны известные слова Маркса (он учился в Харькове); “Пойдите и посмотрите, хотя бы только для того, чтобы сделать мне приятное”.

   Высмеивается все и вся, но как-то беззлобно, светло. Почему? Я думаю, потому, что, в отличие от Милославского и Лимонова, “Бах” – человек абсолютно свободный. Это качество природное, редкое и – крайне

неприятное для тех, кто хочет завладеть не только мыслями людей, но и отравить их кровь. “Бах” – Ванька-Встанька: его не положить на лопатки. Его веселья хватает даже на такую унылую фигуру, как Маркс, который изрекает у него нечто в высшей степени легкомысленное. У него даже стукач – какой-то домашний: ну что вы хотите, профессия не хуже других, и не так уж их много – меньше, чем физиков. А какие смешные “стихи на рисунках”! А чего стоит хотя бы этот вот “коллаж из Маяковского”: “Я волком бы выгрыз только за то, что им разговаривал Ленин!”

   Как я сожалею, что не знал “Баха” в Харькове! Мне кажется, что, знай я его, вся моя жизнь была бы здоровее и меньше зависела от закона всемирного тяготения. Не припомню за последнюю четверть века такого остроумца и потешника, как Вагрич Бахчанян. Войнович, по-моему, тяжеловат в сравненье с “Бахом”. Жванецкий слишком профессионален. Разве что Зиновьев, да и то ранний (“Зияющие высоты”).

   Итак, выясняется, что у нас (в Харькове) была не только великая эпоха (“У нас была великая эпоха” – название одной из вещей Лимонова), но и настоящая литература. Настоящая не только в том смысле, что она оказалась насыщенной и содержанием, и уменьем, но и в том, что она была – богатой. Я-то, по незнанию, полагал, что в Харькове есть один Чичибабин, а остальное – Союз писателей. Студийцев чичибабинских – Верника, Милославского – я всерьез не принимал: литературные мальчики. А мальчики-то выросли и стали настоящими писателями. Ошибся. Каюсь. Белинского из меня не вышло.

   У Кузьминского основной принцип: “Печатаю, потому что нашел. А потом – РАЗБЕРЕМСЯ” (стр. 646). Правильный принцип, если учесть, сколько русских талантов погибло в этом веке. Благодаря этому принципу мы имеем возможность постичь истинные размеры того континента, который именуется русской Литературой XX века. То, что считалось (полагалось считать в сталинско-хрущевско-брежневской России) навеки отлитой формой, на поверку оказалось грудой развалин, не представляющих ни архео-, ни антропологического интереса. Зато проступили контуры каких-то других сооружений, и вся картина волшебно преобразилась. Не перестройка, а восстановление – вот суть процесса, в котором участвуют все, кому небезразлична судьба русской литературы. Кузьминский и Ковалев – коренники в этой езде в незнаемое и забытое, которое должно стать известным и вспомненным.”

(“Двадцать два”, Иерусалим, октябрь-декабрь 1991, стр. 216-222)

Прим. “апчхи-бахчинян”: дважды повторено “бахчИнян”, и только в третий раз – правильно

За это я оставил: “Борис Чичи-бабия? (Обчитка. – ККК)”, было ещё “Чичибабинс” (я его называл в Питере, в 60-х – “чичисбеевым”, а пропос)

“небольшой любитель” и “бахчинян” – выделено мною. – ККК

... возможно, отыщутся ещё и ещё – воспоминания, оценки творчества и рецензии...

(продолжение следует)

/5 декабря, День конституции, 2001; 23 декабря, под кателическое Рождество 2001/

НА ТРУДНОУЛОВИМОМ И ТРУДНООРИЕНТИРУЕМОМ САЙТЕ “SPEAKING IN TONGUES”

“and smallish genitals”

(а-п о ккк)

Untitled DocumentDIASPORA

I'm warning you: Будешь воспринимать Кузминского в серьез, погибнешь.

– Alexander Bulkin, a.k.a. Sergei the Breadroll

Sometimes you can take a fetus in an underdeveloped state, which, against the wishes of scientists or other voyeurs, cannot remain static long enough to observe: just as there are stages in the development of language that can last only an instant, when two words mean exactly the same, since nature will not tolerate it, just as there are elements which can only exist for a millisecond before they decompose into something else, since they are radioactive... So you can take an organism and place it in a jar with ethanol (the famous marinated tomato did recall an anecdote from his days as a biologist when colleagues used to drink alcohol of a законсервированного fetus, a drink, in times of dry despair, known to them as младенцовка – a cocktail approaching the magnitude of Benny Erofeev's explosive nirvana drinks), and by placing the organism in its own element, in a universal element, it will remain forever in that state, a remnant of a moment in the past, frozen in time.

Пацаны, or not the пацаны who themselves dared to utter that word, a contextual perversion of urban Russian slang, only in mimicry in the ironic condescending confines of the stairs under the subway bridge of Brighton Beach... Anyway, the пацаны rented a van, threw in a couple of blankets and pillows among which they would later smoke and drink and sniff God only knew what, then picked us up from a mouse and still-life-ridden flat in Brooklyn (where I had comfortably slept, for the first time in days, under two Macintoshes belonging to one of the пацана, who was a talented and educated young man, later turning out to be a coke dealer), and drove us to a “state of mind,” keeping the identity of the entity I was soon to meet a mystery, and for the better.

Five original inhabitants remained in that tiny Pennsylvanian поселок, at that time comfortably under five feet of snow. But we walked in suspiciously into a two-story crooked house or shack, of the kind that the blurs the border between array and disarray when you approach a whole multitude of those wooden toys scattered in the Russian countryside surrounding Шериметьево Airport, in a despair evoking airplane. Of the kind that accumulates new rooms next to old ones that don't change, stacked up just like Freudian stages of development… And so, crooked, cluttered; a slanting Borgesian stairway (if it was not so covered with dust) leading upstairs to a couple of rooms with Magritte-like paintings from various emigre artists, all in disarray, and many depicting, in one way or another, an old prophet-like man with a protruding beer-belly (which he claimed to have cultivated on the beer and food of Vienna), and smallish genitals.

The prophet, now aging, лежал на печи by the door, surrounded by a computer and a television set, which is all in the front room, сооруженная из досок старой дачной избы. On one wall was a collection of weapons, on the other, стаканы с советскими подстаканниками, маятник весящий precariously с деревянного потолка, at which I looked up wistfully, after being handed an authentic Mauser (unfortunately not loaded – I asked) and being told that it was the same kind that Fanny Kaplan used to shoot Lenin (and cause him excruciating headaches, in the film of another Serb besides Kusturica).

The Santa Clause, bearded and in disarray, was entirely naked except for a hanging bathrobe, when he finally stood up to lead us, his apostles, into the kitchen. His hair and beard hung in icicles just like the ones hanging off the roof. His belly hung out like a глобус, as though he had swallowed the world. A massive silver cross of the Orthodox style dangled in the opening of his grimy beige bathrobe. A perpetual cigarette hung out of his mouth. Sometimes he smoked two at the same time. He had lounged on his bed for so long that there was a permanent imprint of his massive amorphous body in the dirty mattress, but I read an inscription given to him by one of his followers now hanging by the staircase (I don't mean the follower, although that would not have surprised me too much), that said the following: here lies below Kostya Kuzminsky, на пече своей, с ребятишками, что приходять к нему, с собакой своей знаменитой, that Russian Wolfhound, wasting away in old age with its beautiful Russian eyes, лежа пластом на диване в соседней комнате.

Mad tea party? The calcified Russian intellegentsia habit чаи гнать?

Зубоскальство? Я ведь дрожала, и хотела умереть, ибо там даже не понимала, на каком свете нахожусь, ведь каждая ночь после моего прибытия была переночевкой на чужом диване, пока я искала место, где можно было выспаться. I had slept most irreverently of all on Clinton Street like that, выгнав из собственной комнаты that pseudo-intellectual dandy, что одно время пристально ко мне домогался, and locked the door of his apartment overlooking East Village rackets.

As the great poet, and greater colleague of one Kovalev, with whom each year Kuzminsky produced an anthology of Russian avant-garde poetry which every time, as he said, found itself in every major library, but not in its catalogue (from this follows Bulkin's melancholy observation among the New England сугробы that he was saddened by that, что все это произходило так безпутно). But what saddened me was Kuzminsky's conviction that “one does not write for an audience.

You mean you would go to Russia for an audience, girl? And you are not a real writer? A real writer пишет в стол, ибо he doesn't write for something, but because of something, and that because is the futile hope that somewhere there might exist that one person that might understand what he's talking about.

“When Yuri Shevchuk (from DDT) was over here, he was showing me his lyrics for that new song about Chechnya, and I said to him, 'Yurka, you sing to a big pile of shit, where some whore gets on someone's shoulders and flashes her tits around, you think she gives a fuck? They're all fucking you, and you're not the one above them with you poetics and your politics.'“ So why write?

“Let me put it more accurately,” Sergei the Breadroll interrupts, sipping a glass of tea and a cigarette, “why publish?”

“Because every writer has that one false hope... You know, back in 1963, when I helped publish one of Joe Brodsky's first translations, everyone rolled barrels at him, so I went over to a friend and colleague of mine and his and asked for help in unwinding him abroad. My only excuse was, 'of all his friends, you're the one that despises him the least.'“

His anthologies. I am not sure whether or not they really manifest the Bread Roll's observation, but one weakness of the Marinated Tomato, the prophet, the Dirty Old Man, the Great Kuzminsky, the weakness that was most painfully revealing, was a young Eduard Limonov-ish writer called Mogutin.

“He's an amazing kid, he really is. I mean, when he's interviewing some fascist motherfucker who's all washed up anyway, he puts it together so that the bastard comes out looking like an idiot, without Magutin adding a single word.”

Condescending puff on a cigarette or what not, exaltational inflection in the voice (he is speaking a raspy, obscene Russian) which is hybrid not of some washed up 1960's pseudo-intellentsia, for it is more direct and artistic than the intellegentsia itself, hybrid – hybrid of what? Stagnating man, a wasting Solzhenitsin drunkard... “He's lived here for three years, he's renting the same room old Joey Brodsky used to live in, but he became a prostitute in the Village. Of course that was after he tried to arrange the first gay marriage in the Soviet Union, when he brought that hoard of journalists to the ZAKS. You say it's difficult to read, too shocking, gives you a headache? You know Limonov, right? But the thing is, when this guy talks about Calvin Klein, he really fucked him! It's not an exaggeration, he fucked Elton John too!”

It was true: Magutin, one of his “favorite students,” was the representation of a large bohemian following.

I slept in a room that was full of crates stacked upon crates of articles, some of which he used to prove his alienation and superiority. These included articles from various newspapers like the one from UT in Texas (where he taught) that mentioned a certain avant-gardist Punin merely as someone who occasionally slept with Anna Akhmatova, the shallow significance of which greatly insulted the Great Kuzminsky. I would often feel the burden of arrogance that hung as thick as the smoke of hashish and solitude in that house, especially noticing the plastic baby doll nailed and crucified to a Soviet red star, which hung there для прикола, to annoy his American guests.

But his anthology, read seriously by about 100 people on this sad earth, he treated with extraordinary sacredness. He compared it to the “Строфы века” anthology, compiled by another emigre poet Evtushenko (Евтух) with the help of – “Vitkovsky?” I remembered with glee, picturing again the famous long-haired old intellectual, the erudite (who prompted Bruno Niverre's “A poet in France is a very strange man...”) at the pleasant smelling ЦДЛ building on a pleasant smelling spring day in Moscow...

“Yeah, I know that son of a bitch. Thing is, Evtuch throws him a couple of poems from my anthology back in the Eighties – you know, I forgive Evtuch because he's not a professional editor. But Vitkovsky knows who I am, and uses them without mentioning their source, and I just can't respect a man like that.”

Same with my love Leo Rubenstein, whose publication in Berlin was along with Kuzminsky's students, but whom Kuzminsky called a bore to my disappointed pallor. I was afraid to mention my half-famous husband lest I got a similar reaction of recognition. So I didn't.

Before I could ask myself what status a mammoth like that was enjoying here, claiming that “there's only one man on earth that drank more than me, and that was Benedict Erofeev,” he answered himself, and his answer, to me, was sad: “Once we stopped over in this town in upstate New York, and went to this restaurant – you know joints like that, cafe and bar all in one, seats maybe ten people. This American waitress broad comes up to me with these huge eyes, and asks with a gasp like I'm the Second Coming, 'Are you Alexander Solzhenitsin?' My friend got pissed when I said no.”

And that was after, as a biologist, he claimed to have known “a broad from the circus with three legs and two pussies...”

Upstairs, в уединении, I thought I'd mentioned everything, listing each cutting remark, each obscenity, identifying aspects of what he'd seen and slept with (I don't know whether his constant criticism of Nabokov was in any way related to the fact that during his drunken youth, when he used to wander around the Village in a white kaftan frequenting the Ali Baba shawarma basement on Bleeker with fifteen year old Russian girls, he did happen to sleep with one such girl, who had previously seduced her own father). But realizing, upon stumbling downstairs and seeing the same gathering of two or three cynicisms around that lounging Bacchus in his beige bathrobe, that every other sentence out of his mouth was something to the effect of “by the way, Uspensky, my god-father...” I understood the hopeless prevalence of his superficial disillusionment with every writer he adored. When he first met his great friend Allen Ginsburg in Austin,

Texas (I had managed to see that man in Norman, Oklahoma when I was twelve – along with old Evtuch pitifully in Tulsa) their relationship started out with Kuzminsky's complaint, “you know, they used to feed us shit in the Soviet Union, but you, Allen, you feed us shit in a sandwich!”

Исчерпано? But мое изнемогание было следствием не перегрузки информации, ни глинтвейна, ни бани, после которой я, повалявшийсь голой в снегу, наконец-то благополучно напилась, а следовало оно из замкнутости того мира, в который я попала, и из невозможности избежать той же судьбы. That man had gathered around himself the newest talents of bilingual monkeys who were therefore geniuses, who hated where they lived, and варились in their noble suffering of self-imposed exile. They wrote in two languages, but only to each other, as I do and refuse to do, their words held more value than any half-baked poet who grew up here imitating Bukowski, like a fish in water and therefore never noticing that he had been swimming in vomit… And famous Kuzminsky, in self-imposed exile for 25 years, gathered these hybrid bilinguals himself like child-apostles.

In 25 years, however, he hadn't changed a bit, and that was the most frightening – that he still had the most banal совок written all over his face, the sovok that came along with the tea glass holders I drank out of, by his herring and potato and vodka existence, being that he could not tolerate American food, by his Russian sheets, his laziness to read in English, condescending his neighbors, and his house, his house, his house. His refusal to become Nabokov, Brodsky, or Yevtushenko, although he had taught at UT for five years.

I had forgotten to захлебнуться в другом языке и сменить систему координат чтобы избежать the possibility of connecting this isolation to what I had recently so piercingly understood about this country, and so saw a gray blur behind which everything was, and was nothing, so that I realized that I would leave or die.

(//spintongues.vladivostok.com/lexicon/diasporaframe.htm)

(2001)

4. РАЗДЕЛ “ПАРАШИ ОБ АНТОЛОГИИ (И ОБО МНЕ) В ИНТЕРНЕТЕ”

“ЧАСТЬ ОЧЕРЕДНАЯ”

“Константин Кузьминский. Легальная проституция вполне древнейшей профессии (или курсив сугубо мой). – “Зеркало”. Литературно-художественный журнал. Тель-Авив, № 11-12 (декабрь 1999 г.).

Читает разнообразные мемуары, рвет и мечет, рвет и мечет (и рубрика соответственная – “Гроздья гнева”).”

(“Новый Мир”, №6, 2000, с интернету)

“Русский Журнал, новости дня. 18 декабря. Отозваны послы РФ в Вашингтоне и Великобритании; торжество спецслужб; для коммунистов бюджет – документ политический; пятая особенность национального ...

... Да!” в “правдинской” же гарнитуре гордо демонстрировал по телевизору Константин Кузьминский, возлежавший в окружении борзых где-то примерно в Бронксе. ...”

(//www.russ.ru/politics/news/1999/08/05.htm)

   “Запущенные большевиками манипуляции со словом “правда” теперь уже видимо не закончатся никогда. Разорвав его на два слога, создатели новой газеты фактически создали логотип “Правого дела” – возможно, он даже приживется. В советское время гарнитуру названия нашей центральной газеты вовсю эксплуатировали в эмиграции. Сейчас ее веселый эпицентр переместился в метрополию и ситуация напоминает беззаботность после первой войны накануне еще более тяжелой: “Все хорошо, прекрасная маркиза!” Цель авторского коллектива новой газеты сформулировал депутат Сергей Юшенков – расставаться с прошлым, смеясь. В газете ему отведена “правая колонка”, подписанная Егором Шугаевым. Две книжечки Егора Шугаева предлагались желающим в комплекте с пилотным номером “Прав? Ды”, Егор Шугаев – старая залепуха Юшенкова, еще со времен ВС, когда имела место попытка законодательной инициативы от имени такого депутата.

    В целом восьмиполосная цветная газета формата А3 №0 напоминает диаспорные издания типа “Беседер” или “Балаган”, только худосочнее и немного нагруженнее политически. Сергей Николаевич Юшенков – один из учредителей – рассказал, что газета будет выходит два раза в неделю и что гонорары будут платить приличные, Игорь Иртеньев получит прямо сегодня (деньгами), а Геннадий Зюганов – позже (газетами). После Юшенкова в ожидании Войновича Ирина Хакамада рассказала, как в ее воображении политические партии выглядели бы на поле гольфа: у Лужкова все шары в лунках до удара, Явлинский совершает мелкие эволюции вокруг лунки, Зюганов совершает хук мимо лунок в лес самой тяжелой клюшкой...

    В ответах на вопросы Юшенков тонко пошутил – газета будет выходить, пока будут выборы. Хакамада озаботилась, что может быть не все поняли. В Думе газета распространятся будет, а “что касается судебных исков, то мы им рады”.

От редактора: Мне, кстати, непонятно – зачем же такой плагиат? Лет этак десять назад издание именно с этим названием “Прав? Да!” в “правдинской” же гарнитуре гордо демонстрировал по телевизору Константин Кузьминский, возлежавший в окружении борзых где-то примерно в Бронксе... – А. Левкин.”

(С интернету)

– демонстрировал я, впрочем (в фильме “Русские уже здесь”, или “Бывшие” – по титлу в Совке) – легендарный коллаж Вагрича Акоповича Бахчаняна, выклеенный из заголовка газеты “Правда” – “ПРАВ ДАДА”, наш дадаистский лозунг. (См. Ант., том 3А)

   “Поэзия начала жить отдельно от рукописей: Самиздат 30-40-х годов был преимущественно устным, а в 60-е годы возникло нечто вроде института профессиональных запоминальщиков, своего рода аэдов и акынов – хранителей устной традиции, причем воспроизводился не только текст, но и манера чтения того или иного автора. Этих людей называли “ходячими магнитофонами”. Большинство самиздатских текстов, составляющих монументальную 9-томную “Антологию у Голубой Лагуны” (Хьюстон – Нью-Йорк, 1977-1987, автор-издатель Константин Кузьминский), записывались именно таким способом – по памяти. 54”

/54 Виктор Кривулин, Золотой век самиздата в сборнике Неофициальная поэзия.

//www.rvb.ru/np/publication/00.htm/”

(www.russ.ru Иван Засурский. Ре-конструкция России. Масс-медиа и политика в России девяностых. Дата публикации: 14 Декабря 2000)

“Таким образом, уже в мае 1980 и состоялся первый номер альманаха “Майя” во главе с соучредителями и соредакторами Евгением Шешолиным, Александром Нестеровым (Соколовым) – (г. Фрунзе, ныне Бишкек) и

Мирославом Андреевым, а Олег Охапкин, знакомство с которым было как бы последним толчком, переслал наше детище в США Константину Кузьминскому, который и опубликовал его в одном из томов “Голубой Лагуны” (русская поэзия после 17-го года, не печатаемая на родине) и дал обзор альманаха в интервью “Голосу Америки”.”

(Предисловие к книге Евгения Шешолина “Измарагд со дна Великой”, Speaking In Tongues Лавка Языков, с интернету)

“11.10.67, среда.

Вот, сегодня мне хочется зафиксировать на бумаге свои мысли относительно большого блестящего будущего моего друга – поэта Константина Кузьминского [3]: он кроме писания очень мелодичных по звучанию стихов, как раз занимается процессом самого зарождения стиха, изучает творчество поэтов по их разным направлениям творчества и оценивает уровень их творчества! Кроме того, он имеет много друзей среди левых художников разных направлений и с большим профессионализмом оценивает их работы!. Я думаю, за будущее Кости, как большого специалиста-литературоведа можно быть спокойным!

   И еще об одном поэте мне хотелось бы упомянуть, стихи которого я достаточно хорошо знаю, ибо еще в 1962 г. напечатал, составленный Костей Кузьминским, сборник его стихов! Это – Иосиф Бродский. Он поэт-фанатик, могущий писать сложные философские стихи, а так же и делать переводы. Лично с ним я не знаком, но Костя мне много о нем рассказывал. Сов.власть его преследовала, состряпала над ним судебное дело и, якобы, за тунеядство отправила его в ссылку в Архангельскую обл. – на целых 5 лет! Дикое зверство! Его, правда, через полтора года вернули в Ленинград, отменив этот абсурдный приговор, но это стоило больших хлопот большим людям: Шостаковичу, Ахматовой и еще другим, чуть поменьше рангом! Официальная сов.власть ему “ходу не дает”, но у него особый поэтический дар “от Бога”, и такое дарование не может бесследно исчезнуть! Ведь не зря же тот сборник его стихов, напечатанный мною в 1962 г., некто Иосиф Бейн сумел переправить в США, а там – по этому экземпляру! – напечатали книжку стихов! Это ведь о чем-то говорит!”

Имя Бориса Тайгина [1] тесно связано с ленинградским поэтическим самиздатом 60-х годов. Именно он был первым “издателем” очень многих литераторов, ставших впоследствии широко известными. В этом номере мы предлагаем вниманию читателей несколько фрагментов из рукописного дневника Бориса Ивановича, который он ведет с начала 60-х годов и по сей день. (Это 28 “полуобщих” тетрадей в клеточку, исписанных мелким убористым, на диво разборчивым почерком). По мере возможности нами сохранены авторские синтаксис и пунктуация.”

(Пчела #32 (март-апрель 2001), с интернету)

– а то не говорит! Рыжая обезьяна Иоська Бейн, которого, по моей просьбе, выпустил после себя Оська Бродский, на чтении в Институте народов Азии (и Африки?) в 1962-м, в благодарность – украл у слепого Г.Л.Ковалёва в Промке – один из трёх переплетённых Тайгиным томиков “полного” (на 1962 г.) Бродского, и ни в какую Америку его не передавал. Переправил Бродского – отец московского “самиздата” Алик Гинзбург, получив его вовсе от меня. (ККК-2002)

      Константин Кузьминский с гордостью рассказывает об организованной им антигомосексуальной выставке: “Мы решили развенчивать разные американские стереотипы. И начали с этого. Ведь здесь же все хотят быть “политически корректными”, боятся обидеть педиков, этих, тех...” Меня это развеселило: “Ну и в чем же ваша смелость? Русские эмигранты и так до предела гомофобны. Делая эту выставку, вы не развенчивали стереотипы, а шли на поводу у этих мудаков. И потом – почему вы решили начать именно с гомосексуалистов?” “Да потому, что если бы мы тронули евреев, нам бы сразу перекрыли кислород в финансовом плане, а если бы начали тянуть на негров, они бы пришли и разгромили всю выставку и поубивали бы нас прямо там!” – стал оправдываться бесстрашный революционер-разоблачитель Кузьминский.”

(KOLONNA Publications, ЯРОСЛАВ МОГУТИН, АМЕРИКА В МОИХ ШТАНАХ, Дневник второго года в Америке

//www.mitin.com/kolonna/america/america2.shtml)

– пардон, и выставку организовывал НЕ Я (был лишь приглашён в последний момент в ней поучаствовать, что и сделал), и слова это НЕ МОИ, а близкого знакомца Могутина и моего, Саши Захарова – я лишь пересказал их Могутину (“тронуть” негров и евреев – предлагал наш экстремист Захаров, я лишь объяснил ему, “чем это кончится”)

но такова цена всей этой анекдотической журналистики – от Довлатова до Могутина, “ради красного словца...”

вот так я, впрочем, и попал – “в педерасты” (вечно на их сайтах выскакиваю)

впрочем, попал я – давно: после публикации тончайшего и трагичнейшего лирика Гены Трифонова в томе 4Б (и даже раньше, где-то я его ещё тиснул, году в 80-м) – проф. Симон Карлинский из Беркли (доказывавший, что ВСЕ русские поэты были педерастами, от Ломоносова до Есенина), раззвонил обо мне на всю голубую Америку в гомо-журнала “Адвокат” и дал адрес, после чего мне стали приходить любовные письма из тюрем (на которые я не знал, что отвечать...)

теперь – усыновивши пидора-террориста Могутина – опять имею бесплатную рекламу...

(еще один раздел: “КУЗЬМИНСКИЙ – ПЕДЕРАСТ”, но я и не отказываюсь, просто – поздновато уже)

… взял питерско-магаданский бард и книготорговец Толик Михайлов десяток экземпляров моей “Вавилонской башни”, торговать на Брайтоне, где-то в 96-м, что ли

он там, для просвещения шашлычно-колбасной эмиграции – всех своих кумиров на столике разложил: Солженицына, Шаламова, Корнилова Володю, Довлатова, Бродского – нести культуру в народ

(которая ему, впрочем, и даром не нужна)

заодно и мною торговать решился

подходит мадам, берёт в руки “Башню”, а на обложке – литография Валеры Мишина, мой портрет 1969-го: “Кузьминский?!! Это которому женщины – член целуют?!!” – и швыряет на лоток, чуть не в Толика

приходит Толик, вылупив глаза: “Когда это такое было?”

начинаю мучительно вспоминать – когда же, последний раз, и чтоб какая-то мадам это видела?...

и вдруг – доходит: в фильме “Новые члены Арт-партии ПРАВДА”, на нашей выставке 1996-го – киношница Сашка Свиридова на бис – трижды приложилась к моему возлежащему портрету, работы Володи Некрасова, и в аккурат к чрезмерно лестно изобразованному причинному месту, то есть – к хую*

ну, мы так с Иркой-“Спутником”, которая делала фильм – и замонтировали

и показали по манхэттенскому независимому любительскому телеканалу MNN

а мадам, стало быть, видела (телезритель, блин!)

изначально портрет и готовился, как благотворительная акция “ХУЙ – ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЕ!”

подыхающее совковое издание – направило своего спецкора, Эдгара Чепорова (“противуестественную помесь Эдгара По и Анатолия Чепурова”, как в глаза окрестил его я), сбирать картины данью с русских нью-йоркских художников, для благотворительного аукциону

художники радостно откликнулись (хоть показать картинки!), а спецкор явился ко мне, за советами, связями и консультациями

жил он рядом, на той же Корбин, и, естественно, параллельно просил политического убежища

дали, кому они не дают – см. на сайте в поиске “голенькие ножки” (где выскакивает порнуха, милицейские дела об изнасиловании, лирические стихи Фаины Гримберг и какой-то спец по Белоруссии, националист-политик: статьёй о власовцах, бендеровцах, бактериологах, эсэсовцах – и перечисляются все военные преступники, получившие убежище в благословенных штатах)

сам Эдгар откуда-то с сугубого Дальнего Востока, на кисти – татуировочка, вид сурово не литературный (но знакомый – так же выглядел лагерник-переводчик, поэт и прозаик Толя Клещенко, ученик Гитовича – на коем он задолжал мне бутылку, но погиб где-то на Камчатке, об этом см. в “Зеркале” израильском, или в разделе о тётке Таньке Гнедич – писал ли?...)

явный разведчик, как, кстати, и культурный атташе Америки в Питере, в 1974-75, Дональд Френсис Шиен, по прозвищу “Сукин сын” (“шьен” – по-французски – собака), краснорожий моряк-цэрэушник, обалдевший от поэтов и художников, – все они работают под крышей культуры и литературы – колосовы, калугины, битовы, парновы – несть им числа, и сейчас их – печатают (вместо – расстрелять)

и была отснята на видео вся акция по частям: Некрасов пишет эскизы с возлежащей модели, приносит портрет, приходит Чепоров, уносит портрет, приносит “Литературку” со статьёй и фотом портрета (шибко уменьшенном! – чтоб не разглядели?…), и рассказом, как под моим хуем – читали стихи Беллочка и всякие евтушенки

далее – о картинах и их судьбах (равно и результатах аукциона) – ни я, ни художники никаких сведений не имеем: может, в кабинете какого банкира или газпромщика – хуем их отмываемые доллары благословляет?...

но отрыгнулся этот портрет – уже реакцией покупателей брайтонских, о чём и рассказ

/25 апреля 02/

(Из цикла “Кузьминский в Интернете”)

“Колесник умер. Бондарь – ”

(И.А.Бродский, СС, 1964)

“Дело не в том, что Аллен Гинзберг – педераст и авангардист, а Владимир Солоухин – традиционалист, реалист, монархист и большой русский патриот.”

(Вл.Бондаренко, “День литературы”, М., “Палея”, 1997, стр. 23)

   “Хиреет последняя русская газета “Русская жизнь”, и все толще становятся пухлые еврейские “Панорама” и “Новое русское слово”. Закончу эту тему новых поселенцев ироническим посланием Константина Кузьминского о его вновь прибывающих в Америку друзьях:

Кого потеряла Россия,

Рассеяв по весям иным

Одне инородцы худыя,

Но память по коим храним...

Не вмерли еще мастодонты,

Не вмерзли в арктический лед

– Живут в Аргентине масоны,

И жид, процветая, живет.

Америку русские люди

Открыли, но горькой ценой:

Не им преподносят на блюде

Валютный дукат золотой...

Причастье дают Меерсоны,

И с хлоркой – святая вода...

“Масоны, масоны, масоны –

Не скрыться от них никуда...”

Так что потеряла Россия,

Раскинув в рассеяньи свет?

Жиды и чухонцы косыя

Им смотрят задумчиво вслед...

4. Сага Форта Росс

Связи старой русской эмиграции с вновь прибывающими нет никакой. Так как они – воистину – в рассеянии, не являются единой силой, то и для конгрессменов и сенаторов США они – неинтересны, их как активных избирателей можно не учитывать.

(Бондаренко В. Варварский Берег // Завтра. – 1996. – № 50

//chss.irex.ru/db/zarub/view_bib.asp?id=918)

Литература Полный список

Аблажей Н.Л. Эмиграция из Восточных районов России

*Аблова Н.Е. Российская фашистская партия в Маньчжурии

*Аблова Н.Е. Российская эмиграция в Китае (1924-1931)

Абызов Русское печатное слово в Латвии

*Автокефалия Русской Православной Греко-Кафолической Церкви

*Агеносов В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996)

*Агурский М. Идеология национал-большевизма

Адамович Г. Вклад русской эмиграции в мировую культуру

*Адамович Г. Одиночество и свобода ...”

и т.д., и т.п. – не один десяток страниц...

... Передёрнул, братишечка-почвенник. Адресовано это было – вовсе им, и называлось:

“приложение Ъ: Комментарий-послание Распутина, Белова и Смирнова-Осташвили к книге Э.Штейна [“Поэзия русского рассеяния”, Ашфорд, США, “Ладья”, 1978]”,

над которой я тоже вдоволь поиздевался.

Посвящено же было – “Порутчику Гоге, он же Серёга Лысый (один из соавторов книги Синявского-Терца “Голос из хора”)” –

моему немногому родственнику (по четвёртой жене) Сергею Мальчевскому, члену “Имперского Союза-Ордена”, посаженному “за фашизм” и попытку взорвать Мавзолей и, позднее, ратовавшего за воцарение Великого Князя Владимира Кирилловича, против чего я активно возражал (см. мои эссе в НРС, 1996)

и “необрезанный” Бондаренкой текст (да ещё пущенный прозаически, в строчку) звучал изрядно инако:

Кого потеряла Россiя,

Рассеявъ по вЪсямъ инымъ –

Одне инородцы худыя,

Но ПАМЯТЬ по коимъ хранимъ.

“Покоемъ” и “ижицей” знатно

ВоспЪвъ въ антиподахъ себя –

И “ятью”, и “юсомъ”, и знакомъ

“Фитою” – округла земля.

Не вмерли еще мастодонты,

Не вмерзли в арктический лёд –

Живутъ въ Аргентине масоны,

И жидъ, процвЪтая, живётъ.

Америку русскiе люди

Открыли, но горькой цЪной:

Не имъ преподносятъ на блюде

Валютный дукатъ золотой...

Сикорскiй, Зворыкинъ, Нижинскiй –

Взросли на родимыхъ поляхъ!

СомнЪнье, однако – не жидъ ли,

А можетъ быть, вовсЪ полякъ?...

Се – Павелъ Ваулинъ, воитель!

Се – рЪзвый Романъ Петуховъ!

... Имъ Яблоковъ Джекъ – потрошитель,

И Мень отпущаетъ грЪховъ...

Причастье даютъ Меерсоны,

И с хлоркой – святая вода...

“Масоны, масоны, масоны –

Не скрыться от них никуда...”

Так ЧТО потеряла Россiя,

Раскинувъ в рассеяньи свЪт?

Жиды и чухонцы косыя

Имъ смотрятъ задумчиво вследъ...

(Харбинъ – Брайтон-Битч,

1920-е – 1990-е)

/за невозможностью в современной компуторной кириллице “ятей”, таковые были изобразованы мною рукодельно в шрифте “sisi”, каковым и набиралась книга “Пулемётные лепты / Сефардская невеста”, откуда Бондаренко и позаимствовал, похерив славянскую орфографию. Вынужденно восстанавливаю, заменяя “ять” большим “ером”. – Автор, 28 февраля 2002/

После чего в книге следовали два вклеенных газетных объявления из “Нового русского слова”:

“ДЖЕК ЯБЛОКОВ, директор, Еврейский похоронный дом. Самые низкие цены на похоронные принадлежности и услуги”

“НИКОГДА... похоронное бюро “БРАТЬЯ ВАЙНСТАЙН” не откажет в сервисе евреям из России.”

И тому подобныя невинныя поэтическiя шалости – а вторая оборотная часть книги, “Сефардская невеста” – была вовсе набрана шрифтом “кириллик-иврит”, из переделанного мною иврита в кириллицу.

О чём почвенник Бондаренко – не упоминает, однако же – “цитирует”.

Ну и я – его.

/28 февраля 2002/

цитируя вовсе – меня (нас)

“Когда-то, помню, рассказывал мне Виктор Топоров о некоем мемуаристе, который считает себя другом Николая Рубцова, но пишет при этом о нем одни гадости. Впрочем, Топоров об этом и в книге своей написал…

<…>

Зато сам Шнейдерман по просьбе своей подружки Эстер Вейнгер для ленинградской газеты лихо настрочил в первомайский номер 1964 года стихи о космонавтах:

     С бетонной площадки

     Ракетодрома

     С красными вымпелами,

     Устремленными

     Вверх,

     Наши ракеты

     Неслыханным громом

     Мимо границ,

     Рубежей,

     Вех…

Тем более, что о параллелях в стихах Бродского и Рубцова, к примеру, я писал еще задолго до выхода этой пасквильной книжонки Шнейдермана, и приводил те же самые примеры из Бродского : "Ты поскачешь …", "Пилигримы", "Рождественский романс". Даже неприятие поздних политических взглядов Рубцова не должно же было заслонять видение стихов.

<…>

Такие вот горе-специалисты препятствуют публикации в России стихотворения Иосифа Бродского "Народ", посвященного русскому народу, считая его всего лишь "паровозиком".

29/07/05 00:36:12 – Юлий: Автору

      Редко соглашаюсь с Бондаренко, но здесь – на 100%. Рубцов – замечательный поэт, и его счастье, что он попал в руки почвенников, иначе мог бы и не состояться.”

(Владимир Бондаренко, ЖАБА ЗАВИСТИ, Номер 30 (610) от 27 июля 2005 г.)

“Теперь и мне довелось прочитать вышедшую только что в Петербурге в издательстве Новикова книжку некоего Эдуарда Шнейдермана.”

(Бондаренко, Ibid.)

… бля, всё-таки бондаренко – редкостная сука, и гнида

Сволочь есть сволочь (бондаренко)

Я хохотал над Эдиком все эти годы: издать книжку «Эдуард Шнейдерман. Русский поэт Николай Рубцов»

«Ну, Есенин…

мужиковствующих свора…

смех –

коровою в перчатках лаечных!

Как послушаешь –

ведь это же из хора.

Балалаечник…»

Бондаренко, в отличие от НЕПЕЧАТАВШЕГОСЯ поэта и друга Рубцова, Эдика – никак не “некий”, а сволочь известная, печатная, продажная, вороватая и шулерская.

Возможно (и даже очевидно), цитирует он “космические” стихи – по книге склерозного Эдички.

Хотя классику – надлежало бы знать (хотя бы по той же Антологии).

Где-то в 5А – я стопроцентно писал об этих наших двух – в апреле 1961, к полёту Гагарина – писанных по заказу Лариски Ведёрниковой, веснущатой русачки (а не жидовки Эстер Вейнгер) стишках…

Писано было с хохотом и гоготом, “по тропарю”, с сидевшим у меня в гостях Эдиком, напару.

И напечатано, в какой-то институтской многотиражке (не заплатили ни копейки, но копии вырезок мать сохранила).

Но Бондаренке всё ещё мешает Гершензон… (Добро бы сам – как Розанов и Ремизов, писал – которым гершензоны никак не мешали, напротив).

Вот потому-то я – и не с ними.

(30 августа 2005)

   “СТОЛЫПИНСКИЙ” ГАЛСТУК

   “… Каждый имел возможность нормально включиться в жизнь – главное благо социализма.

   Но как пакостно в душах своих относились, оказывается, к нам те, кто не считал себя гражданином страны, а был лишь ее квартирантом, иждевенцем, временным хамоватым жильцом, внутренним израильтянином, хотя пользовался всеми правами, однако обходя стороной обязанности? Константин Кузьминский, учившийся когда-то в трех ленинградских институтах, теперь гуляет по Брайтону, “то в цилиндре, то в папахе, то в бурке, а то и почти без ничего. То с маузером, то у пулемета. По духу пацифист, по словам ниспровергатель основ, а по облику чуть ли не Георгий-Победоносец...”.

   Итак, “Георгий Победоносец” с пулеметом “Максим” на пороге пенсильванского дома, проживающий ныне на берегу реки Делавэр, пацифист, уставший от великих трудов по... разрушению собственной Родины:

   “...Мы подготавливали этот распад, вся наша диссидентская братия,– открыто теперь признается он. – Мы требовали независимости Эстонии, украинского языка для Украины и т. д. То есть распад уже был подготовлен. Результат, конечно, трагический, но закономерный. Ведь когда мы говорим о колониализме Англии, Франции, то забываем, что Россия всегда была страной-колонизатором. ...Дело в том, что Россия захватила и Сибирь, и Среднюю Азию, и Кавказ”

(“Новое русское слово”, 10.8.2001 г.).

   Да, господин Кузьминский, результат вашего пакостного для миллионов людей труда – трагический, но если вы сами признаетесь в своем преступлении, так, наверно, надо платить по счетам. Сколько погибших из-за вас в национальных конфликтах, сколько умерших в поездах, на вокзалах, на улицах от внезапного бездомовья, сколько несчастных бомжующих по подвалам детей, сколько – не родилось!... Господа, за разрушение государства вы подлежите элементарному судебному преследованию, страна обязана подать на поиск вас через Интерпол, и, уверена, она проведет еще такой суд. Над теми, кто всей своей деятельностью принес огромную пользу... чужой державе. И Калифорния, и штат Техас были присоединены к США в результате военных захватов, так почему не боретесь с Америкой, коль вы такие честные “ниспровергатели основ”? Где миллионы индейцев, которые населяли когда-то берега реки Делавэр, их трагические тени не обступают вас по ночам, не душат, не взывают об отмщении? Или отмщение ваше избирательно, зависит от ... мзды? Даже если эта мзда лишь в виде представленной вам возможности проживать на чужой территории, тем хуже, выходит, за ерунду продались. Не так? Докажите, что не так... Всем своим трудом на благо Родине, пострадавшей от ваших криминальных развращенных мозгов.

   Откровения Кузьминского открывают еще одну истину: они не остановятся в своем разрушении. После СССР будет разрушена и Россия, вернее, тот кровавый ошметок, который сейчас называется ее именем. Вначале оторвут Дальний Восток, что уже и делают постоянным отключением электричества, то есть искусственным созданием дискомфортных условий жизни. Потом Сибирь окажется не пригодной для проживания русских. На очереди Кавказ, Калининград. Привыкнем к этим потерям, принюхаемся – далее уйдутТатарстан, Башкирия... И только сейчас начинаешь по-настоящему понимать красоту работы чекистов, которые наступали на пятки разрушителям, но не бежали трусливо и позорно от предателей, как делают органы безопасности нынче, мало того, из цэрэушных люмпенов делают национальных героев.

   В интервью с Александром Грантом (кстати, тоже соотечественник, и тот еще гусь, судя по публикациям) Константин Кузьминский, бомж международного масшатаба, ряженый, с удовольствием рассказывает о себе, о времени, и тех, с кем прежде столкнула его жизнь: “Я поляк, цыган, еврей и русский. Вот такая окрошка. Согласно фюреру, я должен быть уничтожен четырежды.

   Экономика диктует зачастую больше, чем политика, – замечает он. – Бродского напечатали в Нью-Йорке, Довлатова напечатали, но что? Его лучшие рассказы, его шуточки замечательные, его “Соло на ундервуде”, его соло на “IBM”? Нет, напечатали его рассказ о том, как он работал в таллинской многотиражке и как выглядит советская журналистика глазами Довлатова. Это им было нужно, но это был пропагандный материал. За него заплатили. Точка.

   ...История создается людьми, а люди брехливы, лживы и спекулятивны”.

   Да, Кузьминский прав! Сколько демократия брешет про то, что на Западе свобода слова, а вот я ее там не заметила. Попробуйте кому-нибудь рассказать, как хорошо жилось народу в СССР !.. Вас тут же высмеят. В лучшем случае. В худшем – напишут донос в Пентагон, что вы агент КГБ и приехали, чтобы шпионить. А если вы постоянно живете на Западе и смеете защищать все, что связано с вашей бывшей Родиной, о, неприятностей не избежать... На работу могут придти из местных органов, чтобы профессионально и незаметно понаблюдать за вами. А потом отчет... И в зависимости от него – твоя дальнейшая судьба: либо живешь спокойно, либо теряшь работу. И тогда до конца дней без больших перспектив.

   Сам Кузьминский, уехавший с родины 25 лет назад, отдать ему честь, не всегда врет. Его характеристики, данные своим современникам и друзьям, уникальны: “Я не считаю Лимонова политическим деятелем – пишет он. – То, что он собрал вокруг себя молодежь – это понятно. С ними он может найти общий язык. Со стариками он не мог его найти ни там, ни тут, ни обратно там. Потому что, когда все свистят о Галине Старовойтовой, как о образце демократизма, – это совковая ментальность. Вся эта совковая интеллигенция в сто раз продажнее дореволюционной, которую Ленин назвал гнилью, поганью и проститутками. Советские интеллигенты превзошли дореволюционную в тысячу раз. Они получали немалые советские деньги и при этом держали фигу в кармане. Как только открылось окно на Запад – ринулись туда за колбасой. Ах, утечка мозгов из России! Американцы спокойно покупают эти мозги. Так вот, с этой публикой Лимонов не мог найти общего языка, но смог его найти с молодежью, которая еще не скурвилась, не продалась.

   ...Шемякину благоволят все. Шемякину, который сделал карьеру на Западе, как жертва преследований КГБ, рассказами, как над ним издевались. А сейчас сидит в Кремле и играет в гляделки с Путиным точно в такой же позе, в какой он с Володей Высоцким сидел. С Володей Высоцким, я понимаю, – два алкоголика встретились, записали совершенно потрясаюший альбом...

   – Миша Шемякин в свое время гневно отзывался о питерских чекистах, которые выбросили его в одной солдатской шинели.

   – Да, я сам его провожал. Он был во французской дубленке. Провожали его я и Илья Кабаков. Он тайком уезжал. Шинель возникла позже, в письме Горбачеву: “Вот, мол, меня выдворили из России в солдатской шинельке, с 20 долларами в кармане...”. А перед этим Шемякин попросил меня написать в статье “Проводы” (для его войны с Глезером), будто он уезжал без ничего. Потом три года мы пересылали ему картины, эскизы и все прочее с каждым дипломатом. Уехал он налегке, а дипломаты везли целые чемоданы. ...Каждый создает свою легенду. ...Многие знания умножают скорбь”.

   Там, на Конгрессе раздавленных соотечественников, выступил один представитель флюгерных – Никита Михалков, сам помещичьего роду, заявивший, что эмиграция во всей своей красе сохранила для нас, тут бестолково и безмозгло живущих, русскую культуру. Какую культуру она сохранила, мы уже увидели. Культуру ненависти, да, сохранила. На Западе опубликованы тонны литературы о том, как они ненавидели государство, которое пошло сквозь годы и десятилетия без них, как его разрушить и добить. То есть даже издали целых 70 лет они делали все, чтобы накинуть на нас “столыпинский” галстук.”

(Лариса БАБИЕНКО, "За СССР", №9(92), 2001 г.

//lindex.narod.ru/Lindex1/Shire02/Est02/1530.htm)

… похоже, эта баба-бабиенко – основательно знает меня

а народ (он же “дон”) вопрошает:

“2004-10-10 08:23:56

У Голубой Лагуны – Кузьминский et al.

Уважаемые собеседники, я нашёл в поисковых службах лишь пару-тройку упоминаний об антологии "У Голубой Лагуны". Хочу понять для себя: не интересно или не известно?
Первый том какой-то хороший человек выложил здесь:
//aptechka.agava.ru/bluelagoon/
Полное собрание (девять книг) было выпущено в количестве 250 (!) экземпляров. Все мы ахматову-пастернака не читали, но хотелось же верить, что было нечто между ними и нами, кроме Роберта нашего Рождественского. Оказалаось – было.
Так... мысли вслух.
Дон

//www.ruthenia.ru/board/board.phtml?topic=2941”

(И Кузьминский – в центре его)

(об этом см. эссей-коллаж “махно в линкольн-центре”, где-то приводится)

впрочем…

МАХНО В ЛИНКОЛЬН-ЦЕНТРЕ

(отчёт в двух – и более – частях, “пока не поздно”)

                  зое эзрохи [посвящение снимается!], эрлю и гиневскому (тайгину, домашёву… – остальных я не люблю, хотя и помню)

… мария бродская, вдова поэта, непонятно с чего (не ведая, не подозревая?), пригласила кузьминского, как поэта, на понтовый фестиваль русского “андерграунда” в линкольн-центре

оплатила гостиницу “эмпайр отэль” (350 долларов в сутки*) и 1000 долларов кэшем на карманные, на неделю

и всё это – за одноразовое выступление со стихами, 7 минут (по подсчётам моих компуторщиков – 500 долларов в минуту, какие заработки и биллу гейтсу не снились!… ежели б только побольше этих минут… и “почашче” – анекдотом…)

ну, и устроил я им анархическую проходку на сцену – в текинской самодельной папахе, белой квадратной бурке и чёрной рясе с портупеями, и с ревущим негритянским “бумбоксом”-магнитофоном, под вариации “яблочка” (пополам с “гренадой”) ремеслухи и матюжника, сормовского немца витька слесарева…

каково было после меня лёве рубинштейну перебирать свои карточки (я назвал его “учёным хомячком”, но возлюбил) – ему виднее

что-то там вякал дрыгонощенко, экс-винничанин, своими сделанными под перевод верлибрами, а закончил всё – юз алешковский (на десяточку постарше меня даже) – своими “окурочком”, “лесбийской” и “фонариками” глебушки…

мария, невероятной красоты и элегантности (русско-италийская аристократка), почему-то не была фраппирована (или шокирована), напротив, мило поблагодарила и даже обещалась с дочкой в гости, если кто подвезёт, безлошадную

… и, после дивного чтения наташки горбаневской в “самоваре” 29-го (быв при том представлен пайщику барышникову, который, однако, ни на одно моё выступление не пришёл), я направил стопы прямо напротив – в “рюмочную”, оказавшуюся единственным местом, понравившимся мне в нью-йорке

бардак, тарарам, толпа, дымище*, подают водку с семечками и БУТТЕРБРОД С ТЮЛЬКОЙ (доллара 4 всего!), народец интернациональный и – сотня знакомых за два вечера

(туда я и потратил две сотни из гонорара от марии бродской, и не жалею)

а в буржуазном “самоваре” имени оси – я принципиально не ем (хотя ромку – люблю)

(3 февраля 2003)

* уже И ТАМ курить запретили, урроды сифилизованные (прим от 2005)

ИЗ ПИСМА ЗОЕ ЭЗРОХИ

… вот, вчера ночью вернулся домой (трубы помёрзли, полный разор – сосед чинил, оставленный следить, но зверики-рыбки – в порядке)

как вы и предрекали: “вени-види-вици”

3 перформанса (мой фестиваль “раз-два-три” – первого, второго и третьего), последний, с паршивой фонограммой (решил, по дурости, “под фанеру” – не имея оборудования шевчука/киркорова) – пришлось вытягивать телодвижениями

устать – устал

но показал молодняку (как нам показывал – старик бахтерев, в 75-м), что и порох в оных наличествует, и ваще

больше всего боялся – в линкольн-центре: понты, буржуазная мишпуха (и с какого уя мария меня туда пригласила – по сю не въезжаю!)

но сделал, и даже – благодарила

на вечере 31-го – рейн занудил всех ДВАДЦАТИМИНУТНЫМ совковым предисловием, потом столь же долго читал стихи; горбаневская наташечка – выступила, как всегда, строго и достойно; уфлянд всех рассмешил и покорил; а о моей врагине ленке шварц – не было сказано НИ СЛОВА, будто и не выступала?…

тож было и у нас – с дрыгонощенкой (пригова и кибирова, за отстутствием, сократили, и даже мне с рубинштейном не пришлось их читать, а зря: я за диму “концептуальный текст 1974/2003” написал-продолжил!)…

после записей МАНДЕЛЬШТАМА (гениальный скворец!), прослушали средне-совкового пастернака (недаром его не любил, после “сестры”!),

я учинил анархистскую проходку, рубинштейн-хомячок – перебирал карточки, лукавствуя (каждую параллельно бойко читал шустряк гленн максвелл*, английская звезда восходящая… *тьфу! – читал варёная треска стрэнд, а мне показалось – более живой, и помладше – максвелл, <который вовсе – меня? не помню уже>), а аркашо – что евонные верлибры (“под перевод”), что их же переводы – что были, что не были

то ж и марк стрэнд, лауреат всех премий и академий – благообразная седина и брада, и – полное отсутствие чего бы то ни было, столовская треска мороженая-отварная, и без соли…

гандельсман постарел-поседел, но читал – как поэт (не себя, а мандельштама-пастернака)

словом, был полный кошер

и если б в заключение юз не спел “лесбийскую” и “окурочек” – на дрыгонощенке б и заглохло, тухлой тоской

а я, после проигрыша анархистского “яблочка” (витька слесарева), произнёс речь на мове:

“посвящаю лучшим поэтам питера: олегу охапкину – в дурдоме, не опубликован; виктору ширали – грозит четвёртым самоубийством, практически не опубликован; анри волохонскому и хвосту – в тюбингене и париже; поэту лимонову – в тюрьме; ярославу могутину – готовящемуся туда же, под следствием…”

и начал своё – “карамяна” из “литовского дивертисмента, или 3 поэмы антисемитизма” (вроде, с посвящением марии бродской, не помню – [без посвящения, по прослушивании записи; я их ей только надписал, даря].)

потом вдарил “хавелкой” на 24-х языках, ещё двумя миниатюрами “бэйзик инглиш” и “бэйзик рашен”, и закончил – “третьим посланием чапая концептуалистам пригову некрасову монастырскому”

(мандражировал, честно говоря, – руки дрожали)

и в шагаловском линкольн-центре гремело:

“… даёшь же россию

водяру задаром

а эсэсэсэрию

подарим жидам

урицким и троцким

якирам блюхерам

аксёновым бродским

и мейерхольдам… (*7)

… на станции чопе

в воротах к европе

скопились сплошные враги

так вдарь им тачанка

свинцом и полбанкой

россию от их сбереги

эх не до грибов, петька

надо бы гробов , петька

полные жидов, петька

вот тогда бы жить, петь-ко…”

мария бродская, правда, в обморок не упала, но, напротив, благодарила

(возможно, из западно-италийской вежливости, кто знает?)

на следующий день, в благодарность за приглашение, в лофте у анны франц я устроил кощунство над ахматовой: две загримированные под ААА девушки (ирочка барскова и надька нилина) читали раису (чеченскую поэтессу) и анну (советскую русскую) вперехлёст, и никто не въезжал, которая из них хуй

(причёски и грим наводила леночка трапезникова, сладкая, а помост из крошёной “ахматовой” – два десятка мешков с резаной бумагой – юлька ницберг)

потом ахматова – ирочка барскова – читала бахчаняновское “ах! матом”, где вагрич переклал стихи ААА матюками – и звучало вполне органично

и закончил – возлегающий в парандже, турских шальварах и серебре повсюду – я, дразнилками в адрес “ахматовских сироток” (“вдовцов”, по определению баха ж), где обклал их по-чёрному

впрочем, всё это почти – в томе 2А, в конце (и частично в 2Б, “без двух Б”, см. у бобышева)

потом, естественно, опять “рюмочная” (буттерброд с тюлькой* за 4 доллара, строганина под чесноком и какие-то дурацкие “рачки в тесте” – не рекомендую)

не высыпался каждый день

с утра 3-го – визит к МИШЕ ЧЕРНЫШЁВУ (на его фильм “супрематизм = фашизм”, гениальный коллаж – как гитлер играл с чёрным квадратом и прочей атрибутикой коммунистов-супрематистов), и еле поспел на собственный прощальный, в “боуэри поэтическом клубе” (который держат – ПЕЙСАТЫЕ: и хозяин боб холман, и звукооператор лаки дэйв)

звукооператор меня и подвёл: пока меня красили-обряжали в папуаса (грим по всему телу, травяная юбка, парик, маска) – не проверил фонограмму

звук моего чтения (записи) был слабый

аркаша кириченко (“петрович”, он же “фри мэн”) бешено и гениально, но напрасно дудел в трубу, подыгрывая

(одна негритянка, увидев не “политикалли коррект” костюм – устроила скандал, вывели – не меня, а её), вторая, энджэл – снимала (надо б емельнуть ей)

снимали легендарный кевин кларк, не менее известный ричард костелянец (был на всех трёх вечерах), радик шварц (сайт ycrop.com, рекомендую)

я шлялся по сцене, не зная, что делать

потом плюнул, вытащил мешок бананов и начал их жрать, предложив то же и аркаше, сев на ступеньки (признаю: уроки “свиньи”-панова)

мышь попросила – кинул и ей

потом – всем желающим

так и кидался в зал бананами, потом стал примерять папуасские нахуйники невероятной красоты и размеров (которые падали)

словом, шоу кое-как вытащил

да, а в середине – зашёл за занавес (мышь обклеила его бесчисленными папуасками), и вышел – “мормоном” – в чёрной рясе, шляпе и с Библией (которую, не зная, что делать – просто листал, возведя очи горЕ, и не глядя)

словом, на четвёрочку с минусом

но не завалился

потом, похлебав солянки у анны франц – прямо в гриме уселся в машину (ученик юра иванов, “пиндыр” купил наконец) – и за 3 часа, к 2-м ночи – был дома

а в доме … – подвал открыт, трубы помёрзли, воды нет

так и не мылся сутки, папуасом

нью-йорк меня не впечатлил, напротив

курить нигде нельзя (кроме “рюмочной” – и то до марта), суетлив, кроме чайна-тауна – бел и безобразен (но негров и пуэрториканцев полно и на манхэттене), в обед (в 3-4) – все рестораны на бродвее и рядом закрыты, до вечера – бегал голодный

правда, успели меня отснять во вторник уличным интервью на какой-то главный канал, “никельодеон”, а в среду – приебался в кафе журналист из “нью-йорк арт”, снимал (но на вечер 3-го не пришёл)

и встретил кучу народу – на улицах и, естественно, в “рюмочной”: стрижова, лубяницкого, гума, горбачёва, барышникова, чорт те кого…

неделю порезвился (не за свой счёт), и то прок

и мышь отдохнула (хотя работала, как пчёлка – от пошива папахи и костюмерии вообще до видеосъёмок и прочего)

поцеловал ручки горбаневской и марии бродской (а наташку, вроде, и в уста) – ради этого стоило только ехать

отсняли и фильм (андрюха загданский) – проходку с анархистским магнитофоном к линкольн-центру, и весь папуасский, включая раскраску в артистической

так что не впустую

и опять вот лежу – посередь помойной техники, ломаю голову, как снять кадры с шевчуковской дигиталки (в “пале”) – на комп

вычетом марииной тыщи (карманной), в “боуэри” получил от хозяина 116 (которые честно поделил с аркашкой, вычтя грим – по полтиннику на рыло)

на грим, впрочем, ушло – за стольник, плюс билеты-афиши и прочее

долги не раздал, телефонные звонки (местные) из отэля – стоили 1.25 (в автомате – 50 центов), расплатился своей карточкой – 40 с чем-то

словом, как приехал нищим в “эмпайр отэль” и линкольн-центр – так при своих и уехал

и даже жратвой на брайтоне не успел отовариться

было как-то не до того

лежу, отдыхаю

вот и “кончен бал”, не привыкать

заметил только, что “ровеснички” (на 4 года, правда, постарше: рейн, горбаневская, уфлянд) и “младшие” (шварц, дрыгонощенко) – выглядят хуже меня, не говоря за дохлую энергетику (кроме – лёвы рубинштейна)

а и то: наприглашали преклонных поэтов, я бы со своими молодыми “магазинниками”-уродами – в сто раз веселее пяток вечеров подряд бы сделал

но они ещё “не гении”, это мне мария в линкольн-центре штамп на гениальность поставила, пригласив

приемлю (хотя и до того – сам про себя знал, хули там скромничать-реверансить)

dixi

(4-5 февраля 2003)

* в “эмпайр” – половина розеток не работала, провода – на удлиннителях, как у меня дома, слив в ванной тоже барахлил – но зато понтовая мебель “под красное дерево” (фанерованная, знамо), и даже “мини-бар”, с набором кока-кол и водки – которым я не пользовался, как и телевизором в шкапу

такова буржуазная культура 1923/2003; там же, в таком же номере – останавливался и ПАРАДЖАНОВ, лет 20 назад… (и снимала его – та же наташка дьяковская, мой верный хроникёр)

приложение 1:

недописанное (но помнимое), надлежащее к дописанию:

… ядя бананы ковырял тремя кинжалами в зубах (суданскими, в ножнах из змеиной шкуры, все 3 вместе), висевшими на шее

… эдуардик* обряжал и раскрашивал (+ юлька* ницберг, которая при этом пиздела, не закрывая рта)

… красная борода папуаса – пригодилась и для мормона-миссионера

… офа-ассистент (она же фаттакова-шарль, дочь французской пианистки и московского гимнаста, см. её сайт), нашедшая и парики, и краски, и китайского доктора для горла

… невообразимая солянка у анны франц (на 300 рыл, остатки увёз в деревню)

… кости корпоранта едомые ночью в “хотэле эмпайр”…

(*) о фамильярно-”уменьшительности”:

в нашем мирке всё так – как в еврейских похоронках в “новом русском слове”:

“умерла бубочка на 95-м году беспорочной жизни”

“скорбим о смерти фирочки и наумчика”

мы тоже такие

(6 февраля 2003)

приложение 2:

… нью-экспорт-классик ленка шварц, по собственному признанию (29 января 2003, в “самоваре”) из всех 9-ти томов антологии – прочла “о себе (в томе 2Б) и о вензеле (в томе 4А)”, по 5-10 стр. (возможно, впрочем, и полторы стр. в томе 4Б, “день рождения кривулина” славы лёна), из общего числа – 9х700=6-7000 страниц

и ебла мне мозги по поводу гениальности и талантов “лучшего современного поэта” питера, несчастного шизофреника васи филиппова (небесталанного, но крайне неровного протежопуса кривулина и шварц)

– Вы меня не узнаёте?

– Что-то очень и очень знакомое…

– А мы с вами были враги…

– Леночка, ангел мой – ручку-с, пожалуйте, поцеловать! (ручку дала, но сниматься со мной – уворачивалась и не хотела, отказывалась; щёлкнули, однако, кто-то)

(диалог в “самоваре”, 29 января 2003)

(продолжение следует?…)

приложение от 7-го:

… в большинстве программок и приглашений я был обозначен, как “costantin”, одно “н” куда-то съели (хотя я хозяевам, чилийским китайцам в техасе, не знавшим английского – представлялся по-китайски: “кОнн-стАнн-тИнн”, чтоб легче уяснили…)

вероятно, привыкли называть меня “костей”…

“маэстро, урежьте марш! ”

… играли, естественно, губайдуллину и разного шостаковича, прокофьева-шнитке, как “андерграунд” (а не русский рок, курёхин не был даже упомянут, паче – хвост), но ни на одном из музыкальных вечеров я не был, с детства не вынося камерную музыку

(это она ко мне, приезжая, играет: кларнет юлик милкис приволок пару лет назад запись концерта бори тищенко в пушкинском музее, и мы его проецировали на простыню, во дворе, а когда пошёл поезд, мартин развернул проектор на него – и юлик с квартетом играли на фоне бегущих вагонов, тищенко потом очень смеялся…)

зато я проиграл на фестивале – и витька слесарева в линкольн-центре, и “деньги, деньги…” юры валова на ахматовском кощунстве, и с его же фонограммой – шёл мой папуасский вечер с кириченко…

так что рок и андерграунд, вопреки всему – прозвучал

“иудин поцелуй моуст инновэйтив поэта”:

… кто только меня ни целовал – элизабет тэйлор (в феврале 1975, в питере ещё), аллен гинсберг, само собой (но без педерастии), горбачёв (художник), могутин, лимонов, шемякин (до вызова его на дуэль в 97-м), феликс комаров (задолжавший мне несколько тыщонок), юз алешковский, хвост и анри… – звёзды и мафиози, поэты и художники, девушек я не считаю, я сам их

… но меня поцеловал (безответно, впрочем):

“Arcady Dragomoshchenko was born in 1947 in Kiev. After moving to Leningrad to attend the university there*, he began his writing career as a journalist, essayist, and poet. He has published five books of poetry, two books of non-fiction, and a novel. Three volumes of his poems have appeared in English translation… He also translated contemporary American poets… He lives in St.Petersburg and is considered one of Russia’s most innovative poets.”

(из программки фестиваля)

а по-моему, он – говно

(*) в ленинград он приехал – работать дворником за прописку, из винницы (может, при этом был и университет, но мы все там числились)

кто, вычетом американских лесбух и графоманок (линн хеджанян, эйлин майлз) признаёт его “моуст инновэйтив” – мне неведомо; тусуется активно, однако

“иная жизнь являлась мне…”

(рейн утверждает: “другая”, но я внаглую правлю – по звуку)

читал рейну по ходу – и его, раннего, и его нынешних врагов – диму и толю, хваля (мемуары и раннее)

“профессор литинститута” что-то бурчал, возразительное, шлёпая губой…

поцеловав при этом меня в уста, и я был счастлив: рейна я люблю

просил посодействовать со списком антологии (который список вечно забывал в отэле), готовимой со стукачом-морфинистом-пидором-переводчиком витковским (поскольку не знал больше половины имён), я отослал его – к моей антологии (имеющейся у витковского)

витковского я не люблю, по слухам – перлюстратора из гэбухи (списки стукачей по сю – в спецхранах; пользуют, надо понимать)

а севы некрасова, моего нежно любимого поэта (и персонального врага) – на фестивале не было, как и пригова-кибирова

что сильно перетянуло одеялку в пользу классицистов

а то бы мы с димой приговым (кричащим кикиморой и величающим себя “дмитрий алексаныч”) показали бы им

бахчаняна на фестиваль почему-то не пригласили, но я исполнил его “ах! матом” в лофте у анны франц (первое устное исполнение, написанного с четверть века тому)

и бахчанян с женой ириной – на представлении был

… сунувшись в зад, в программку:

“KOSTANTIN KUZMINSKY – poet, writer, and literary critic – was born in Leningrad in 1940. His aricles and poems occasionally appeared in Soviet press.* He was very active in unofficial literary and cultural life in Leningrad, and collected unique archives of unofficial Russian poetry and art. He edited the first samizdat collections of poetry of Brodsky**, Naiman, Bobyshev and Rein, among others. He left the USSR in 1975 and settle in the United States. He is the editor of the Blue Lagoon Anthology of modern Russian poetry (12 volumes published to date***). He has published several books of poetry in the United States.****”  

за описавшуюся(?) вдову – вступается “на свободе” неведомый мне друг бродского (но ведомый мне) андрюха арьев, 2004-5:

“Ольга Писпанен: У нас в эфире слушатель.

Слушатель: Доброе утро. Первым публикатором поэзии Бродского на Западе был Константин Кузьминский. Только что вышел его очень большой том американских писем, где он много пишет о Бродском. Мне кажется, что это лучший памятник Бродскому. Я не знаю, известно ли вашему гостю об этом издании, там, кстати, есть и о его персоне.

Андрей Арьев: Да мне, конечно, труды Константина Кузьминского известны. Он издал огромную серию книг, посвященных ленинградской и петербургской поэзии "Голубой лагуны", но он, конечно, не был первым издателем Бродского на Западе. Его начали издавать до того, как Кузьминский сам оказался на Западе. И издавали его в "Ардисе", тогда это было почти все анонимно, так что Костя зря приписывает себе честь первого публикатора Бродского на Западе. И, разумеется, письма и все, что связано с жизнью Бродского, публиковать нужно, но очень выборочно. Это очень дело деликатное. Существуют наследники, существует вдова, дочь, сын, и неосторожная публикация, – а Костя Кузьминский любит неосторожно публиковать, – не всегда корректна.

Ольга Писпанен: Андрей Юрьевич, возвращаясь к теме возможности открытия музея Иосифа Бродского в Петербурге, насколько в музее можно раскрывать интимное пространство поэта?”

(Радио Свобода, тема дня: //www.svoboda.org/ll/guest/0104/ll.010904-1.asp)

… из письма лауреата бродского – мне (можно или нельзя?):

“... не разодрав промежность. Я – не девушка; и пусть уж всё остаётся как есть, хотя это и не к лучшему...

                                                                       Твой Иосиф”

(концовка из письма И.А.Бродского мне, 29.1.1994, New York, начинающегося словами: “Милый Константин...”, целиком текст см. в надлежащем ему месте; афтограф втюхан за тыщу книжнику Алику Рабиновичу, на каковую тыщу я и купил пулемёт “Максим”, вполне исправный.)

возвращаясь к комментариям:

(*) not as far as I do know… (что-то не припомню)

(**) первое ПЕЧАТНОЕ упоминание (не мною!) о первоиздатстве Бродского в 1962-м (с которого последовало первое американское – в 1965-м; там оно значится – “с анонимного самиздатского сборника в писчий лист, с пометой “Ленинград, 1962”). Но: СОВМЕСТНО с Г.Л.Ковалёвым и Б.И.Тайгиным (Гришка собирал, Боренька печатал, а я осуществлял “общую редактуру”, ругаясь с Оськой…)

(***) насколько я не разучился считать, на полке стоят ровно ДЕВЯТЬ томов (1, 2А, 2Б, 3А, 3Б, 4А, 4Б, 5А, 5Б); три готовившиеся тома Москвы – недособраны и не вышедши…

(****) “моих” книг – в Америке (за 27 лет) вышли 3 тощих сборничка: “Томление о Тямпе или стансы к лангусте” (в издательстве Ромки Левина, 1989), “Вавилонская башня”, 1992(96)? и “Юлдызъ / Пиранья”, 1996(97), своекоштно и самиздатом; не считая 100-150 книг меня и других (многих) авторов – совсем уже рукодельным самиздатом, на ксероксе, и в ручной раскраске; имеются в библиотеках Йейля (самое полное), университета Кентукки, ещё каком-то и – у Витковского (с которым не знаком); в России – 2, ещё тощее: выдирки из “Тямпы” (в серии “Муд зубрости” НЛО, 1996?) и репринт на скрепках “Пулемётные лепты / Сефардская невеста”, 1995?, не считая “митьковского” репринта ж: Давид Бурлюк, “Титьки Родины”, 1982/87 (где я фигурирую – как художник)…

… вынужденные поправки Costantina/Kostantina к публикации Линкольн-центра…

(в программках я фигурирую по-разному, один раз даже – правильно, в толстой)

на этом надлежит закончить неблагодарное брюзжание: неделя в нью-йорке (первая за 5 лет) – стоила лишь волшебного слова “спасибо”

(7 февраля 2003)

приложение последнее(?):

(*7) и читаю сейчас воспоминания гены трифонова об астафьеве:

“ – Ну, вот уже и в журналах начали печатать прежде вычеркнутых авторов. “Архипелаг” публикуют в “Новом мире”. Стихи Иосифа Бродского пошли…

– Бродского, Троцкого… Может, все еще и устаканится, – довершил свою мысль Астафьев…”

… его-то языком и реалиями – я и говорил в “пулемётных лептах” (да мало кто понял)

ещё астафьев поливал тарапуньку и штепселя, паче и райкина – ну не любит русский человек шутейного дела

серьёзен, как трилобит

и церковь, им поминаемая, скоморохов гнобила – отчего и шли в них – явреи-нехристи (по данным аркадия львова), и в “андрее рублёве” – не инок-иконописец солоницын главный кадр, а скоморох ролан быков, да придурошный летун коля глазков

вот я и шутил – над буржуями и евреями, над свинофилами-почвенниками, над семимужней горькой вдовицей ахматовой (вкупе с “волшебным” хором “сироток”), и даже – что было куда опасней – над “афро-американцами”, в просторечии зовомыми неграми

ничего, скушали, и даже денюжку сирую заплатили – на “рюмочную” и кофейню “моцарт” на бродвее вполне хватило

а на жизнь я всяко, не стишками зарабатываю

не как бродский, преподавая цветаеву – не секущим по-русски (в основном, “прыщавым” – по набокову) стюденткам загородного колледжа

“... ибо я ... мало знаю внешностей гаже, чем тяжелые отвислые зады, толстые икры и прыщавые лбы большинства студенток...” (“лолита”, стр.157, точной цитатой)

(и об этом были стихи – на “ахматовой”)

публика же – вычетом дюжины моего молодняка (и десятка старых пердунов – поэтов моего поколения), да троих авангардных туземцев-звёзд (фотограф кевин кларк, эссеист и поэт ричард костелянец, художник из освенцима боря лурье) – въезжала, дай Бог, %%-ов на 5 (если не на пол-%-та…)

но “другой публики” (и.в.сталиным) ни у меня, ни у бродского нет

как нет – и “другого глобуса” (анекдотом)

глобус – один, как бы ты вокруг него ни крутился

и над ней/ними я потешился – вволю

в городе “жёлтого дьявола” и в эпицентре его – линкольн-центре с дурацкими витражами шагала*

(* засунутыми за оконные проёмы и запираемые на ночь – на жалюзи, на замок)

(8 февраля, поутру – за окном замёрзший ручей, снег искрится под солнцем, следы олешков, и на излучине дэлавэра – видна моя фудзияма…)

* повторился, и немудрено!

выражаясь почти веничкой:

… в общем, в нью-йорке мне запомнились и понравились – только буттерброд с тюлькой и мария бродская

отчего, вместо дурацких памятников, дарю оффицианту славику(?), хозяину “рюмочной”, наименование фирменного блюда:

“буттерброд с тюлькой имени марии бродской”

(надеюсь, мария не обидится)

(17 июля 2003)

P.S. “кстати, о бабках” (по получении восьмого нахуйника за $100):

кстати, “о бабках”: только папуасский перформанс обошёлся мне в 7х~$50=~$350 на нахуйники-фаллокрипты, плюс ~$150 на грим, парики и такси, афишки-приглашения там, по мелочи – сотен в 5-6

остальные два, махновский и ахматовский – были подешевше, где-то полтинник на парик и грим старшей ахматовой (а на солянку и выпивку выкладывался корпорант)

(15 октября 2003)

* * *

Татьяна Волошина (12/02/03)

Мы наш, мы новый миф построим

Известно, что в Нью-Йорке живёт очень много русских. Американцы, которые в Нью-Йорке тоже живут, их любят и культивируют. Это французам наскучило плутать в дефинициях загадочной L’Ame Russe, для Америки же школа Станиславского – последние веяния в сценическом искусстве, Чехов – наимоднейший драматург (минимум десяток пьес на один театральный сезон небольшого острова Манхаттан), Достоевский – самый крупный философ, а об областях балета и космического кораблестроения и говорить не приходится. Американцы, в отличие от кой-кого, далеко не ленивы и страшно любопытны: беспрестанно закидывают они невод в Аральское море сокровищницы российской культуры, в надежде явной выудить и «одеть ризою своей» ту самую «раковину без жемчужин». Фестивали русских фильмов, выставки русского авангарда, несметное количество вечеров русской музыки, танца, кухни и прочей керамики. И каждый раз, затаив дыханье, ждут честно оплатившие входной билет доверчивые американцы, что распахнётся занавес, рухнет стена, спадёт пелена и узнают они Главную Русскую Правду. В январе на встрече с Татьяной Толстой некий нетерпеливый Американский Человек не выдержал да и ляпнул то, что мучит и гложет каждого Грамотного Американца: «Скажите, а почему русская литература – самая великая?» Остолбеневшая писательница замороковала-застопорилась в английских артиклях, но основная идея была доходчивой: «А хрен её знает!»

На фото: Константин Кузьминский
(справа)

[не указано: с Кристиной-“сиреной”]

Нет, всё-таки, мы молодцы: какой пи-ар? У нас и слова-то такого нету для пущей конспирации, а просто славянская доля такая – робко стараться понравиться. Не цинизмом же особым объяснять назидательные запевки для иностранцев про то, что именно у нас, жертв сталинизма и серебряного века, была когда-то там великая эпоха – заунывный жалобный кныч на забрале, то бишь пентхаузе Нью-Йоркского Линкольн Центра, раздавшийся промозглой атлантической зимой 2003 года. Либо же нас опять отымели русофилы-доброхоты: поманили ломаным грошиком из далёкой нашей московии вермонтской – спляши, Ванька! – и Ванька, оземь ударимшись, выписывает жеманные старческие фигуры. Или то был, по определению журнала для эстетствующих яппи “Time-Out”, «крёстный отец русского авангарда» Константин Кузьминский?

Целую неделю дрессированные мишки исправно пели, наяривали и декламировали. Называлась же серия сих конфузов «Шедевры русского андеграунда»

Справедливости ради, замечу, что с музыкой всё обстояло достойно. Три концерта – один представительней другого: Шостакович-Шнитке – раз, Денисов–Сильвестров – два, Пярт-Губайдулина – три. Удачный спарринг, музыканты на подбор и умные комментарии преподающего теорию музыки в Лондоне виолончелиста Александра Ивашкина – много ли слушателю нужно для счастья? Были также некоторые прогулянные автором лекции по теории музыки и поэзии, внушительная серия фильмов на тему «Композиторы в кино» (от прокофьевских «Александра Невского» и «Ивана Грозного» до «Цвета граната» Тиграна Мансуряна) и фото-выставка Сергея Петрова и Александра Самойлова. Фотографу, несомненно, проще: выбрал рамку попрочнее, сделал лицо поугрюмей – считай, презентация удалась. С поэзией же всё несравненно жёстче: во-первых, искусство её, как мы читали, «требует слов», а слова наши посконные на аглицком кроме цитируемого никто из поэтов и не писал. Во-вторых, поэт, по контрасту с музыкантом с бабочкой и угрюмо-томным фотографом, существо непрезентабельное, с плохой дикцией и рассеянным вниманием. Тем не менее, неустрашимые устроители организовали ажно два дня поэтических вечеров в одном из наиболее престижных концертных залов Америки. Билетов, между прочим, было не достать уже недели за три. В огромной очереди жаждущих припасть к источнику перед началом концерта был замечен русско-нью-йоркский житель Вадим Месяц – поэт не из самых ничтожных, но и именитые приравнивались к простым смертным в борьбе за радость узнавания давно заученных стихов. Эх, знай я что час грядущий мне готовит – спал бы Месяц на моём стуле!

Кто платит, тот и пьёт царскую водку из рук неблагодарного зрителя. Поэтические чтения гуляли за счёт венценосной вдовы Марии Бродской – президентши одноименного мемориального фонда. Точнее, за счёт усеянных яхонтами да каменьями изумрудными столетних меценаток, строго бдящих со своих зарезервированных стульчиков, все ли гости заморские предъявлены согласно прейскуранту. Старушку обидеть – старинная русская игра, посему самых ценных гостей, конечно, утаили: не досталось покровительницам русской поэзии ни Лосева, ни Некрасова, ни даже Пригова с Кибировым. А может, финансов тривиально не додали по жадности-то. Но и наличие великолепной четвёрки вряд ли бы подняло оплывшие веки аудитории.

Прослушивание аудиозаписей Ахматовой и Бродского – дело душеполезное, но называть это по примеру известного пианиста и главного куратора «Шедевров» Владимира Фельцмана «хэппенингом» я бы не отважилась. Как и выступления ныне здравствующих Горбаневской, Рейна, Уфлянда, Шварц и прочих дисгармонирующих друг с другом талантов. Дело, собственно, не в разнокалиберности участников чтений. Даже первый по времени самиздатский журнал "Синтаксис" А. Гинзбурга имел крайне неоднородный состав: кроме Бродского, Еремина, Некрасова, Сапгира и других, заведомо подпольных авторов, там печатались Ахмадулина, Кушнер, Окуджава, Котляр. Проблема прежде всего в выборе Нью-Йорка местом действия, ибо культурная память связывает слово "андеграунд" с веселой жизнью именно нью-йоркской богемы 60-х годов: альтернативные ночные клубы, наркотики, свободная любовь и отменившее традиционные культурные иерархии поп-искусство – посреди буржуазного благополучия и господства формальных законов и норм. В Эсэсэсэре ж никакого благополучия, как нам пояснили, в те времена близко не было, стало быть и нарядное заграничное словечко обернулось пыльным и затхлым подполом с соответствующими героями, на фоне которых тужащийся поразвлечь публику не стихами, так матерком, не перформансом, так нарядом К.Кузьминский – яркая личность. Да что Кузьминский, вурдалак и титулованный друг Бродского и Довлатова Евгений Рейн и тот пошёл на ура брюзгливой своей колготой, хоть чем-то отличающейся от скороговорки симпатичных, но приевшихся как названия собственных болезней, стихов, скажем, Уфлянда. Ну сколько можно трепать одного и того же «Водолаза», царствие ему, водолазу, небесное! Заклинающий зал именами дорогих покойников Рейн, сам того не ведая, превратил своё выступление в балаган. Для сравнения вообразите Мандельштама, перемежающего чтения своих стихов строгими напоминаниями: «я, кстати, друг Гумилёва. А Блок меня тоже очень любил. И Державин. Не говоря уж о Бальмонте»

Вообще же поражал официоз вчерашних непослушных: научились не ёрзать в президиумах, следить за выражением лица. Лишь маргинал Рубинштейн откровенно жаждал выбраться покурить, но Лев Семёнович, похоже, был единственным живым из невесёлой семейки стихотворцев. Он и читал замечательно: «без выражения» и трагических воплей Гандлевского (читавшего почему-то не себя, а Цветаеву, но так, будто бы она – Друнина), но и внятно, не в пример утробной скороговорке Горбаневской.

Анабиозу слушателей несомненно способствовали диковинные переводы, с маниакальным упорством зачитываемые после каждого сихотворения бывшим главным поэтом Америки Марком Стрэндом (для чистоты жанра, очевидно, к бывшим русским поэтам присовокупили бывшего американского): стихи, рассказанные своими словами страдающими дислалией пациентами. Рейн, похоже, к этому привык, и сам перед очередным стихотворением охотно пояснял, что именно художник сейчас захочет сказать народу («ну, это про то, как советские суки меня не печатали, а я за это каждый день ходил в кафе «Метрополь»)

Были и другие страшные рассказы про нечеловеческие те условия выживания. На чистом английском языке желающим услышать было доказано, что кислород-таки перекрыли, по тюрьмам и психушкам позапирали, андеграунд, следовательно, был, quod erat demonstrandum! Допустим. Но, перефразируя Массимо д’Азельо: теперь, когда мы создали поэтический андеграунд, нам необходимо создать, собственно, поэтов. Поэзию же в те серые февральские дни в Линкольн Центр не завезли. Не Юза же, прости господи, Алешковского, пятьдесят лет подряд речетативом исполняющего три свои народные песни, да так и не запомнившего слова, величать поэтом. Присутствовала лишь заплутавшая во времени и пространстве антисоветчина, слегка припудренная юродством. Без своего могучего противника освободительный жест фиги из подполья превращается в гаерство, в эстрадный юмор. Идейное искусство – оксюморон, ср. ответ Малларме своему приятелю Дега, вздумавшему писать стихи и жалующемуся на отсутствие успеха при наличии «важных идей»: “Мой дорогой Дега. Стихи делаются не идеями, они делаются словами”. Верить же в гениальность поэзии сопротивления, независимо от её качества, является галлюцинацией довольно причудливого свойства.

Литературу читают и помнят, разумеется, не только по чисто литературным причинам, но и по тысяче других, внелитературных, личных, сентиментальных причин. Сентиментальная память читателя не разбирает при этом между официальным и неофициальным, литературно релевантным и нерелевантным, и потому в ней всему может найтись место. И все же есть особая прелесть в том, чтобы не услужать читателю, не впадать в сентиментальность и развлекательность, а заставить читать свой текст исключительно по причине литературного качества написанного. Случилось ли это на чтениях «Шедевров»? Безусловно нет. Равнодушие русской части зала вдвойне это подчёркивало. А ведь нет никого сентиментальней моего брата-эммигранта, обольщённого, вопреки всему, млечными призывами ВМПСа. Но русские в Манхаттане развращены синдромом «мы у папеньки и не такого едали». Знали бы устроители вечеров прикуп – увезли бы всё это безобразие на Брайтон, к ресторану «Татьяна» и гастроному «Юбилейный». Там бы и за руки все брались в момент прослушивания надтреснутого тенора, и в синий троллейбус бы всем кагалом садились. В Линкольн Центре же нечистые записи Окуджавы и Галича после стихов Мандельштама звучали... вот как если бы «Тату» после Шостаковича заставили слушать. Нервические жесты читающей нечленораздельности Елены Шварц остались бы простодушным Брайтоном, конечно, непонятыми. Но не так, чтобы кто-то утруждал себя расшифровкою их и в Манхаттане.

Обидно другое. Мы-то знаем, что у нас была великая эпоха. Мы-то, несмотря на чувство неловкости, всё равно любовно разглядываем непристойные жесты Кузьминского. Мы-то – плоть от плоти «слишком ранних предтеч слишком медленной весны». Мы счастливы, что они НЕ умерли вовремя, мы и сегодня обналичим просроченный вексель их вчерашней славы. Вот только жаль американских наших соседей по раскладным стульчикам, прилежно отсидевших четыре (sic!) часа в первый и два во второй вечер чтений. «Издали казавшаяся великолепным Иерусалимом, вблизи Москва явилася бедным Вифлеемом» (Адам Олеарий)

//www.topos.ru/articles/0302/03_06.shtml 

… более ни от кого никаких рецензий не воспоследовало

всё прочно и напрочь забыто

sic transit глория мудей…

(14 сентября 2003)

… как, впрочем, и это – подвиги моего учителя (коему я и посвящал – зрительно – мой линкольн-центровский перформанс):

“6 марта. Позавтракав, выехали с Федоровки на Новоселку. Остановились на старой квартире. Хозяин тут очень симпатичный человек. Сегодня он нагнал самогон и угостил нас. Нестор выпил и вел себя относительно меня очень нахально.

7 марта. Часов в 8 утра выехали из Шагарово, оттуда на Гуляй-Поле. Дорога невозможная. Шестеро лошадей не в силах тянуть одну тачанку. Еще с Новоселки "батька" начал пить. В Варваровке совсем напился как он, так и его помощник Каретник. Еще в Шагарово "батька" начал уже дурить – бессовестно ругался на всю улицу, верещал как ненормальный, ругался и в хате при малых детях и при женщинах. Наконец сел верхом на лошадку и поехал в Гуляй-Поле. По дороге чуть не упал в грязь.

13 марта. Стоим в Успеновке. Батька и сегодня выпил, разговаривает очень много. Бродит пьяный по улице с гармошкой и танцует. Очень привлекательная картина. После каждого слова матерится.”

(Дневник Галины Кузьменко, 19 февраля 1920 – 28 марта 1920, //mahno.ru/lit/dnevnik_kuzmenko/lit4.php)

* с благодарностью за наколку владимиру ибрагимовичу эрлю

(23 ноября 2003)

АНТОЛОГИЯ К.К.КУЗЬМИНСКОГО (И Г.Л.КОВАЛЁВА),

ПРЕДНОВОГОДНИЙ КОЛЛАЖ

“… малодоступная известная монументальная колоссальная знаменитая легендарная замечательная уникальная безумная грандиозная …

... известная на Западе ... немыслимого совершенно размера ... аналогов которой нет в практике мировой культурологии ... ставшая наиболее полным собранием лучших петербургских поэтов ... где он собрал чуть ли не всю поэзию советского андерграунда ... замечательная девятитомная, обильно иллюстрированная…”

1.

Кузьминский, создатель "Антологии голубой лагуны", десятитомника, где он собрал чуть ли не всю поэзию советского андерграунда, жил здесь же на ...

//aptechka.agava.ru/statyi/memuary/rein/rein2.html

золотой фонд мировой литературы

... и издатель известной на Западе антологии современной русской поэзии "Голубая лагуна", снабженная критикой и комментариями Кузьминского, часто в ...

... благодаря феноменальной памяти Кузьминский воспроизвел и издал монументальную <Антологию голубой лагуны> – впечатляющий памятник русскому андеграунду.

//lib.rin.ru/cgi-bin/index.pl?open=42&view=2823&authpage=&showby=1&sortby=1 ..

на бумаге впервые напечатана в антологии новейшей русской поэзии "У Голубой лагуны" в 13 томах под редакцией К.К.Кузьминского,

//www.vladivostok.com/Speaking_In_Tongues/ocheret3/ocheret3.html

"Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны в 5 томах" (с полутомами, то есть издание немыслимого совершенно размера) выходила в 1980-86 году.

//www.math.ohio-state.edu/~genyuk/lagwin.html

"Антология у Голубой Лагуны" К.К.Кузьминского, аналогов которой нет в практике мировой культурологии и ...

//www.plexus.org.il/res.htm

Премия "Малый букер"

... мини-проект по сетевому воплощению легендарной антологии К.Кузьминского "У Голубой Лагуны" (некоторые тексты из антологии присутствуют на сайте) ...

//www.guelman.ru/slava/little_booker/levhenko.html

В своей знаменитой "Антологии у Голубой Лагуны" ККК попытался набросить сетку координат на вольный хаос Питерской поэзии 50-60-х. Молодые стихотворцы ...

//exlibris.ng.ru/printed/lit/2001-07-19/2_change.html

Неподцензурные ранние стихи Горбовского опубликованы в США в знаменитой антологии русской поэзии "У Голубой Лагуны".

//www.ng.ru/culture/2000-02-10/7_fonarik.html

Статья сопровождается публикацией семи стихотворений, ранее напечатанных в малодоступной антологии "У голубой лагуны".

//curtain.ng.ru/plot/2000-11-17/5_obzor.html

... их по существующим архивам самиздата и по страницам антологии "Голубой Лагуны", значимы и наводят на обобщения о характере и смысле коллекции в целом.

//www.vavilon.ru/texts/kondratiev1-2.html

Затем – в "Антологии Голубой Лагуны" Константина Кузьминского – литературного архивариуса с абсолютным поэтическим слухом, одного из хранителей и ...

//www.russ.ru/journal/zloba_dn/97-12-15/medved.htm

К. Кузьминский, поэт и неистовый кpитик, оpганизатоp уникальной" Антологии новейшей pусской поэзии у Голубой Лагуны”

26.01.2002

//subscribe.ru/archive/russ.book/200009/07130209.html

2.

Кузьминского все звали Кока, а антология называлась "Голубая лагуна" по имени местечка, где находился американский университет, снабжавший предприятие ...

//saturday.ng.ru/time/2001-05-12/3_story.html

Письма (20 февраля 1984 г. – 2 октября 1984 г.) – Сергей Довлатов – Игорь Ефимов.

Эпистолярный роман. с. 290-317.

...Там несколько лет действовал клуб “Голубой лагуны”, устраивались конференции по русскому авангарду и футуризму, печатались на какие – то средства кирпичи поэтической антологии под редакцией Кузьминского. И если они допускали какие – то неувязки в отчетности,...

30.07.2002 //dovlatov.km.ru/books/efimov-11.html

... изданном в Париже художником Михаилом Шемякиным, в антологии “Голубая лагуна” Кузьминского – не всегда все было правильно, многое перевиралось, но ...

...Лишь один из них был позже напечатан К. Кузьминским в его антологии “У Голубой лагуны” (по недостоверному источнику и, как следствие, с неверной графикой и пунктуацией)

//magazines.russ.ru/arion/1996/2/arion6.html

...Сейчас вот хочу начать потихоньку из "Голубой Лагуны" тексты таскать (в Публичке нашла, буду частями ксерить и выкладывать). Оттуда многое опубликовано, но сама антология совершенно уникальна, ее целиком хорошо бы в Сеть выложить ...

03.06.2002 //teneta.rinet.ru/2000/set_proekt/system_monograph/gb9530665863962.html

3.

... новейшей поэзии У Голубой Лагуны" Григория Ковалева и Константина Кузьминского, работа над которой началась в середине семидесятых, и статья А. ...

//www.pchela.ru/podshiv/12/hard_morning.htm

25. Горбовский Г.

Подборка из антологии К.К.Кузьминского "У Голубой Лагуны

//www.communards.org/histomat/genesis/classics/russian/1917a/... (2.3 kB)

Неподцензурные ранние стихи Горбовского опубликованы в США в знаменитой антологии русской поэзии "У Голубой Лагуны".

//ng.ru/culture/2000-02-10/7_fonarik.html

Статья сопровождается публикацией семи стихотворений, ранее напечатанных в малодоступной антологии "У голубой лагуны".

Эдуард Шнейдерман. Мой сосед Алик Ривин.

(Краткий обзор толстых журналов. Мария Ремизова, Андрей Урицкий )

//curtain.ng.ru/plot/2000-11-17/5_obzor.html

Новости и анонсы проектов "Mnogo.ru"

Антология неофициальной поэзии уделяет ленинградцам много страниц. Евгений Вензель, Константин Кузьминский, Борис Куприянов

//www.mnogo.ru/news.html?newsid=878

: Знаменитая "Антология у голубой лагуны" Кузьминского – это ведь результат питерского самиздата?

//nlo.magazine.ru/poet/46.html

– Учитывался ли в работе опыт Константина Кузьминского, автора монументальной 9-томной "Антологии у Голубой Лагуны" (Хьюстон – Нью-Йорк, 1977-1987)?

//sapgir.narod.ru/talks/about/achmetjev.htm

Что касается второй претензии, то “Самиздат века” можно сравнивать только с грандиозной 9-томной “Голубой Лагуной” Кузьминского… И.Ахметьев, “Ответ Топорову”,

//www.rvb.ru/np/publication/04crit/toporov.htm

… с тем в родной нам культуре, что мы сами не успели ещё по настоящему освоить. Один пример: Константин Кузьминский издал поэтическую антологию, кажется 8 томов, где собран андерграунд. Кто это освоил из нынешних авторов поэтического Рунета? Кто может похвастаться приличным знанием Уфлянда или Сапгира, Холина или Григорьева? Вы можете, Фарай? Я пока нет. Сколько сегодня реальных знатоков поэзии Льва Лосева или Алексея Цветкова-отца? Как же не освоив свое наследие в маломальски полном объёме, говорить о гибели целой культуры?

– Mon Dec 6 8:26:54 1999

ФАРАЙ
//vladivostok.com/Speaking_In_Tongues/vost&zap.htm

Легендарная "Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны" Константина Кузьминского и Григория Ковалева в полном смысле слова остается именно легендарной: слышали о ней все (или почти все), но никто (или почти никто) ее не видел. Тираж мизерный (что, впрочем, для "тамиздата" вполне естественно), разошелся он по местам совершенно недоступным. "Первый том вышел тиражом шестьсот экземпляров, второй пятьсот... далее и того меньше, рассказывает К.Кузьминский в интервью Е.Степанову, напечатанном 10 июня 1993 года в газете "Подмосковные известия" (1). Двести пятьдесят экземпляров заказывали слависты американских университетов, сто пятьдесят шло на Европу, сотня расходилась по авторам. Сейчас полных комплектов антологии днем с огнем не сыщешь. Даже в американских университетах далеко не всегда есть полные комплекты". В России же "Лагуны" (кроме разрозненных томов у авторов), видимо, просто нет. Тем не менее нужна она, конечно, только здесь, в России. И давно уже пора вводить тексты, собранные и откомментированные Кузьминским, в литературоведческий и просто читательский обиход.

Задача эта не такая уж проста и отчасти щекотливая.

Дело это сложное, путаное, мучительное.

Костина Лагуна голубая Olenev

//www.proza.ru:8004/texts/2002/10/06-128.html

4.

5-9-10-12-13 ТОМОВ…

Все девять книг этой пятитомной антологии

//www.pchela.ru/podshiv/12/no_measure.htm

Письма: Глейзер

Константин Кузьминский издал поэтическую антологию, кажется, 8 томов, где собран андерграунд.

//www.vladivostok.com/Speaking_In_Tongues/LettersGleyzer.html

Poetry from Blue Lagoon

Голубая лагуна" К. Кузьминского и Г.Ковалева. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны в 5 томах"...

//www.math.ohio-state.edu/~genyuk/lagwin.html

Poetry from Blue Lagoon

"Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны в 5 томах" (с полутомами, то есть ...

//www.math.ohio-state.edu/~genyuk/lagwin.html

Антология новейшей русской поэзии у голубой Лагуны в 5 томах.

//lib.bigmir.net/read.php?e=1995

О К.М.Азадовском

... К. ] Тезка Азадовский // Антология новейшей русской литературы У Голубой Лагуны: В 5 т. ...

//www.litcatalog.al.ru/personalii/azadovskiy/about.html

<TITLE>Институт филологии ХГУ – Даниил Иванович Хармс (Ювачев). Дневник</TITLE>

Антология новейшей русской поэзии у голубой Лагуны в 5 томах.

//philology.khsu.ru/books/harms/book-01.php

Визитная карточка

Его подвижническая работа над монументальным 9-томным изданием "Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны" неоценима.

//vestnik.rsuh.ru/40/vk40.htm

Генрих Сапгир

... монументальной 9-томной "Антологии у Голубой Лагуны ... И еще – наша антология более ...

//sapgir.narod.ru/talks/about/achmetjev.htm

Aptechka

Кузьминский, создатель "Антологии голубой лагуны", десятитомника...

//aptechka.agava.ru/statyi/memuary/rein/rein2.html

Gragne de Casagnac

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ РУССКОЙ ПОЭЗИИ У ГОЛУБОЙ ЛАГУНЫ в 13 томах.

//www.art-lito.spb.ru/artteneta/kritika/gragne.htm

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА

... издал замечательную девятитомную, обильно иллюстрированную антологию "У голубой лагуны", ставшую наиболее полным собранием лучших петербургских поэтов ...

//orel.rsl.ru/nettext/bibliograf/lit_isk/lit_isk1996.html

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ РУССКОЙ ПОЭЗИИ У ГОЛУБОЙ ЛАГУНЫ в 13 томах.

//www.net.cl.spb.ru/cetera/teneta/guest_archiv2.htm

4a. В ЛАГУНАХ…

14d
... кокосовой пальмы, внутренние лагуны ... Антология Спун-Ривер ... Мира искусства" и "Голубой ...

//biology.krc.karelia.ru/misc/bslov/14/14d.htm

Антология, часть 2

... Антология. ... родственники заплывают в теплые лагуны ... моряки утверждают, что у голубой ...

//www.turubar.com/sharks/class3.htm

Майков, Аполлон.

... А к нему – в его лагуны ... Рассыпаясь в отдаленье В голубой ... Антология русской поэзии в 6-ти т ...

//www.litera.ru/stixiya/authors/ majkov/noch-svetla-v.html

Эдуард Багрицкий: все ...

... Антология в четырех томах. ... И рукой на окно: Голубой ... из боя в бой, Чрез малярийные лагуны ...

//www.litera.ru/stixiya/authors/bagrickij/all.html

Антология, часть 2

Происхождение акул Антология Любимицы человека Убийцы Гоблины Интересные факты Акулы в "Сети" Классификация Антология, часть 1 Антология, часть 2 Антология Антология Семейство "Бытовое" название Chlamydoselachidae Chlamydoselachidae ПЛАЩЕНОСНЫЕ АКУЛЫ Hexanchidae Hexanchidae ГРЕБНЕЗУБЫЕ АКУЛЫ Carchariidae Carchariidae ПЕСЧАНЫЕ АКУЛЫ Scapanorhynchidae Scapanorhynchidae АКУЛЫ – ДОМОВЫЕ Isuridae Isuridae СЕЛЬДЕВЫЕ АКУЛЫ Cetorhinidae Cetorhinidae ГИГАНТСКИЕ АКУЛЫ Alopiidae Alopiidae МОРСКИЕ ЛИСИЦЫ Ore...

10.11.2001

//www.turubar.com/sharks/class3.htm
Воробьиная страна. Хулио Кортасар. "Только сумерки"

...Нет, нет, невозможно. Небо – голубое, как никогда, и ты – прекрасна, как никогда....

...Жаль, правда, что несмотря на всю свободу, которую я только и приемлю в творчестве, эта книга принимает вид антологии. Я не терплю бабочек,...

20.06.2002 | 70 Kb | koi8-r |

http://www.sparrow.h1.ru/poetry/sumerkiall.htm

5.

ГНИЛОЙ БАЗАР О “ЛАГУНЕ” В “РУТЕНИИ” И НА “РВБ”

АГЛ-1 – Антология новейшей русской поэзии "у Голубой Лагуны" в 5 т. /Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. Т.1. – Ньютонвилл, Мэсс., 1980. – 600 с лишним с.

Катакомба, филологи, чертковцы, лианозовцы и другие основные авторы. Содержание см. НЛО, № 14 (1995), с.216-218.

Весь текст 1 тома (без картинок) в Аптечке библиомана.

Не весь текст (но с картинками) здесь.

АГЛ-2А – 1983. – свыше 600 с.

Не весь текст (с картинками) здесь.

АГЛ-2Б – 1986. – более 800 с. Петербург. Содержание см. НЛО, № 14 (1995), с.218-219.

АГЛ-3А – 1986. – ок. 800 с. Харьков, Рига, Петрозаводск и далее на север и восток. Содержание см. НЛО, № 14 (1995), с.219-220.

АГЛ-3Б – 1986. – 832 с. Киев, Винница, Кишинев, Одесса... Содержание см. НЛО, № 14 (1995), с.220-221.

АГЛ-4А – 1983. – ок. 650 с. Петербург.

АГЛ-4Б – 198?. – более 600 с. опять Петербург.

АГЛ-5А – 1986. – более 700 с. тоже Питер. Содержание см. НЛО, № 14 (1995), с.222.

АГЛ-5Б – 1986. – св. 700 с. разное, в основном, Питер.

“Что касается второй претензии, то “Самиздат века” можно сравнивать только с грандиозной 9-томной “Голубой Лагуной” Кузьминского, в которой, однако, при обилии питерских авторов Москва представлена недостаточно – только в 1 томе (Кузьминский готовил еще 3 московских тома, которые, к сожалению, не вышли).”

(И.Ахметьев, “Ответ Топорову”,

//www.rvb.ru/np/publication/04crit/toporov.htm)

Насчет же информативности и охвата – ср. "Голубую лагуну". Вот с КК и начинали бы.

Р_Л 2001-01-10 11:23:22

Были, как я понимаю, три идеи на этот счет. 1. Сама антология "Самиздат века" – плохая и недостоверная. 2. Антология, может, и ничего, но непонятно, что она делает на РВБ. 3. И вообще лучше было вместо нее положить "Голубую лагуну" Кузьминского.

По поводу пунктов 1 и 3. "Самиздат века" текстологически готовил не один поэт Ахметьев, но еще и вполне себе филолог Владислав Кулаков (при крайне незначительном моем участии в последних разделах). Антология делалась по машинописям и/или печатным публикациям, которые во всех случаях, когда это представлялось возможным и необходимым, были авторизованы. Собрание же Кузьминского и Ковалева, как известно, делалось за границей, в отрыве от любых источников, а значительная часть текстов там вообще была воспроизведена по памяти Григорием Ковалевым. Так что с точки зрения текстологии воспроизводить "Голубую лагуну" без гигантской предварительной работы – дело совершенно безнадежное и бессмысленное.

Дмитрий Кузьмин 2001-01-11 03:03:29

в) А откуда тексты-то? Нет ответа. Иногда, как правило вместо биографической справки (т.е. когда нечего сказать) дается указание на "Голубую лагуну".

А эти ли редакции ходили по рукам? Тишина.

Иван Ахметьев 2001-01-11 04:51:08

Ей Богу, прав Р_Л, предложив Кузьминского в качестве альтернативного исходника – АГЛ получше будет качеством. И кроме того – "памятник", так что никто не упрекнул бы РВБ в дефектах избранной основы.

Н.Охотин 2001-01-11 04:19:14

2. “Насчет же информативности и охвата – ср. "Голубую лагуну". Вот с КК и начинали бы.” – Р.Лейбов

На это ответил уже Кузьмин. Добавлю насчет охвата, что в Лагуне почти нет Москвы, кроме 1 тома. Который, кстати весь (по тексту) воспроизвел В.Максимов.

//aptechka.agava.ru/bluelagoon/

"АГЛ получше будет качеством".

Скорее количеством. И качество замечательное для того времени. Но жанр другой.

еофициальная поэзия – именно антология, она должна оставаться компактной. В то же время являясь порталом для выхода на различные (и более полные) сетевые публикации, в т.ч. на РВБ.

Иван Ахметьев 2001-01-11 04:24:45

Ответ на сообщение, которое написал Иван Ахметьев 11/01/2001 04:51

Подчеркиваю (в третий раз), что критика СВ направлена была на КНИГУ, а не на сайт, поскольку именно качество книги, взятой в основу э-публикации, вступало в противоречие с принципами РВБ. Если через год "Неофициальная поэзия" расцветет небывалым цветом, то я только порадуюсь этому.

А "помойка" – не столько ругательство и "хамство", сколько попытка осознать предмет: много всего, в перемешку, разного происхождения и качества (не всегда доброго)... В сети много "помоек", и преполезнейших, но странно было видеть сочетание СВ и пуристической по установкам РВБ.

А отказ от АГЛ в качестве исходника, кажется, имеет резон.

Н.Охотин 2001-01-11 06:02:25

Это объясняется еще и тем, что САМ выходил в той же серии “Итоги века”, что и СТР, где эти вещи были. По той же причине в САМ нет и некоторых других существенных и исторических вещей. Что постепенно исправляется в сетевой версии.

“А эти ли редакции ходили по рукам?”

Вообще вопрос о том, что и как ходило, относится больше к истории и социологии. Хотя, возможно, иногда отражает и литературное качество, что является главным для поэтической антологии.

Иван Ахметьев 2001-01-15 03:13:59

P.S.

Первая в России книга известного редактора-составителя антологии "У голубой лагуны".

//magazines.russ.ru/znamia/1999/2/reclama.html

– ищите сами… я её – не издавал. (вероятно – халтура сумасшедшего горнона, частичная перепечатка из «тямпы» и помимо, с опечатками).

P.S.-епиграф:

“… и тотчас раскрыла меню.

Шампанского, – попросила она. – Мороженого с экзотическими фруктами и коктейль “Голубая лагуна”. …

… – “Голубая лагуна”? – переспросил бармен. – Прекрасный выбор. А для вас я приготовлю “Пляж любви”. Бесплатно.”

(А.Дышев, “Железная маска”, в сб. “Отсрочка от казни”, М., “ЭКСМО-Пресс”, 2000, стр. 504)

P.P.S. единственный отзыв:

From: кирилл медведев <karlik-nos@mtu-net.ru>

To: Constantin Kuzminsky <Kuzminsk@ptd.net>

Subject: Re: kontakt

Date: Thursday, April 11, 2002 5:38 AM

Константин Константинович, был счастлив получить письмо от вас, и это очень здорово, что вам понравились мои вещи.

Дело в том, что я восхищаюсь вами уже лет семь, с тех пор как ко мне попала ваша безумная антология "голубой лагуны". И несколько лет я буквально болел всем, что связано с вами – вашими стихами, текстами, гениальной перепиской с Даром, вашими поэтами (некоторые из них, например, Чейгин, Куприянов, Ширали так и канули куда-то, и никто их здесь, кроме друзей-питерцев, не знает, я даже не знаю, кто из них жив, а кто нет). Под впечатлением от вашей антологии я года четыре назад написал рецензию на книгу Роальда Мандельштама (тогда две его книжки вышло почти одновременно), о котором, я естественно, до вас, ни от кого не слышал, (хотя, мне сказали, что до этого в начале 90-х выходила маленькая книжка в Питере).

Короче говоря, ваша антология в какой-то момент настолько сделала меня, что я тоже могу считать вас (если не возражаете) своим учителем. (А если возражаете, так мне это все равно).

Поэтому то, что вы откликнулись на мои стихи, для меня это просто какое-то чудо.

NU I ?…

/December 1, 2002/

(после чего молчит уже который год… ККК-2005)