Не столько о поэтике,
сколько — об этике

 

 

Ася Майзель

Письма Константина Кузьминского

Голос — это работа души…

Александр Кушнер

Я влюблен в его письма.

Сергей Ловчановский

Писма (как и вообще любой документ)

«готовить» не надо: это не селедка под шубой,

не гефилте фиш и вообще, не цимес.

Константин Кузьминский

1. История знакомства

В 1976-м году Давид Яковлевич Дар дал мне почитать машинописный сборник, который назывался «Живое зеркало».

Лучше всего впечатление можно выразить словами, хотя не мне принадлежащими: «Эти поэты, являясь сами порождением эпохи, оказались способными выразить его суть».

Редактором сборника и одним из его авторов был Константин Кузьминский.

 

В 1991-м году я была в Америке (по гостевой визе). Сын Александр мне принес из университетской библиотеки два тома Антологии «У Голубой Лагуны» (полное название — «Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны». Техас. 1980). Константин Кузьминский был составителем Антологии (совместно с Григорием Л. Ковалевым). Чтение «Антологии» захватило меня полностью. Здесь были, почти все, новые для меня имена: — Евгений Кропивницкий, Стас Красовицкий, Алик Ривин, Михаил Еремин, Роальд Мандельштам, Владимир Уфлянд, Леонид Агеев, Эдуард Лимонов, Генрих Сапгир, Лев Халиф, Геннадий Айги, Яков Виньковецкий, Всеволод Некрасов, Александр Аронов, Леонид Аронзон, Слава Лейкин, Ожиганов, Драгомощенко, Сергей Стратановский, Борис Тайгин, Виктор Ширали, Нестеровский, — говоря словами Кузьминского,— «ветки еще живого древа русской культуры, а не отрезанный прутик, «сохраненный» в эмигрантской банке».*

И еще имена,—говоря словами Кузьминского,— «сотни полторы-две «малых», создавших самую большую поэзию в Росии».**

 

Мне хотелось познакомится с Кузьминским. Телефон у меня был. Перед поездкой в США мне его дал Геннадий Трифонов. И вот, звоню. Слышу: «Назовите ваш номер и положите трубку». Поговорили 10 минут, буд то век были знакомы.

 

...Комната (она же вся квартира) — не комната, склад рукописей, книг, картин, и только посредине оставалось немного свободного места…

О своем быте Кузьминский писал в Антологии:

«… весь этот архив на 300-400 поэтов, 300 же художников и фотографов и с сотню корреспондентов — приходится держать в ящиках между раковиной, изображающей кухню, и сортиром, на площади 2 кв. метра. Сверху же лежат десятки каталогов и пр. Полтора квадратных метров у двери в сортир — рабочее место Мыши, кровать посреди комнаты, делимая с тремя борзыми, — мой письменный стол. Остальную половину комнаты занимает галлерея. Так и живём».***

Во время разговора я спросила Константина Константиновича о впечатлении от повести Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки». Глаза Кузьминского — только что нормальные человеческие глаза, осветились — это надо было видеть! — было обнажено их ясновидение: глаза художника. Вот когда наше знакомство состоялось.

После моего возвращения в Петербург началась наша переписка-дружба — и по сей день.

 

Я восхищалась Антологией ****, конспектировала, читала своим друзьям.

Правильно оценив Антологию как исключительно ценный труд по сбору имен и произведений нонконформистской российской поэзии XX века, труд-первооткрыватель, я позвонила и рассказала литературному сотруднику Российской национальной библиотеки (бывш. Салтыкова-Щедрина); ко мне домой приехала библиограф, листала-читала. «Это наша культура»,— сказала, переписала исходные данные...

Несколько лет спустя библиотека приобрела наконец (по книгообмену!) девятитомную Антологию, бесценный памятник российского андеграунда, поэтической мысли XX века (шифр 96-7/237).

Конечно, надо было обладать глубоким пониманием Поэзии, вкусом, а так же мощным характером, волей, чтобы задумать и осуществить труд такого размаха и значимости.

 

Потом уже… появилось много Антологий авангарда. Но — потом…

 

Чтение стихов сборника «Живое зеркало», а затем (спустя годы) — стихов Антологии, чтение маленьких эссе Кузьминского в Антологии о поэтах и художниках, а так же образ ККК, каким он нарисовался мне на Брайтон–Бич, было для меня глубокосчастливым духовным, душевным переживанием. То же можно сказать и о письмах.

Я ждала писем. Радовалась им. Давала читать своим друзьям. И вот, теперь — публикую.

Цель публикации — высветлить личность Константина Кузьминского, фундаментальные стороны мощной самонравной Звезды, то свет льющей, то отбрасывающей резкие тени.

Письма ККК (так часто он подписывается и так часто я называла его в своих письмах) писались другу, под разными настроениями, спонтанно, от души.

Я позволила себе сделать несколько небольших изъятий по обстоятельствам размера и моему субъективному чувству.

 


* Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны. Т 1. С 141.
** Антология. Т 1. С 418.
*** Антология. Т 5. С 46.
**** Антологию мне привозила Еськина (Захарычева) Евгения Алексеевна, кузина Кузьминского.

 

2. Судьба сборника «Живое зеркало».

В этом году (2002) я сделала попытку обнаружить-найти машинописный сборник «Живое зеркало», но пока безрезультатно. Но в архи­ве одного из участников сборника, издателя легендарного «Бэ-Та», Бориса Тайгина, нашлось его вступительное слово ко второму тому сборника, которое отражает историю «Живого зеркала».

Привожу слово в слово.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРЕИЗДАНИЮ II ТОМА
Альманаха «ЖИВОЕ ЗЕРКАЛО»

Поэт и переводчик Константин Константинович Кузьминский началом своего творческого пути считает 1959 год. До июля 1975 года жил в Петербурге, имел у себя дома — на КОННОГВАРДЕЙСКОМ бульваре, в д. 15 — литературный салон, в котором постоянно собирались его друзья: поэты, художники, фотографы, — все те, кто не признавал коммунистического правления Кремля и, соответственно, так называемую официальную советскую культуру. В салоне Кузьминского царила истинная, не подвластная цензуре Кремля, свободная, так называемая «параллельная» культура! Именно только она, как показало время, и является единственно подлинной культурой второй половины ХХ века, в особенности — в литературе, да и в направлениях манеры рисунка художников. В музыкальных жанрах, кстати, тоже. Все эти движения, шедшие вразрез с официальным курсом Кремля, чуть позднее получили наименование — «шестидесятников». Местные власти, разумеется, пытались преследовать неугодных литераторов, художников, джазовых музыкантов, но все их жалкие потуги были лишь комариными укусами на фоне поисков истины охвативших интеллигентные массы, примкнувшие к «шес­тидесятни­кам»!

В салоне Кузьминского — в десятилетие 60-x — образовалась его творческая школа: молодое поколение начинающих поэтов с захватывающим вниманием впитывало азы стихосложения в трактовке своего учителя, открывавшего тайны ПОЭЗИИ! Так, к началу 70-х — образовалась вполне приемлемая группа начинающих поэтов, вкусившая подлинный вкус ПОЭЗИИ и хорошо понявшая, фальшивость немощность и графоманскую бездарность официальных полуполитических агиток, выдаваемых властью Кремля за так называемое «советское коммунистическое» искусство!

В 1972-7Згг. Константином Кузьминским было решено отобрать все лучшее, что написано за 60-е годы его друзьями и учениками и собрать их стихи «под одной крышей»,назвав этот альманах «ЖИВОЕ ЗЕРКАЛО». В процессе этой работы возникла мысль — разделить альманах на две части: в первой Кузьминский собрал всех мэтров свободной русской поэзии, чьи стихи — в рукописях — уже с кон­ца 50-х гуляли среди ценителей поэзии и будоражили их умы, приучая различать истинные зерна Поэзии от советских плевел! В первый том вошли давно ставшие известными пять петербургских поэтов: Глеб Горбовский, Александр Кушнер, Виктор Соснора, Иосиф Бродский я сам Константин Кузьминский. Этот том — с предисловием Сюзанны Масси — был издан в 72-м в Англии и переиздан в 74-м в США. Во второй том были Кузьминским включены 14 поэтов, как его друзей, так и учеников: это поэты — Владлен Гаврильчик, Олег Охапкин, Геннадий Трифонов, Сергей Стратановский, Александр Ожиганов, Борис Куприянов, Виктор Кривулин, Михаил Генделев, Владимир Эрль, Виктор Ширали, Борис Тайгин, Юрий Алексеев и Петр Чейгин. Завешает подборку сам К. Кузьминский.

Второй том за рубежом издан не был. Он был тиражирован машинописно в издательстве «Бэ-Та», и вскоре переиздан для увеличения тиража — Гелием Донским.

...Естественно, при отъезде Кузьминского за рубеж — второй том альманаха «Живое зеркало» был им взят с собой (в микрофильмовой копии). В дальнейшем часть стихов большинства вышеупомянутых авторов была опубликована им в одном из томов Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны».

14 июля 1978, С-Пб. Б. Тайгин.

 

С молодой категоричностью и наивностью Борис Тайгин характеризует поэтов салона Кузьминского как «тех, кто не признавал коммунистического правления Кремля». Нет, передержка! Это были дети, едва с пелен, поэты — да, часто начинающие: их идеология — это проницательность  юности (инсайт) и юношеский вопрекизм: у многих из них не было еще выношенных взглядов. Пройдет 15—20 лет и кое-кто сменит гоголевскую шинель на шинель Сталина (по меткому выражению Геннадия Трифонова).

Эдичка... — шестидесятник, пламенный антибольшевик, церковный человек, чистейший, храбрейший. Теперь Эдуард Симонов — большевик, большевик наци, лидер НБП — национал-большевистской партии. И только ли Эдуард Лимонов... Это печальный симптом...

 

3. Некоторые особенности поэтического мировидения Константина Кузьминского.

Готовя к печати письма Константина Кузьминского, я увидела письма совсем по-другому, чем при непосредственном чтении. При нас в нашей доверительной переписке появился — некто — третий. А третий, как известно, лишний. Этот третий — читатель. Как читатель прочитает письма? Будет углубляться в глубину текста? — или схватывать по поверхностному взгляду? Использует письма? Фигура читателя настораживала, отталкивала от печатания писем. В пись­мах достаточно такого, что использовать можно, вопреки глубинному содержанию. Вот, например, ККК рассказывает о фотографе Саше Захарове:

 

«…саша захаров, панк-художник, тут пошутил в интервью: надо было гитлеру не пальцы на руках в германии рубить, а пройтись с автоматом по мэдисон авеню, ПО ГОЛОВЕ».

( Письмо №40, от 6-го июня 2002)

 

Сказано Захровым хлестко, рекламно. Весьма остроумно — по первой видимости. Надо думать, интуиция не обманывает Захарова: если бы Гитлер победил, Захаров не пропал бы. Ну а что делала бы девочка Ксеня? —  заметил бы кто-нибудь её природный ум, ее характер, стал бы, как учителка Майзель, растить хилое зернышко смысла?.. Высказывание Захарова легкодумно. Мне — обидно. Но как мог ККК с его умом это высказывание повторить? Загадка? Нет, загадки нет.

Так как же мог? А потому, что сказано Захаровым ярко. Деталь яркая. На основе броской детали ребенок строит все обобщение, без базы анализа. То, что я назвала в одном из писем Кузьминскому остатками детских песочниц. Нет, не там надо искать народ, где дурында вывешивает плакат во все 10 этажей небоскреба: ПОКУПАЮ БРИЛЛИАНТЫ. Разве это народ?

Нет, я не подпишусь под этими местами писем Кузьминского (ни под словами Саши Захарова, ни под тождеством: плакат о покупке бриллиантов = народ, ни под словами ККК о прекрасном тонком поэте Саше Кушнере: «Саша Кушнер хотел кушать» (Письмо №41 от 18 июня 2002).

А вот под словами из письма №34 от 1 августа 2001,— подпишусь. Рассказ идет о некоем Диме Макринове, который при встрече с Владимиром Эрлем произнес апологию антисемитизма.

Кузьминский:

«это сплетня? нет, это горькая правда, увы. и плевать мне на «антисемитизм» и евреев — и Эрлюша уж русее некуда, но за саму идею — надлежит морду бить. За то, что такое в голову приходит — о евреях или чучмеках, татарах или цыганах, неграх или венграх».

 

Здесь — Кузьминский. Не путайте.

 

Но почему же так привлекательны ККК письма. Думаю  — потому, что главная их интонация — расположенность к адресату, доверчивость (открытое сердце) и — незнание (не забвение, а незнание в тот момент), что есть тот холодный третий. Это интонация ребенка, который сидит в художнике. С такой доверчивостью ребенок доверяет себя другому ребенку. (Когда ребенок играет с другим ребенком, его мера доверия столь велика, что переходит грань реальности, ребенок идентифицирует себя с другим. Это уже не двое, это он сам. Другой — такой же как он — в точности).

На этом психологическом допущении — другой такой же как я в точности — держится масса признаний в письмах. Это прелесть писем.

 

Ребенок резвится, играет, придумывает, пробует на себе разные роли.

 

Все, обнимаю, шлю.

ККК — Махно.

(Письмо от февраля, непонятное февраля 2002)

……………

Ваш главный антисемит лордвильской синагоги. Константин Кузьминский.

(Письмо от 22 марта 2002)

……………

ваш неизменный и несоизмеримый ККК
поклон дому и всем
ККК — Махно.

(Письмо от 19—21 апреля 2002)

……………

ваш ККК — цыган. (сегодня я — циган)

(Письмо от 18 июня 2002)

 

В поэтическом мировидении Кузьминского, в благостной сфере его, даже смерть любимого человека воспринимается светло.

 

«за юку меня не огорчайте и не самодедствуйте: не в деньгах дело и послато было — куда как немного: 2 тыщи, включая на компутор и жеке (для инвалидов моих)
так что профукали, потеряли, пропили или кто-то прибрал всего лишь тыщонку малую
а юка не была бабушкой-пенсионеркой, у которой украли талоны на хлеб и молоко (или продуктовые карточки  в блокаду).

но как хорошо  любить, асенька, — колю ли (постфактум и посмертем, (оську-засранца, глебушку, витю соснору и даже— кушнера... а рейна, а даже наймана (не говоря за девочку-димочку), а всю антологию от «а» до « Я»!... я и себя немножко люблю (и даже — слишком), но и анри, и хвоста, и вообще, поэзию (которая стихи)

колю вот сейчас читаю ( и о нём — 90% мусора — взапой, как заново, а его сайт — с половину (или две) моей антологии, равный, пожалуй, бродскому

/... /

вот этим и живем, а не сраными долларами (были —послал), но даже если юка на них просадила вконец поджелудочную, — то легко и светло, в КАЙФ.

хвостик вот сейчас пьет круто в Париже (но он уже лет 10 назад вконец помирал от язвы, кровившей помню денюжку на операцию собирали) и глебушка — пьет, в свои (позавчера) 70, но водка таких поэтов (как и меня) — не губит, а спасает от мерзости мира сего и если юка загудела напоследок с посланных — то и я бы, тоже

мы, русичи — не с филозофией кьеркегоров и делизов-деррида, а с  хайямом и /либо — ли бо /см. ант.том I

 такая уж планида

/... /

обнимаю и держитесь

ваш ККК-Ли-бо (Хафиз и Джами)

Аллах велик!»

(Из письма № 35,от 6 ноября 2001)

 

Игры ККК. весьма любопытно будет наблюдать интерпретатору его творчества и личности. Я приведу еще выписки из писем.

 

«я тут, разжившись мал-мал денюжкой, решил не тратить её на поезию или поэтов, паче — на жизнь, а скупил добрую дюжину (или больше) клинков по интернету и по всему свету джамбийя и шебрийя  из саудовской аравии (новодел, но добротная ремесленная работа)

 каскара и флисса (суданская  и марроканская) прибыли из вирджинии, конца  19-го

в мои имянины пришли из  Израиля — балканский ятаган, джимпул с борнео  и меч фангов из габона

да из лондона пришел наборчик малых ножей — туарегский плечевой и такой же эфиопский, шебрийя без ножен и персидский кард

сейчас жду листовидный кинжал из центральной африки, сегодня выслана бирманская дха, и сегодня же — прорезной меч нгобо, папуасски кинжал из кости казуара и клеванг-рентджонг суматры

на массайское семе — денег уже не хватило (хорошая кузнечная работа, но не старее I950)

а мыши, в свою очередь, выдал карт-бланш на цветы и всякие одеяла-стулья

заработанные за полгода немалого труда — спустил где-то за месяц но зато сколько радостей»

(Из письма №40 от 6 июня 2002 )

 

Сердце ребенка, умыслы дитяти и ум взрослого, и — немалый, вступают в различные сочетания: то взаимодействуют, то сосуществуют рядоположено, образуя разнообразные фрагменты художественной ткани писем. Ум взрослого,— наблюдающий, подмечающий, иногда злой, иногда агрессивный, непрощающий — это жесткость писем, Мягкость, очарование писем — это сердце ребенка.

 

Летом 1997 года Константин Кузьминский и Эмма переехали в Лордвиль.

Вот сообщение об этом.

 

«Асенька Львовна, милая! пишут вам с хутора «нижняя юбочка» что на бобровом ручье деревни божедомки куринохуйского уезда... нью-иорк покинут навсегда

лежу в досчато-фанерной избе на берегу делавэра — рядом с домом ручей, сосна в два обхвата выворачивает крыльцо и с ужасом жду морозов.

пару печек дровяных установил, а бойлер воздушного отопления еще не починен.

Четвертый месяц уже пошел нашего деревенского бытия, три часа от нью-йорка, в самой глухомани, на севере-западе штата, наиверхние верховья реки делавэр.

 ...в июле въехал, а в августе и жена, с двумя огромнейшими грузовиками книжно-картинного мусора, старшая собачка, гуля, не дождалась и домика, сын её , гектор — помер вскоре по приезде, осталась у нас сладкая моника, сука (и блядь), но умница и прелесть, хочу еще ослика, ламу и эму, но лама стоит 2 с половиной тыщи, эма подешевле, а ослика всё ещё тщетно ищу

 /.../

...тихо и сказочно

/…/

через реку, в пенсильвании — деревни агафоновка, некрасовка, дрочинка, шнуровка, была пурыгинка (но вымерла), нарисовалась беломлинка, с лег­кой руки  юлика- васи агафонова вся наша тусовка постепенно перебираться сюда, скоро от русских американцам житья не будет, и все, поголовно — художники, писатели — самый нетрудовой элемент.

/…/

с горя, на письмо и.а. бродского, написнное по мне по неосторожности, купил пулемет “максим” 42-го года, намереваюсь объявить войну пенсильвании…»

 (Из письма №6 от 3 ноя /и плача/ 1997)

 

Обратная сторона художественной натуры ККК, детской доверчивости, — детская ВЗРЫВЧАТОСТЬ. Что-то не так, не то в поэте, в ху­дож­нике — без замедления, без проверки выдувается он в — ДРУГОЙ. Бранные слова к ДРУГОМУ, агрессивные эпитеты — всего-навсего выражение гнева, отталкивания, несовместимости,— не несут смысловой нагрузки, заключенной в лексике.

Любовь к литературе Константина Кузьминского так велика, что он не прощает поэту, художнику малейшего урона. Тот, кто не выдерживает этического абсолюта, неумолимо с запальчивостью ребенка подвергается осмеянию.

Детскость доверчивость (и оборотная ее сторона — детская взрывчатость) поткрепляются тем, что ККК — определенный российский психологический тип — вольного человека, которому море по колено, бунтаря, ниспровергателя авторитетов, разрушителя-строителя, анархиста. Копаться, исследоапть истину — не его стезя. Его дело — выпустить натуру из телесных оков. Однако, это природное свойство ККК, к счастью, корректируется его огромным умом и чувством справедливости.

О собенно зло ККК характеризует-описывает Якова Гордина.

Я решила почитать Гордина, благо в 1994 году мной была куплена его книга «Между рабством и свободой». Интереснейшая книга! Замечательное исследование! Тщательный исторический труд! Страницы, посвященные делу царевича Алексея, вызывают волнение. Книга показывает историю как живой процесс связей, показывает, как трудно пробивает свое существование идея ограничения самодержавия, гарантия для личности — в России.

И вот, мне странно. Два замечательных ума — Константин Кузьминский и Яков Гордин. Оба петербуржцы, гордость Петербурга. И — Яков Гордин, соредактор журнала «Звезда» — в апреле 2000 года, ни одной строчкой не обмолвился о Константине Кузьминском (16-го апреля было ККК шестидесятилетие), об Антологии, о том, что Кузьминский был одним из центров ленинградского андеграунда 60-70- х годов, что ККК был первопечатником Иосифа Бродского (в издательстве Бэ-Та совместно с Борисом Тайгиным*) — ПРЕНЕБРЕГ ЖИВОЙ ИСТОРИЕЙ. А ККК поносит Якова Гордина распоследними словами, как говорится,— честит на всю ивановскую, работы Гордина называет гнусными писаниями, а его — некрофилом и минетчиком. И это не злоба характера, это гнев. Но хотя Яков Гордин является персонажем многих писем ККК, мы так и не узнаем, почему такого накала, гнев.

ПОЧЕМУ?

 

Я не подпишусь ни под одним местом писем, где унижается ДРУГОЙ (бездоказательно).

 

В одном из писем, обсуждая название второго своего сборника, (изд. Бэ-Та, 2000) ** Кузьминский писал: назовите ЛОРДВИЛЬСКИЙ ЛОШАК. Это шутка? Не совсем шутка? Совсем не шутка? Самоирония? Самооценка?

 

Читающий письма поражается ОБЪЕМУ личности ККК.

Огром­ное количество имен. Сколько голосов... Информация-характеритика-оценка поэтов, художников, писателей: Меттер,Торопыгин, Евтушенко, Вознесенский, Шубинский, Фоняков, Топоров, Виктор Кривулин, Елена Шварц, Вася Филиппов, Ирэна Сергеева, Эдуард Лимонов, Михаил  Барышников, Ярослав Могутин, Олег Охапкин, Давид Дар, Александр Кушнер, Иосиф Бродский, Борис Тайгин, Борис Куприянов, Елена Щапова, Наталья Медведева, Виктор Пелевин — и еще многие. Ввдержки из газет. Интервью. Письма в письмах (Николаю Благодатову, Джону Боулту, Борису Тайгину, Александру Гиневскому, Геннадию Трифонову, Владимиру Зайцеву). Эссе о поэтах и художниках — о Виньковецком, Халифе, Василии Филиппове, эссе-миниатюра об Александре Гиневском, Олеге Охапкине. Заметки историка литературы о годах 1957—1959, судьбоносных, повернувших поэзию окончательно на путь не официоза. О знакомстве с Иосифом Бродским. Об американских тусовках поэтов. Рассказы о своих замыслах. Зарисовки своего быта. Моментальные снимки Эммы (Мышь — в письмах), из которых выстраивается портрет жены, друга.

 

И это лишь беглые зарубки памяти.

 

5 октября 2002 — 24 февраля 2003

Царское Село (г. Пушкин)

 


* Первый сборник Иосифа Бродского был напечатан в Ленинграде в издательстве «Бэ-Та» в 1962 году Борисом Тайгиным (составители К. Кузьминский и Б. Тайгин), перепечатан в 1965 году в США в издательстве им. Чехова. Это было первое издание Иосифа Бродского за границей.
** В издательстве «Бэ-Та» напечатаны два сборника К. Кузьминского: «На Галерной...» (Спб., 1999) и «Крапленая колода (Спб., 2000).

 

"20 (или 30?) лет (и раз) спустя" - те же и о тех же...
или
"5 + книг Асеньки Майзель"

наверх

к содержанию